[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ДЕКАБРЬ 2011 КИСЛЕВ 5772 – 12(236)
Субботние динозавры
Линор Горалик
И [Моисей] сказал им: вот что сказал Г-сподь: завтра покой, святая суббота Г-сподня; что надобно печь, пеките, и что надобно варить, варите сегодня, а что останется, отложите и сберегите до утра.
Шмот, 16:23
У молодой матери Адины (профессия — банкир) самое любимое животное — тиранозавр. У ее мужа Итая (банкира, опять-таки) — тоже, вы удивитесь, тиранозавр. Не потому, что эти солидные, серьезные, много работающие люди ненавидят все живое (профессия такая — насмотришься), а потому, что тиранозавр — личный враг их трехлетней дочери Лии. Больше всего Адина и Итай любят смотреть, как тиранозавры умирают. Хотя в четверг вечером им кажется, что тиранозавры умирают слишком медленно. Им уже и головушку отпилили, и ножки оторвали, и хвостик откусили — а они, твари, все еще здесь. Но судьба их, конечно, предрешена. Вообще-то Лиечка кушает не очень хорошо, однако тиранозавра искренне ненавидит. Готова уничтожить подонка любой ценой. Разрывает в клочья, давится, но ест. И очень устает, и сразу, прямо за столом, засыпает. Это бессовестная манипуляция со стороны Лиечкиных родителей-банкиров, но четверг есть четверг, и им даже не стыдно. В Израиле умеют поставить ребенка в тупиковое положение: если тебе покажут нежный куриный шницель в форме тиранозавра и спросят: «Хочешь, деточка?» — ты, как последний лох, сразу завопишь: «Да, да!» Какой нормальный человек не хочет тиранозавра? «Сколько, Лиечка, — одного или двух?» — «Всех! Всех!» В пачке двадцать мороженых тиранозавров, способных держать в ужасе поголовье из четырехсот мороженых стегозавров, анкилозавров, нодозавров и сцелидозавров, а также множества свежеохлажденных диплодоков. Но только не одного израильского ребенка. Лиечка ненавидит тиранозавров. Родители, чтобы Лиечка не зажралась и не охладела к бою, дают ей тиранозавров только в четверг вечером. Зато двух сразу. На последствия стоит взглянуть: вы сразу переметнетесь от креационизма к эволюционизму, потому что не мог Г-сподь всеблагой допустить такого ужаса. Лиечка засыпает прямо за столом, в сжатом кулаке — нога поверженного гиганта, изо рта печально торчит твердый хвост его товарища, охваченный rigor mortis. Лиечку быстро пакуют в кровать, бабушке суют бэби-рацию, и бай-бай: у родителей Лиечки (у этих солидных, серьезных, много работающих людей), как и у всего Израиля, наступает наконец вечер четверга. А значит, мама Лиечки уже через час будет танцевать на столе в одном из баров на улице Лилиенблюм[1], а папа Лиечки будет принимать ставки на то, с какой скоростью мама Лиечки способна опрокинуть пять стопок текилы. Потому что четверг есть четверг.
В Израиле суббота[2] начинается в четверг. Выходные здесь — не суббота и воскресенье, а пятница и суббота, поэтому четверг в Израиле — это как пятница в любом другом месте, но помноженная на сознание того, что у всего мира — еще четверг, а у нас — уже четверг. У нас уже четверг, и это распространяется не только на банкиров — это распространяется на обалдевших от шума и света малолетних туристов у входа в оперу; на двух раввинов и их жен, пытающихся приманить кусочком бейгеля сытого ленивого кота; на официантов в армянской таверне, белеющих лицом, когда американский турист просит у них «кофе по-турецки». На балкончике кафе «Грег», повисшем над торговой улицей Мамилла, пара брачующихся в полной сбруе пытается, глядя в объектив фотографа, придать своим лицам свадебное выражение. «Вечер четверга! — кричит фотограф. — Немножко расслабиться надо, немножко оживиться надо, ребята!» Внезапно невеста одним движением стаскивает с ноги белую кружевную подвязку и бросает ее в воздух. Подвязка взлетает, подхваченная слабым вечерним иерусалимским ветром. «Есть кадр! — кричит фотограф. — Есть кадр!» На веранде дорогого, элегантного хайфского ресторана две элегантные старушки в хрестоматийных жемчугах пьют коньяк и закусывают его печеньками «Финансьер». «С тысяча девятьсот сорок пятого года, — дребезжит жемчужная старушка постарше, — я мечтала о возможности вот так, тихим вечером четверга, сидеть на веранде и тихонько пить коньяк...» — «Каждый вечер четверга с тысяча девятьсот сорок пятого года ты напиваешься и говоришь одно и то же», — перебивает ее жемчужная старушка помоложе. «Тебе было шесть лет! — возмущается первая. — Что ты можешь помнить?!» — «Я помню, как вечером четверга папа с мамой уходили танцевать, а кое-кто воровал из шкафа коньяк!..» В старом еврейском квартале, на спуске к Стене Плача, группа из пятерых бодрых людей средних лет вечером четверга бодро играет на барабанах. Каждый раз, когда кто-нибудь из проходящих мимо бросает им в шапку монету, они перестают играть и начинают очень громко благодарить доброго человека за щедрость, с наслаждением доводя его до пунцовой неловкости. У витрины книжного магазина два толстых, строгих мальчика из ортодоксальных семей пририсовывают тиранозавру с рекламного плаката усы, крылья, бластер и кипу. Вечер четверга есть вечер четверга, и это не совсем то же самое, что вечер пятницы во всех остальных местах. Здесь слишком хорошо понимают, как устроен ход времени; и понимают, что радость нельзя откладывать, потому что позже для нее может не быть сил, не быть места, не быть повода, не быть лет. И понимают, что праздник должен быть каждую неделю, и этот праздник — суббота. А суббота начинается в четверг.
Вечер четверга происходит со всеми и везде. С голубями на площади Рабина, успевающими за этот вечер так обожраться пиццей и печеньками, что утром пятницы один вид торговца фалафелем заставляет их прятать голову под крыло. С ешиботниками, пытающимися гонять мяч в изгибе кривой узкой улочки Старого города при тщательно сдерживаемом раздражении гуляющей толпы, пока из окна ешивы серьезный пожилой человек в шляпе и талите не говорит им на строгом русском языке: «Мальчики, побойтесь Б-га». С лежачими больными тоже происходит вечер четверга. Последних медсестры отделения восстановительной терапии при одной из израильских больниц застукали в четверг вечером за совершенно бессовестным развлечением. Родственники сообщали им с воли номера телефонов, написанных на заднем стекле автобусов или корпоративных автомобилей рядом со словами: «Хорошо ли я вожу?» Эти надписи делаются, понятно, для того, чтобы в случае нарушения водителем правил дорожного движения добрые граждане звонили куда положено и оставляли на автоответчике свои гражданские жалобы. Но вечер четверга — это вечер четверга, и даже лежачим больным восстановительного отделения положена радость. Поэтому они звонят по вышеописанным номерам и оставляют пространные сообщения: «...Какой прекрасный водитель у автобуса АМ2342! Я еще никогда не сталкивался на дороге с таким ответственным человеком!..» Дальше идут похвалы водителю автобуса АМ2342 как другу, гражданину, хозяину собаки, мужу — и так до интимных подробностей. Но вечер четверга есть вечер четверга и для дежурных медсестер тоже. Медсестры звонят пациентам: «Здравствуйте! Мы — центр гражданского контроля за дорожным движением. Вы оказались нашим миллионным контролером — и выиграли осла. Да, осла. Ну что вы нервничаете? Нормального осла. Нет, вы не можете от него отказаться». Вечером четверга ни от чего нельзя отказаться, потому что еврейское время — это очень непростое время, в такое непростое время праздновать надо все, что можно, сразу, как только можно; непременно каждую неделю, но лучше бы, конечно, каждый день. По крайней мере, суббота у нас начинается в четверг.
...К утру на пляже Гордон погасят и уберут с песка маленькие электрические пальмы, и наступит хлопотное, шумное утро пятницы, когда надо успеть сделать все, что надо, до наступления субботы. Профессор математики Б., сорок пять лет состоящий в счастливом браке, перестанет разговаривать со своей женой, потому что вот уже тридцать два года они с женой по взаимной договоренности не разговаривают от утра пятницы до исхода субботы, чтобы «набраться хоть каких-то сил для жизни с этой чокнутой женщиной, с этой сумасбродкой, которой я приношу тапки — а она их не надевает и мерзнет, я опять приношу, а она не надевает и мерзнет; с этим ненормальным, с этим психом, который носит за мной тапки по всему дому, а мне жарко, а он все время носит мне тапки и носит, носит и носит». Утром пятницы от вечера четверга ничего не остается, кроме хладной ноги динозавра, случайно упавшей мимо мусорного ведра; Адина, молодая мать и преуспевающий банкир, подхватывает эту ногу и бросает ее в мусорное ведро, потому что наступает суббота, чистая медленная суббота, еженедельный праздник.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1]. Лилиенблюм — улица в Тель-Авиве, на которой размещается ряд наиболее популярных баров и ночных клубов.
[2]. В иудаизме суббота — важнейший день недели, фактически — еженедельный праздник. В субботу запрещено работать (за редкими исключениями), и все дела следует закончить до вечера пятницы. В соответствии с еврейской традицией, каждый новый день начинается вечером предыдущего календарного дня, с появлением первой звезды: суббота — вечером пятницы, пятница — вечером четверга и т. п.