[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ЯНВАРЬ 2012 ТЕВЕТ 5772 – 1(237)
Цветок на поле боя
Элиза Ожешко
Миртала
Пер. с польск. Ю. Чайникова М.: Книжники; Текст, 2011. — 352 с. (Серия «Проза еврейской жизни».)
…Пани Элиза допила кофе и задумчиво отставила белую фарфоровую чашечку. Нечасто в заполненные заботами дни выдавались минуты такого покоя. За окном шумел в привычной будничной суете возрождающийся из пепла Гродно. Восстановлению города после разрушительного пожара 1885 года она отдала немало сил. Но не это сейчас владело ее мыслями.
Открытая книга лежала на столе: «Ибо все завоевано и досталось врагам, как будто оно было приготовлено для того, чтобы придать больше блеска их победе. <…> Счастливы еще те, которые пали в бою, ибо они умерли, сражаясь и не изменив свободе». Но и горькие слова Иосифа Флавия не притягивали взгляда пани Элизы. В ней зрел новый замысел.
Чего искала она, с таким жаром встретившая Польское восстание 1863 года, в глубинах римско-иудейской истории? Забвения современных бед родной и страждущей страны или ключа к ее исцелению? Вольно и невольно узнавала писательница в растоптанной, порабощенной Иудее первого века новой эры Польшу после трех разделов и трех разгромов.
И как же так получается, что триумф и радость одних оборачиваются болью и унижением других, с горечью размышляла она. Тем более что в обоих лагерях немало достойных людей. Они чувствуют свое единство, но не в силах преодолеть разделившую их пропасть. Выбор один: не изменять долгу и честно встретить смерть — ведь те, что ставят закон превыше всего и не принимают произвола личной власти, неугодны любым правителям.
А неутомимое воображение уже увлекало ее все дальше и дальше в гущу благоуханной и смердящей, роскошной и убогой жизни великого Рима. Ей предстояло совершить путешествие по узким улочкам тибрского заречья и разделить трапезу с патрициями, побывать в синагоге и рукоплескать участникам Троянских игр на Марсовом поле. Но что это впереди… Вот, мелькнуло… И вновь, чуть ближе. Видение.
Юная девушка, хрупкая и прекрасная, как огонек свечи на ветру. И в то же время твердая, как сталь. В ней чистота и душевная чуткость всего народа, она будто лучший его цветок. Цветок… Да, она художница, прирожденная художница, но ведь законы ее религии не позволяют создавать картины, о которых она мечтает. И вот она украшает неведомыми дивными цветами тканые материи на забаву богачкам-римлянкам… Юность и красота в ней стремятся к ликующему счастью. Но там, где она живет, среди бедных, отверженных, униженных, счастья не найти. Оно за рекой, на великолепных площадях и в светлых домах, в радостной лучезарности римского мира. А ведь женщина — пани Элиза нахмурилась — не безвольная кукла, она вправе любить, творить! Только как сделать выбор, не разорвав своего сердца? Не предав своего народа?..
Но тсс! — не станем более беспокоить хозяйку. Ей предстоит еще много работы. Воссоздать в мельчайших деталях топографию и быт Рима и его предместий, попытаться реконструировать строй сознания и речи людей той эпохи, от раба до кесаря, — задачи не из легких. К тому же «Миртала» — далеко не последний роман Элизы Ожешко, личности для Польши второй половины XIX века уникальной.
Дочь богатого помещика, она получила стандартное поверхностное образование и почти что девочкой была выдана замуж. Словно из платьев, выросла из прежних мыслей и представлений и своими руками создала себя новую — независимую, деятельную. Страстная патриотка, сторонница широкого просвещения, феминистка, она без устали училась, совершенствовалась, творила.
Помимо прочего интересовалась Ожешко жизнью местечка, еврейской историей и Талмудом, обучалась ивриту и идишу. Ей здорово досталось от консервативных критиков за «Меира Эзофовича» — типичный «просветительный» роман о юноше-еврее, рвущемся к свету из мрака религиозного фанатизма. Следом были напечатаны несколько новелл из еврейской жизни («Сильный Самсон», «Дай цветочек», «Гедали» и др.). Тогда-то общественность взорвалась, а в одном из изданий писательницу и вовсе объявили «еврейской судомойкой».
Пустая злость не в счет. Куда важнее то, что спустя годы, когда уже пожилая Ожешко была больна, жители Гродно с уважением и благодарностью устилали мостовую сеном, чтобы писательницу не беспокоил шум.
Но вернемся к бедняжке Миртале. У многих народов есть сказки о чудесных детях. Такие вот разумницы и красавицы, дочери простых рыбаков да ткачей, в итоге очаровывают принцев. И принц вроде нашелся — знаменитый художник Артемидор. Да не сложилось. Грустный получился у сказки конец. Девушка поставлена перед жестоким выбором. С одной стороны — непримиримый, исполненный гордости фанатик-борец, ненавистник римлян Йонатан, названый брат и жених главной героини. С другой — утонченный, исполненный света и посвященный в пленительные тайны искусства Артемидор. Две символические фигуры, воплощения противостоящих культур и народов. Миртала — маятником между ними, между прошлым и будущим, традицией и необходимостью меняться. Однако компромиссы не к месту в эпоху войн. С прозрачной тенденциозностью Ожешко ведет свою героиню к, увы, неминуемой гибели…
Это первое издание романа на русском языке. И с первого же предложения: «Под недвижной лазурью небес, под золотым ливнем солнечных лучей зеленая роща Эгерии покрывала густой и неподвижной тенью поля, с которых человеческое благоговение к священному месту удалило все поселения, дабы дать воцариться тишине» (споткнулись?) — становится ясно, что придется вчитываться на совесть. Полезное упражнение для современного фастфудного читателя.
Алла Солопенко
Славянские апокрифы, еврейские чертоги
Андрей Орлов
«Потаенные книги»: иудейская мистика в славянских апокрифах
М.: Мосты культуры; Иерусалим: Гешарим, 2011. — 318 с.
В книгу Андрея Орлова вошли шесть статей автора, которые впервые были опубликованы в 2000-х годах в различных престижных англоязычных изданиях. В работах Орлова представлены и славянские апокрифы (вернее — псевдоэпиграфы, книги, претендующие на то, что они часть Священной Истории, но не вошедшие ни в еврейский, ни в христианский канон Библии), и иудейская мистика — загадочные и почти неизвестные в России тексты еврейской раввинистической традиции и литературы, описывающей Небесные чертоги — хехалот. Анализируется в книге и неочевидная, но захватывающая и скрупулезно доказанная филологическими разборами связь между славянскими апокрифами и еврейскими источниками. Все это делает книгу Орлова очень привлекательной для всех интересующихся славянско-еврейским взаимовлиянием, мистической литературой и текстами «межзаветного» периода.
Орлов подробно, один за другим, рассматривает наиболее значимые общие мотивы, которые характерны как для славянских апокрифических текстов, так и для еврейской мистической традиции. В основном эти мотивы связаны с представлением об устройстве Б-жественного мира — Лик Б-га, Имя, Его Тело, размеры и измерения небесных тел, сияющие одежды, описание Небесных чертогов, видение Б-жественной колесницы (маасе Меркава), роль и функции ангелов и др. Многократно возвращается исследователь к проблеме антропоморфного изображения Б-га в изучаемых источниках. Почти все тексты славянских апокрифов, которые выбирает Орлов, представляют собой апокалиптические видения, описывающие события прошлого и будущего. В целом его исследование продолжает богатую дореволюционную и очень скудную советскую традицию изучения славянских апокрифов в более широком культурном контексте, учитывающем греческие и еврейские источники (Веселовский, Тихонравов, Пыпин, Порфирьев, Мещерский, Алексеев и др.).
Но читать книгу неспециалистам по старославянской или древнееврейской литературе либо по иудейской и христианской экзегетическим традициям довольно тяжело. Она написана сложным академическим языком, в расчете на подготовленного читателя, который может оценить как глубины старославянской и византийской литератур, так и особенности древнееврейской мистической системы мировоззрения, частично отраженной в мидрашах и Талмуде. Кроме того, как часто бывает в академических изданиях, примечания иногда занимают большую часть страницы. Практически половина книги отведена под очень профессионально составленную научную библиографию, где отдельно выделены публикации источников и исследовательская литература, введены тематические рубрики, указаны основные издания и переводы текстов и т. п.
Книге явно не хватает предисловия и общего заключения. В том виде, в каком она нам представлена, — это набор разрозненных статей, каждая со своей тематикой и выводами. Тем не менее связующая нить, объединяющая все эти статьи, в книге присутствует. В этом качестве выступает основной тезис автора о роли и месте исследуемых им славянских апокрифов в истории еврейской литературы. Орлов, вслед за рядом зарубежных ученых (среди которых А. Кулик, М. Таубе и др.), предполагает, что славянские апокрифы, сохранившиеся в рукописях XV и более поздних веков, являются переводами с не дошедших до нас еврейских оригинальных сочинений. И изучение этих ранних еврейских апокалипсисов проливает свет на темные страницы в истории еврейской литературы, позволяя проследить преемственность между текстами периода Второго храма и более поздними средневековыми мистическими книгами (литературой хехалот — Небесных чертогов). Мне показалось, что именно к этому выводу хочет подвести нас автор в каждой из своих статей.
Может быть, технические сложности, которые ожидают читателя книги Орлова, — это тоже часть авторского замысла. Ведь тайные знания не могут быть переданы профанам. Не случайно изучение мистических текстов по раввинистическому законодательству разрешено только один на один с учителем. Так что вполне вероятно, что разобраться в «потаенных книгах» и в бесконечном разнообразии научной литературы о них смогут лишь самые стойкие и внимательные читатели.
При этом книга Орлова совсем не эзотерична. Она написана как серьезная академическая монография и, несмотря на популярную тематику и красивую обложку, рассчитана на специалистов и энтузиастов, а не на привычную «широкую» аудиторию. Но для студентов и преподавателей как иудаики, так и славистики эта книга, безусловно, будет очень полезна и ценна и статьями как таковыми, и богатейшим справочным аппаратом.
Мария Каспина
БОЛЬШЕ ИХ НИКТО НИКОГДА НЕ ВИДЕЛ
Рена Яловецкая
Синий свет: рассказы, повести, пьеса
М.: Мосты культуры; Иерусалим: Гешарим, 2011. — 416 с.
В своей предыдущей книге «Сибирские палестины» Рена Яловецкая ввела в русскую литературу мир сибирских евреев — погрузившуюся в воды времени Атлантиду, свет погасшей звезды, сохраненный в ее слове. То есть евреи в Сибири и сейчас есть: и синагоги есть, и газеты, и культурные мероприятия, и просто евреи, в том числе не нуждающиеся ни в синагогах, ни в чем другом специфически еврейском. Тогда было иное: при советской власти еврейские институты отсутствовали, но сохранялась еще компактная еврейская жизнь с ее органичностью, бытом, еврейским воздухом, ничуть не отгороженная от разнонациональной сибирской жизни (русские, татары, поляки), но продолжающая сохранять свою самобытность. Еще в сороковых годах была, даже в пятидесятых, — сейчас нет уже.
«Синий свет» — своего рода продолжение. Своего рода — поскольку разнообразные персонажи рассказов пребывают отчасти еще в сибирских палестинах, отчасти выходят уже за сибирские и еврейские рамки. Вместе с героиней Яловецкой — девочкой, вырастающей из детства, но сохраняющей его в своем сердце. Синий свет — неиссякаемый свет детства. Девочка, девушка, молодая, затем совсем уже не молодая женщина.
Герц Франк, знаменитый режиссер, один из создателей советской художественной документалистики, автор многих шедевров, человек, тонко понимающий текст, представляет читателям автора на задней стороне обложки. «Весомы и легки. Как “гряда летучих облаков”» — о рассказах Рены Яловецкой. И далее: «В театре самое трудное, даже для опытных актеров, изображать детей, в кино — эротические сцены. То же в литературе. Фальшь и пошлость тут таятся за каждым неуместным словом. Автор “Синего цвета” обходит все рифы, оставаясь естественной и возвышенной».
Рена Яловецкая — киновед, кинокритик, была в свое время проректором Высших курсов сценаристов и режиссеров. Строит текст как сценарий. Вот самое начало рассказа «Под салютом всех вождей»:
Московская квартира середины 60-х годов. Обычная малогабаритка — «хрущевка». Стандартный гарнитур «жилой комнаты». Нарушает «стиль» пианино марки «Беккер» — потускневшие канделябры. Крышка открыта. Светится клавиатура. Чередование клавиш слоновой кости и черных — полустертый лак — следы прожитой долгой жизни. Камера панорамой берет всю клавиатуру, и мгновенно звучит хроматическая гамма, начиная от контроктавы, кончая четвертой. Гамма переходит в трели, высочайшие звуки, и чей-то голос, наверное, первой учительницы музыки объясняет:
— Это шагает медведь (басы). А это птицы поют.
И снова хроматическая гамма — стремительный пассаж, но с провалами: то немота запавших клавиш, то дребезжащий, надтреснутый, фальшивый звук спустившей струны.
— Так! Инструмент великолепный. Но дека, видно, не держит, — говорит настройщик <…> Посмотрим-ка, — настройщик открыл крышку, заглянул внутрь и отпрянул в ужасе, закашлялся: — Пылесос есть? — вытащил маску-респиратор.
Сквозь пыль все в комнате призрачно. Пылесос отсасывает время. Липнут к щетке обрывки бумажек, свалявшиеся нитки, конфетти.
Камера, конечно, не всегда вот так, впрямую, возникает в повествовании (в этом рассказе неоднократно), но неявно присутствует постоянно: все рассказы визуальны и кинематографичны. Со сменой планов. С монтажными стыками. С движением.
И наполнены музыкой.
И нежно, прозрачно акварельны. Книга акварелей.
Во многих рассказах Яловецкой жизнь тяжела и трагична. Но эта тяжесть, этот трагизм, не изменяя жизненной правде, претворяется в легкость, в прозрачность, в летучие облака.
Рассказ «Музыкантши» о двух сестрах, старых девах, учивших многие поколения сибирских детей музыке, завершается переездом на новую квартиру, зимой, в метель, в открытом кузове грузовика. Порывы ветра уносят из кузова нотные листы: «Каприччио» Гайдна, «Сонатина» Клементи, «Бирюльки» Майкапара — а потом, вместе с нотами, и самих старушек. «Их подхватило. Понесло неизвестно куда, и вскоре они исчезли, растаяли в снежном мареве. Больше их никто никогда не видел». Называние музыкальных произведений имплицитно вводит в кадр фортепьянный звук.
Вместе с сестрами растаял в снежном мареве мир детства, сибирские палестины, весь еврейский, идишский, не только по языку, но по самоощущению мир. Больше их никто никогда не видел.
P.S. Не могу не сказать: иллюстрации Ольги Кундиной — пример художественной эмпатии и вместе с тем очень личного прочтения и преобразования его в визуальный образ.
Михаил Горелик
Залман Градовский. В сердцевине ада: Записки, найденные в пепле возле печей Освенцима
Сост., науч. ред., комм., предисл. и прил. П. Поляна. Пер. с идиша А. Полян и М. Карпа. М.: Гамма-Пресс, 2011. — 280 с.
Записки Залмана Градовского, члена зондеркоммандо, занимавшейся выносом трупов удушенных газом в концлагере Аушвиц-Биркенау, — без преувеличения один из наиболее страшных и пронзительных документов Холокоста, позволяющий увидеть освенцимский механизм уничтожения как бы «изнутри». Автор этих записок безумно рисковал: обнаружь их немцы — и он сам вне очереди оказался бы «газованным». Впрочем, никаких иллюзий насчет собственной судьбы Градовский, погибший 7 октября 1944 года во время восстания в Аушвице, не строил. Он писал о желании зондеркоммандо покончить с их «страшной работой, вынужденной ужасом смерти» и «совершить большое дело» (разрушить крематории, где сжигались трупы убитых), что могло кончиться только гибелью. Впрочем, у этих людей было и еще одно желание: показать современникам и потомкам, что они не были предателями или приспособленцами: «Пусть будущее вынесет нам приговор на основании моих записок и пусть мир увидит в них хотя бы каплю того страшного трагического света смерти, в котором мы жили», — писал Градовский. Об этом «свете смерти» можно узнать из публикуемого в книге исследования Павла Поляна. Помимо обстоятельств обнаружения рукописи и ее публикации, здесь впервые на русском языке подробно описывается история зондеркоммандо и восстание в Аушвице в октябре 1944-го.
Леонид Котляр, Павел Полян. Воспоминания еврея-красноармейца
М.: Вече, 2011. — 368 с.
Под одной обложкой на самом деле две книги. Одна — воспоминания Леонида Котляра «Моя солдатская судьба», бесхитростный рассказ о военной службе, плене, подневольной работе в Германии, а также довоенном детстве и послевоенных мытарствах. Конечно, антисемитизм в гитлеровском лагере и в победившем фашизм Советском Союзе — это не одно и то же. В лагере тебе постоянно угрожает реальная смерть, и никто этого не скрывает. Но там перед тобой конкретный враг. Здесь же, в «интернациональном» обществе, ты просто воспринимаешься как чужой, и тот факт, что ты прошел плен, — еще один повод подчеркнуть твою ничтожность. Если первая часть книги Котляра воспринимается как страшный рассказ о чуде выживания, то вторая повествует о прощании с иллюзиями. В итоге автор, знающий о Холокосте отнюдь не теоретически, приходит к формуле «Холокост по-советски». Вторая книга под той же обложкой примыкает к первой тематически, но резко отличается в жанровом отношении. Это монография Павла Поляна, который не только снабдил книгу Котляра предисловием и примечаниями, но и написал собственное исследование объемом в полторы сотни страниц под названием «Военно-полевой Холокост: советские военнопленные-евреи как первые жертвы геноцида».
Над аннотациями работали Семен Чарный и Михаил Липкин
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.