[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ЯНВАРЬ 2012 ТЕВЕТ 5772 – 1(237)
Из моей жизни
Владимир Медем
«Горы, мои любимые горы навсегда завладели моим сердцем». Владимир Медем на прогулке в Альпах, 1903 год
Бернский университет
Вниманию читателя предлагаются фрагменты из воспоминаний видного политического деятеля конца XIX — начала XX века, лидера и идеолога Бунда Владимира Давидовича Медема (1879—1923) «Фун майн лебн» («Из моей жизни»), законченных им перед самой его безвременной кончиной.
Человек интеллигентный, всесторонне образованный, настоящий русский аристократ (родители крестили его в православие еще младенцем, нескольких дней от роду), он постепенно осознает себя евреем, кем и был по рождению. И, входя в еврейство, он, по его словам, «возвращается домой». Увлеченный еврейским рабочим движением еще в студенческие годы, он посвящает этому всю свою короткую яркую жизнь (он умер в 43 года от неизлечимой тогда болезни — нефрита). Активно работая в только что зародившемся Бунде, он, избегая ссылки в Сибирь, вынужден бежать за границу, в Швейцарию.
В Швейцарии он — в центре бурлящей жизни российских политических эмигрантов самых разных взглядов и течений. Здесь перед ним раскрывается широкое поле деятельности. Он был очень популярен и любим людьми, это был человек с необыкновенным чувством юмора и обаянием. Блестящий оратор и полемист, он покорял тысячные аудитории.
Занимая уже высокие посты в партии, он участвовал в съездах РСДРП (в знаменитом «объединительном» съезде в Лондоне в 1907 году он был в президиуме съезда вместе с Лениным), в Амстердамском съезде Социалистического Интернационала. В его воспоминаниях содержатся меткие, порой неожиданные портреты-характеристики таких людей, как Роза Люксембург, Жорес, Каутский, Плеханов, Ленин, Троцкий и др.
Он вел большую редакционно-издательскую работу, много писал, создавая теоретическую основу национальной политики Бунда. Десятки бундовских изданий выходили на идише — тем самым воплощалась культурная программа Бунда: поднять значение идиша как национального языка восточно-европейских евреев. Сам Медем с определенного момента стал писать и говорить только на идише. Свои мемуары Медем написал тоже на идише. С идиша на английский язык впервые их перевел проф. Сэмьюэл Портной из Атлантического университета Флориды, а с английского на русский — автор этих строк, внучка Медема.
В стране Медема, в России, в отличие от других стран, угасла память о Бунде и о Медеме. Зияющий пробел в истории русского революционного движения образовался благодаря еще давнему антагонизму Ленина и Медема, а затем уничтожению Сталиным бундовцев и самого имени этой партии. Публикация этих воспоминаний на русском языке, надо надеяться, возродит память о В. Д. Медеме, который боролся за права евреев и отдал этому всю свою жизнь.
Ольга Борисова
Колония в Берне
Вверх, вниз. Длинные узкие улочки и аллеи. Старинные дома, украшенные гербами гильдий ремесленников прошлого. Необычные стены, из которых выступали на улицу верхние этажи, подпертые толстыми балками так, что по тротуару проходишь, как по тоннелю. Потом взгляд падает на великолепный готический собор. И видный еще издалека старый замок с городскими часами. Ровно в полдень колокола начинали вызванивать швейцарскую мелодию, а в это же время из окошка рядом с самой верхушкой замка выходила процессия крохотных фигурок и двигалась по балкону. А внизу стояла толпа, вытянув шеи и разинув рты. В другом месте я натолкнулся на большую, выложенную камнем канаву, где жила целая семья медведей (бурые медведи были символом города). И люди, движущиеся по спокойным, безмятежным улицам, были сродни большим здоровым медведям: неторопливо шагающие, спокойные, флегматичные. А возле очаровательного здания парламента, хоть и далеко, но все же видимые, — возвышались Альпы; их белые вершины покрыты вечными снегами и льдом. Мирный, изумительный город Берн!
Это был Старый город, старинная центральная часть. А с четырех сторон четырьмя крыльями приближались к центру, словно прикрепленные к нему тонкими длинными нитями линий железных мостов или соединенные с ним просто несколькими улицами, — четыре новых квартала. Маленькие современные дома с цветниками и деревьями, светлые и уютные. Русская колония размещалась в двух таких небольших крыльях, в двух кварталах, известных как Ленггассе и Матенгоф, — там образовалось русско-еврейское поселение.
На его улицах чувствуешь себя так, как будто возвратился в еврейский штетл, если не обращать внимания на отсутствие грязи и на то, что здесь не было старых евреев, а только молодые, и в огромном количестве. Еврейские лица, в основном женские, все — студенты, вооруженные черными клеенчатыми портфелями или папками. Они еще носили отпечаток маленького еврейского местечка. Одежда, язык, поведение — все было взято оттуда. И живость, и неподдельная искренность — все это оттуда. Такой была бернская колония двадцать лет назад.
Редко можно было увидеть истинно русское лицо среди сотен молодых лиц, подавляющим большинством были евреи. В основном это были девушки, окончившие гимназии и стремящиеся получить образование — главным образом, медицинское, — которые приехали в Швейцарию, потому что в России им не было места. Они были, как правило, дочерьми бедных родителей, высылавших им на учебу несколько десятков рублей в месяц. Часто делили завтрак пополам. Они были бедно одеты, иногда даже потрепанно. Из юношей значительное количество были типичными учениками религиозных училищ, ешива бохерим. Университет Берна в то время был очень гостеприимным. У тех, кто хотел посещать занятия, не требовали никаких аттестатов. Позднее правила стали более строгими. Когда я приехал, свидетельство об окончании гимназии уже просили, но все еще оставалось небольшое количество «старых» студентов, о которых говорили в шутку, что они представили вместо аттестата железнодорожный билет.
Колонию любили бесконечно. Колония была подобна островку среди чужого, холодного, даже враждебного моря. Швейцарец по натуре консервативен, он — типичный провинциал; ему не нравится новизна, он привык к давно установленным нравам и обычаям. Когда обычаи нарушаются, он сердится. Обычно спокойный и уравновешенный, когда раздражается, он становится грубым и несдержанным.
Все, что было «русским» — поведение русских, их образ жизни, — было решительно чужим и странным для него. Молодые девушки, которые покинули свои дома и уехали за тысячи верст, чтобы учиться в Университете! Что-то неслыханное, ничего подобного не могло быть среди швейцарских девиц. А их образ жизни! А их поведение! Молодые люди приходят к девушкам. Хуже того, случается, что и девушки заглядывают в квартиру молодых людей, и иногда даже вечером. Для Швейцарии это было более чем неприемлемым — это было абсолютно недопустимым. В таких случаях швейцарец поднимает шум и выселяет девушку с парнем. Это — нарушение порядка, нарушение спокойствия. Ночью, когда другие хотят спать, «колонисты» гуляли по улицам, разговаривали, кричали, пели и свистели под окнами респектабельных людей и так далее и тому подобное. Поэтому появлялось враждебное отношение к нам и даже больше — грубые надписи на дверях домов, где сдавались комнаты: «Не для русских!» или по-другому: «Не для славян!» Швейцарец, увы, был недостаточно сведущ в этнических вопросах, он был уверен, что черные вьющиеся волосы и длинный нос определяют славянскую нацию. Их познания о евреях были скудными. Однажды хозяйка квартиры заметила: «Конечно, все русские — евреи!»
Вот так мы жили на островке, окруженные чужими людьми. Отношения со швейцарскими коллегами были очень странными даже в Университете, а близкая дружба с кем-нибудь из местных жителей была редким явлением. В общем, мы жили своей, отдельной жизнью. Хотя мы проживали годами в самом центре Швейцарии, мы не имели представления о том, на что похожа швейцарская жизнь. Даже язык мы не знали как следует: во время экзаменов обращались за помощью к маме лошн[1] и повышали его «литературное» качество количеством выразительных древнееврейских слов, вкрапленных в него. Все это порождало множество анекдотов, которые, к сожалению, не были записаны.
Не связанные с внешним миром, окруженные холодностью и отстраненностью, мы жили жизнью «колонистов», и сама колония изнутри была штетл. Люди поддерживали чрезвычайно близкие связи между собой, ощущая потребность держаться вместе. В стороне оставались только единицы. Большая толпа составляла единую массу, общий однородный союз. На самом деле «большая» масса была совсем маленькой, а штетл реально был маленьким штетлом. Он был переполнен людьми, однако был полон и сердечностью. Мы все были собраны вместе, как много разных ягод в одной корзине, так что индивидуальности стирались, зато было удобно и уютно. Все время до того момента, пока это стало очень давить на меня, душить, притуплять, мне нравилась такая сердечность. Бездомные, покинутые, одинокие люди нашли для себя убежище. Помню, как близкая подруга, которая провела несколько лет в бернской колонии, писала после своего возвращения в Россию: «Как сильно я хочу оказаться дома — в Берне».
Медем (второй справа) перед отъездом в Швейцарию в 1901 году с
друзьями по партии: Ильей Виленкиным и Яковом Капланом
и девушками: Гиней, Фаней и Розой
Жизнь в колонии доставляла мне удовольствие именно от ощущения близости и взаимной любви, которые были нам так необходимы. Ты всегда был окружен людьми, всегда в компании близких друзей. Днем это могла быть русская столовая, а после обеда — короткий визит к кому-нибудь на чашку чая и кусочек шоколада. Вечер был временем собраний, рефератн (лекций, докладов), дискуссий. Рефератн проводились очень часто, они расписывались по графику; и когда проходили такие лекции, было просто невозможно оставаться дома. Принимаешь участие и в лекции, а потом и в дискуссии, и остаешься еще на час, чтобы попеть и получить удовольствие от хорошей компании. А на следующий день рано утром преподаватель химии неизменно начинал свою лекцию (она была первой по расписанию, в восемь часов) такими словами: «Очевидно, вчера был еще один реферат в русской колонии, скамьи странно пусты».
Честно говоря, скамьи на его лекциях частенько пустовали, так как колонисты должны были каждый раз хоть немного выспаться. Русский доктор, живший в колонии, горестно оплакивал то, что все заболевали из-за обилия лекций, хотя, даже по самым скромным подсчетам и поверхностным оценкам, и на питание денег не хватало. Грусть доктора была чем-то вроде остроты. Но это была совсем не шутка. В самом деле, люди скорее отказывались от завтрака, чем от лекций.
А кроме лекций были просто встречи и другие общие дела: касса взаимопомощи, фонды: «Фонд без завтраков», несчастных случаев в колонии, мелких конфликтов и более значительных происшествий, — не говоря уже о вечеринках и разных праздниках.
Среди серой массы студентов колонии были особенно заметны замечательные опытные преподаватели, старшие по возрасту, крупные имена, гдойлим[2]. Главой колонии был профессор Наум Рейхенберг, русский еврей, социалист и тоже преподаватель Университета в Берне; при его возможностях официальной фигуры и известной личности в городе колония была под его крылом надежно защищена. К нему неизменно обращались, когда было особенно тяжело или трудно. Но на собраниях колонии профессор Рейхенберг появлялся редко. А вот трое социал-революционеров, действительно трое наиболее выдающихся эсеров, были частыми гостями на наших собраниях. Первым был Виктор Чернов, лидер партии. Они с женой жили тогда в Берне, и его дом обладал притягательной силой для молодежи. Дискуссии, доставляющие огромное удовольствие, чай из самовара, удобные мягкие стулья и радушие — это было совершенно великолепно! Дом Чернова всегда был буквально переполнен молодыми людьми. Чернов обладал достаточно компетентным мнением и проводил лекции в колонии. Он, бывало, пел, как правило, вместе с женой, очаровательной русской дамой, которая при случае могла и пуститься в пляс.
Вторым представителем эсеров был доктор Хаим Житловский. Его «специализацией» был воинствующий марксизм и, в частности, Плеханов. Но самое большое влияние в колонии имел Ан-ский[3]. Он был одной из самых привлекательных и интереснейших фигур, тогда еще средних лет, около тридцати одного года, хотя выглядел намного старше. Его волосы были уже исполосованы сединой, плечи — сгорблены. Интеллигентное обаятельное лицо с выступающим крючковатым носом и маленькой эспаньолкой было исчерчено глубокими морщинами, свидетельствующими о тяжких душевных испытаниях. По внешнему виду его можно было принять за изможденного старика, однако Ан-ский был свеж и трепетен, как молодой. Всегда в окружении девушек, бесконечный кладезь блестящего остроумия, анекдотов, историй, добросердечный и очаровательный, любимый всеми — он полностью заслужил эту всеобщую любовь и уважение.
Социал-демократов представляли сестры Аксельрод. Старшая из них, Люба, была более заметна. Под литературным псевдонимом «Ортодокс» она писала эссе, главным образом из области философии. Это была маленькая женщина, не очень молодая, с небольшими умными черными глазами на смуглом лице; она двигалась быстро, а мужской склад ее ума и ее обширные познания о социализме — все это делало Любу Аксельрод самой выдающейся женщиной-лидером в колонии. Эда, ее младшая сестра, занималась в основном литературными делами и впоследствии стала писательницей. Я узнал, что она совсем недавно умерла от голода в России. Обе сестры были верными ученицами Плеханова. Их преданность Плеханову носила буквально хасидский характер: он был настоящим идолом для них.
Титульный лист из книги Владимира Медема «Фун майн лебн» («Из
моей жизни»).
Нью-Йорк, 1923 год
Официальным представителем Бунда в колонии был Абрам Мутник[4], известный под именем Глеб, один из самых ранних лидеров Бунда. Другие известные фигуры Бунда появлялись периодически.
Сионисты организовали отдельную колонию. Они отдельно готовили пищу, отдельно ели, и держались в стороне. Самой заметной фигурой среди них был Шмуэль (Самуил) Розенфельд, позже он отошел от сионизма и стал издателем «Дер Фрайнд» («Друг»), но недавно вернулся в сионизм. В те дни Розенфельд был одним из лидеров так называемой Демократической фракции внутри сионизма. Доктор Хаим Вейцман, главный лидер фракции, а теперь президент Всемирной сионистской организации, жил в это время в Женеве, но часто приезжал в Берн. Его прежняя невеста — милая студентка — жила здесь. Мы дружили с ней, и, несмотря на острейшие разногласия, я сохранил прекрасные отношения с ее кругом в целом. Я также поддерживал сердечные отношения с Вейцманом все те годы. Через несколько лет он уехал в Англию, и я уже никогда больше его не видел. Другой хорошо известный сионист — доктор Кисин, который потом уехал в Эрец-Исраэль (тогда еще Палестину). Вместе с целой группой я обычно очень часто ходил на их собрания. Но моя позиция по отношению к сионизму не изменилась, несмотря на теплые личные отношения.
Среди социалистов колонии вокруг каждого идеологического течения образовывалось ядро, свой «кружок» многих сочувствующих. Бунд пользовался широчайшей поддержкой в колонии.
Вспоминаю, как в самые первые мои дни в Берне Теумин[5], указав на кого-нибудь на улице, говорил мне: «Это бундовец!» Тогда, вначале, я был еще незрелый и не знал, что это значит. Это слово было странно для меня, мы никогда так не называли себя в России. В таком городе, как Минск, например, или Вильно, люди внутри движения говорили: работать в Бунде — это было само собой разумеющимся. Но что значило быть бундовцем в Берне, в Швейцарии, где не было еврейского рабочего движения? Однако я быстро понял, что здесь тоже можно работать в интересах Бунда, изыскивая материальные средства, издавая литературу, подготавливая людей для организационной работы по возвращении домой. Важнее всего — иметь хорошо подготовленную интеллигенцию. В самом деле, предыдущий съезд Бунда, который прошел, когда я был в тюрьме, заострил особое внимание на работе с интеллигенцией, а студенческие колонии за границей представляли готовое поле такой деятельности. Собравшаяся в Берне группа энергичных и преданных делу активистов и их старания были залогом большого успеха. Берн стал настоящим оплотом Бунда, и многие из тех, кто втянулся в движение в это время, стали впоследствии ценными деятелями, принесшими много пользы в России.
Через несколько месяцев после моего приезда, когда люди в Берне уже знали меня, меня пригласили вступить в бундовскую группу. Эта заграничная бундовская группа была усиленно законспирирована. Не только ни один человек вне ее не имел представления, кто был членом группы, но и самое существование группы представляло глубочайший секрет. И когда кто-то предложил мне войти в ее состав и спросил: «Готовы ли вы войти в Бунд-группу?» — я, естественно, ответил утвердительно — и погрузился в деятельность.
Бундизм
В своем стремлении стать полным хозяином на социал-демократической арене «Искра» столкнулась с Бундом с самого начала, и как результат затем последовала постоянная озлобленная борьба.
Ленинский план построения партии был по принципу «сверху вниз». Рабочие организации, которые возникали раньше, игнорировались или вовсе вычеркивались. Это было необходимо, чтобы расчистить поле деятельности и на свободном пространстве расположить сеть агентов «Искры», которые будут исполнять приказы заграничного центра. Этот план практически не встретил какого-либо реального сопротивления. Организации, существовавшие до этого, были слабыми и разрозненными, избавиться от них оказалось легко. Но серьезное сопротивление неожиданно для искровцев оказал Бунд. Бунд был самой большой и самой сильной организацией в стране. Распространенная в десятках больших и малых городов, прочно сплоченная в мощные коллективы, сильная партия широких рабочих масс — это был единый живой организм огромной жизненной силы, со своим лицом и особенными требованиями. Этот организм не хотел и не мог допустить, чтобы его разогнали и превратили в прах для того, чтобы оставить после него бесплодную пустыню, по которой расхаживали бы агенты «Искры». Бунд был костью в горле искровцев. И они решили проглотить или уничтожить нас любой ценой.
Это было как раз тогда — в апреле 1901 года — когда проходил Четвертый съезд Бунда, один из наиболее важных в его истории. Это был тот самый съезд, на котором среди прочих была принята резолюция относительно места Бунда в рядах РСДРП.
Бунд был одним из основателей руслендер партей, как называлась на идише Российская социал-демократическая рабочая партия (РСДРП). На Учредительном съезде 1898 года было решено, что Бунд войдет в партию как автономный компонент. Четвертый съезд пошел дальше и заявил, что партия может строиться на федеративных принципах; что она состоит из ряда национальных организаций — русской, польской, еврейской, литовской и т. д. и что они все вместе составляют общую партию. Это было абсолютно правильное решение. Более того, это был единственный способ создать крепкую массовую партию. Но искровцы придрались к слову «федеративный» и нашли, что это слово недопустимо и вызывает возражения, даже больше, чем возражения. (А сейчас слово «федеративный» можно найти даже в названии Российской Советской Республики. Сейчас оно вполне допустимо!) И начали озлобленные нападки на Бунд, обвиняя его в так называемом стремлении к сепаратизму, бундовском национализме, шовинизме и в чем угодно!
Этот самый съезд Бунда принял еще и другую, гораздо более многозначительную резолюцию. Это была программа национальной культурной автономии внутри Российской империи. Это была декларация того, что евреи тоже образуют нацию. Эффект был сильнее взрыва.
Искровцы (подобно большинству русских социал-демократов вообще) имели чрезвычайно слабую концепцию национального вопроса. Абсолютно не принимая его во внимание, они утверждали, что это все — буржуйские выдумки. Но что касается евреев в частности, то и в их рядах было достаточное количество расположенных к совершенной ассимиляции; они и были наиболее озлобленными противниками еврейской национальной идеи: евреи — не нация; идиш — гадкий «жаргон» и т. д. и т. п. Бунд, смело выдвигая национальный вопрос, становился мишенью для постоянных обвинений в национализме и шовинизме.
Так были начаты жесткие, безжалостные нападки. Больше того, требования Бунда были плохо или неправильно поняты и, что хуже того, были неправильно истолкованы, и атмосфера непримиримости порождала жгучую враждебность и ожесточенную полемику. Борьба продолжалась годами и привела к ситуации, в которой Бунд был буквально выкинут из партии в 1903 году. Но искровцы были недостаточно хорошо подготовлены, чтобы надеяться на успех. Напротив, «бундовская идея» неожиданно всплывала в этой особенной борьбе чрезвычайно ясно и все с большей силой.
В этой атмосфере полемики и конфликта дух «бундовского патриотизма» очень сильно охватил и меня. Раньше, во время работы в Минске, мне никогда не приходил в голову вопрос: «Нужен ли Бунд?» Это было совершенно очевидно, само собой разумеющимся. Бунд — как здоровье: он должен быть, даже если человек не осознает этого. Но здесь, вне страны, были люди, которые действительно ставили вопрос и фактически отвечали на него: «Нет!» Такой ответ был, да и по сей день остается для меня абсурдным и глупым. Во враждебности к Бунду было что-то сродни той зависти, которую чувствует больной к здоровому. Удерживать душевное равновесие мне помогали работа над газетой и сделанный мною вывод, что мы здоровы. Я стал еще глубже обдумывать сущность Бунда, и чем глубже я погружался в размышления, тем более убежденным становился.
Конференция Бунда. На транспарантах: «Да здравствует Интернационал!», «Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России “Бунд”», «Да здравствует революция!»
На расстоянии иногда лучше видна перспектива. Расстояние иногда усиливает чувство. Так получилось, что только среди Швейцарских гор, за тысячи верст от еврейской рабочей улицы, образ Бунда предстал передо мной во всем величии и красоте.
Бунд решил ту жизненно важную задачу, о которой я однажды говорил на борту лодки где-то под Минском. Не принятый с должным вниманием вопрос, как соединить два течения — идеологические размышления и рабочее движение, вопрос о том, «сверху вниз» или «снизу вверх», — этот вопрос Бунд решил. И в те дни только один Бунд во всей российской социал-демократии был единственной силой, способной сделать это.
Почему честь быть блистательным исключением выпала именно еврейским рабочим, я не знаю. Но это произошло. Бунд был даже тогда уже партией, а не тайным собранием интеллигентов. Любыми путями, сверху ли вниз, от интеллигенции, или вверх от широких массовых низов, попадаешь в биение пульса жизни рабочего класса. Бунд представлял собою большой единый организм с единой великой душой. В условиях нелегального существования тех лет только он был настоящей организацией широких рабочих масс. Бунд — единственный — состоял из рабочих.
Одновременно он воплощал совсем другое качество. Он был как одна огромная семья. Я был поражен этим на одном из бундовских съездов. Несколько десятков людей, прибывших из разных городов и местечек, были совсем незнакомы друг с другом; они встретились впервые на заседаниях съезда. Но когда съезд закрылся, при расставании перед отъездом они целовались. Чувство братства!
Это только один типичный штрих, один пример. Главное качество, которое я хочу отметить, заключается в каком-то необъяснимом и особенном складе души преобладающего количества бундовцев. Благодаря этому необычайному духу, Бунд стал не только рабочей партией, не просто массовой организацией, но настоящим живым существом с уникальным, единственным в своем роде лицом, со своим особенным характером, как человек, которого любят и лелеют и о котором заботятся. Эта коллективная личность была действительно любима, и поддержать ее для бундовцев было священным и драгоценным долгом. Отношение к Бунду было больше чем преданность идее и делу, это была буквально личная «влюбленность».
Другие издевались над нашим «Бунд-патриотизмом». Опять зависть! Мы по праву гордились своими чувствами. Те, в ком чувства остались до сего дня, должны хранить их, как бесценное сокровище.
Перевод с английского и публикация Ольги Борисовой
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1]. Родной язык (идиш).
[2]. Великие, выдающиеся (идиш).
[3]. Семен Акимович Ан-ский (наст. имя — Шломо-Занвл Раппопорт; 1863—1920) — российский еврейский писатель, революционер, этнограф, автор пьесы «Диббук».
[4]. Абрам Яковлевич Мутник (Мытникович; 1869—1930) — член Бунда и его ЦК с 1897 года, член Заграничного комитета Бунда.
[5]. Ицхак Теумин (1877—1937) — публицист, политик, один из лидеров Бунда, руководитель бундовских органов печати.