[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ДЕКАБРЬ 2011 КИСЛЕВ 5772 – 12(236)
Генрих Падва: «Были дела, после которых хотелось застрелиться»
Беседу ведет Елена Калашникова
Одной из главных книжных новинок осени стали вышедшие в издательстве «ПРОЗАиК» мемуары Генриха Падвы «От сумы и от тюрьмы... Записки адвоката». В этом номере «Лехаим» печатает интервью с Генрихом Падвой и рецензию Льва Гурского на его книгу.
Генрих Падва
Елена Калашникова Хороший адвокат, помимо прочего, должен владеть драматическим искусством, знать психологию. Был ли у вас опыт изучения этих сфер человеческой деятельности?
Генрих Падва Представление об адвокате как об актере и психологе относится к дореволюционным временам, к суду присяжных. Кто-то мне сказал, что адвокат — это тот, кто вовремя подсунет нужный документ, справку. В своей книге «От сумы и от тюрьмы... Записки адвоката» я привожу такой случай. Человек признавался в убийстве, очевидец все подтвердил, была ясна причина, мотив. Адвокат на заседании чуть ли не дремал и только в конце стал допытываться у судмедэксперта, во сколько наступила смерть. Судья ему еще сказал: «Что вы пристаете к эксперту?» Когда выяснилось, что не позже двенадцати, адвокат достал бумажечку, удостоверяющую, что поезд, на котором приехал его клиент, сильно опоздал и пришел в три часа ночи…
Я со школьной скамьи мечтал стать адвокатом, но представлял эту профессию скорее в дореволюционном контексте. В 9–10-м классах нам преподавали психологию, тогда ее только ввели в школе. Учитель спросил: «Кто хочет позаниматься в лаборатории психологического общества при МГУ?» И я год туда ходил. Немножко разочаровался — эксперименты не показались мне интересными.
ЕК А ораторское мастерство?
ГП Моя кузина училась в театральном училище, и я вместе с ней осваивал скороговорки типа «Ехал грека через реку…». Потом стал учиться декламации, участвовал в конкурсах, читал «Стихи о советском паспорте» Маяковского. Надо было преодолеть страх перед публичным выступлением. Работники телевидения говорят, что в студии я свободно себя чувствую, но вначале я был ужасно зажат и не видел ничего, кроме микрофона. Помогло то, чему я учил студентов: нужно думать, о чем говоришь, а не о том, как в это время выглядишь.
ЕК Вы говорите в книге, что много внимания уделяли написанию речей, поиску цитат. Изменилось ли что-то с приходом профессионализма?
ГП По сравнению с тем, как я работал первое десятилетие, когда вгрызался в дело, сидел над ним ночи напролет, я стал халтурщиком (вы, конечно, понимаете, что это некоторое преувеличение). Это объясняется не только профессионализмом, но и усталостью, нехваткой сил и времени. Лучше всего я работал в Погорелом Городище. Там у меня было, предположим, одно дело в неделю, я его обсасывал, бесконечно переписывал речь, ездил советоваться в Москву. А сейчас у меня в производстве 15–18 дел, да еще каждый из 25 адвокатов, работающих в бюро, приходит со своим. Когда-то я не понимал, что такое усталость: поспал три часа — и отдохнул. А сейчас начинаю убеждать некоторых клиентов: «Эти дела лучше ведет Саша Гофштейн». «Нет-нет, мы хотим, чтобы взялись вы». Наверное, и меня коснулась профессиональная деформация, я уже так не переживаю за каждое дело. Думаешь о том, чтобы сохранить себя для семьи, жизни, будущей работы.
ЕК Насколько допустимы эмоции в профессиональной жизни? Расстраиваетесь ли вы при неудачах, поражениях?
ГП Были дела, после которых хотелось застрелиться, как минимум уйти из профессии. В книге я описываю случай почти пятидесятилетней давности, когда прокурор просил моему подзащитному десять лет. По утверждению председателя суда, я блистательно выступил, вызвал бурю аплодисментов — и после этого моего клиента приговорили к расстрелу. В моей практике было два-три таких потрясения. Но эти негативные ощущения компенсируются, когда слышишь слова: «Освободить из-под стражи в зале суда». Это тоже слишком большая эмоция, и тут нужен если не валидол, то валерьянка.
ЕК Наверняка бывает, что клиент вам несимпатичен. Что тогда делать?
ГП Да, однажды клиент был мне по-настоящему, физиологически неприятен. Его жена передала через меня курицу. Можно есть жадно, но красиво, а он ел как-то уродливо, плюхал на стол, все текло, и это гармонировало с его преступлением и манерой себя вести. Причем особенно голоден он не был, у жены была возможность делать хорошие передачи. И что еще меня покоробило. Когда я передавал еду, почти все пытались со мной поделиться. Я всегда отказывался, кроме одного раза, когда клиент категорически сказал: «Без вас не притронусь!» — пришлось взять кусочек. А этот даже не предложил. Но, чувствуя вину, что он мне неприятен, я старался отрешиться от своих ощущений.
Чрезмерная любовь — тоже плохо, нужна некоторая отстраненность. Знаю, что нередко родственники подзащитных из-за этого обижаются. Я не отношусь к тем адвокатам — особенно это любят женщины, — кто наговорит родителям, какой у них замечательный сын или дочь. Нужно быть крайне односторонним, то есть видеть в клиенте только хорошее, использовать все в его защиту, помнить, что у тебя нет права его судить и сомневаться в его словах. Но при этом не упускать того, что есть против него.
ЕК В книге вы часто цитируете стихи. Многое помните наизусть?
ГП Помнил немало, но новых не запоминаю и стал забывать те, что знал. В школе я записывал в тетрадь поразившие меня фразы, стихотворения, иногда свои мысли. Потом нередко ловил себя на том, что цитирую строки из этой тетради и сам себе удивляюсь. Но чаще бывало так: работаешь над речью, понимаешь, что хорошо бы для большего эффекта привести в этом месте какое-нибудь стихотворение, и лезешь в «базу данных». Не помню уже когда, записал строки Маяковского: «Укравшему хлеб / не потребуешь кар. / Возможно / простить и убийце. / Быть может, больной, / сумасшедший угар / в душе / у него / клубится». И вдруг они как нельзя кстати всплыли у меня в зале заседаний…
ЕК Мне запомнилась фраза из вашей книги: «С ужасом узнал, что великий Бродский не очень высоко ценил моего любимого Тютчева».
ГП Да, я ужасно обиделся на Бродского. Но после этого начал Тютчева перечитывать, и мне, представляете, стали меньше нравиться некоторые его стихотворения. Хотя я не сомневаюсь, что он великий поэт.
ЕК Что для вас еврейство? Менялось ли со временем это ощущение?
ГП Долгое время я не знал, что я еврей. Мама с папой говорили по-русски, хотя иногда ругались по-еврейски, но я не очень интересовался, почему они так странно говорят. Оба моих дядьки, мужья маминых сестер, — русские, и с ними я проводил больше времени. Мамин папа был религиозным, но он жил отдельно, и мы виделись редко.
По-моему, я узнал о том, что я еврей, в начале войны, когда начались разговоры про немцев, евреев, антисемитизм. Национализм начал развиваться у меня в Куйбышеве. Соседский мальчик говорил, что евреи отсиживаются в Ташкенте, а воюют одни русские. Каждая наша с ним встреча во дворе заканчивалась дракой.
Помню свое удивление студенческой поры. Родственник примерно моего возраста собирается жениться, и кто-то из родных говорит: «Что он — совсем, не на еврейке женится?!» Я был поражен: какое это имеет значение? Однако, возможно, «пятый пункт» сказался в том, что я не попал в московский институт, не получил нормального распределения. И у меня началось ощущение жуткой несправедливости: Христос — еврей, Маркс — еврей, а эти сволочи — антисемиты…
Знаете, кто сыграл большую роль в моем ощущении еврейства? Моя дочь. По еврейским законам она русская, так как ее мама русская. Но Ира гордилась мной, любила меня и хотела записать себя в паспорте еврейкой. Моя жена к этому времени умерла, и я сказал дочери: «Подумай, не предаешь ли ты ее память?» В последний момент Ира передумала. Потом она рассказывала, что, когда оказалась впервые в Израиле и увидела Иерусалим, у нее в горле возник комок. Она больше меня ощущает еврейство, может, сейчас это ощущение у нее притупилось.
Сам я часто и с удовольствием бываю в Израиле, но не стал бы там жить. Москвичи — воображалы, и я себя чувствую столичной штучкой, а там все-таки провинция. Хорошая, но провинция. Я бы вообще никуда не уехал — ни в Америку, ни в Англию, ни во Францию…
ЕК С вашей точки зрения, в жизни человека все зависит от него самого или больше от стечения обстоятельств, судьбы?
ГП Все зависит от человека, но предначертано судьбой. Если человеку даны мозги, от него зависит, использовать их или нет. Но если природа вместо мозгов дала горб… Думаю, почти у всех есть талант, но неизвестно, у кого какой, а люди эксплуатируют чаще что-то противоположное, и талант погибает. Еще многое зависит от трудолюбия. Я знал адвоката — блистательного оратора, он соловьем заливался, но нес такой вздор. Я ему говорю: «Петя, ну ты хотя бы дело прочел!..» — «Да ну его к черту!» Если бы не лень, он стал бы великим адвокатом.
ЕК У вас ощущение, что вы свой талант нашли?
ГП Да, я попал в точку. Мне было предначертано стать адвокатом.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.