[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ НОЯБРЬ 2011 ХЕШВАН 5772 – 11(235)
Воспоминания ребецн
Хана Шнеерсон
Недавно в главной библиотеке Любавичского движения в Нью-Йорке, «Агудас хасидей Хабад», была обнаружена ценная рукопись: полный текст воспоминаний матери Любавичского Ребе Менахема-Мендла Шнеерсона ребецн Ханы Шнеерсон, записанный в конце 1940-х — 1950-х годах и повествующий о тяжелейших страницах в истории семьи — аресте и тюремном заключении отца Ребе — днепропетровского раввина Леви-Ицхока Шнеерсона. Ранее рукопись была известна лишь фрагментарно, и отдельные ее фрагменты публиковались (см. сб.: «Цадик ле-мелех» [выпуск 4, Бруклин, 5753], «Эм бе-Исраэль» [«Кегос», Израиль, 5743], «Толдот Леви-Ицхок» [«Кегос», Израиль, 5737, 5744, 5755]). Обнаружение текста записок ребецн Ханы имеет особое значение для хасидского мира, но представляет большой интерес и для широкого читателя: это уникальные, непредвзято записанные воспоминания о советской действительности периода массовых репрессий, свидетельство очевидца о репрессиях в среде еврейства.
Ребецн Хана Шнеерсон
С Б-жьей помощью, среда, пост Гедальи, 5708 года (17.09.47 г.)[1]
Не писатель я и не дочь писателя, и мое желание — просто записать немного из воспоминаний о моем муже, да будет память о нем благословенна, — о нескольких последних годах его жизни.
У меня были сомнения, смогу ли я справиться с этой задачей, по двум причинам. Во-первых, получится ли вообще передать на бумаге то, что хранится в памяти. Во-вторых, найдется ли у меня столько спокойствия, сколько требует такая работа.
Арест
28 марта 1939 года[2] в три часа ночи в наш дом по адресу ул. Баррикадная, 13 зашли четверо сотрудников НКВД. Они спросили: «Кто тут раввин Шнеерсон?»
Когда я направилась в комнату, где сидел муж, чтобы спросить, может ли он принять гостей, они пошли следом, и я заметила, что у каждой двери, через которую мы проходили, начиная от входной, один человек оставался — как бы на страже. Без церемоний они зашли в кабинет следом за мной, и старший из них предъявил ордер на обыск и арест.
Не теряя ни минуты, они тут же приступили к делу — то есть к обыску.
Все книги, которые стояли в пяти больших шкафах, они тщательно перелистали и пересмотрели, ни одной не пропустив. Один из них просматривал книги более тщательно, и остальные, когда какая-то из книг вызывала у них подозрения, обращались к нему как к эксперту.
Книги по каббале, респонсы, записки, раввинские бумаги, обширная зарубежная переписка (письма и телеграммы) — всё они перерыли. Письмо от Ребе, да покоится душа его в Раю[3], подтверждения раввинской смихи[4] от лодзинского раввина Элияу-Хаима[5], от рабби Хаима[6] Брискера[7], приглашение на должность главного раввина Яффо[8] с визами для всей семьи, переписка с «Джойнтом» по поводу помощи для Екатеринославской области и другие подобные бумаги — все это они забрали с собой.
В отдельном шкафу, среди других книг особой ценности, лежала книга, в которой была пометка, сделанная рукой Алтер Ребе, и рукопись книги по хасидизму Ребе Цемаха Цедека. Их они пропечатали какими-то штампами, дозволяющими, чтобы эти книги остались в доме, и они были со мной до самого отъезда[9]. Заметки по хасидизму моего мужа, которые исчислялись тысячами листов, они разложили на несколько аккуратно уложенных стопок, которые потом упаковали и отложили в сторону.
Всю эту работу делали три человека, не прерываясь ни на минуту.
В шесть утра, когда обыск во всех комнатах был завершен, старший сказал: «Раввин, одевайся и пошли!»
Это было за неделю до Песаха, и поскольку было вполне очевидно, что праздник он проведет не дома, муж мой попросил, чтобы ему разрешили взять с собой два кило мацы, которая лежала в пакете. Они дали разрешение.
Я спросила, как можно узнать, где будет находиться мой муж, чтобы передать ему деньги и что-нибудь из еды. Мне сказали прийти назавтра в два часа дня в управление НКВД, где я все выясню.
На следующий день я пошла туда, но выяснить, к сожалению, ничего не смогла. На все просьбы разрешить мне передать что-нибудь для мужа мне отвечали, что его здесь нет. Видя, что дело плохо, я написала прокурору, что мой муж болен, и указала, что если я не принесу ему еду из дома, то в Песах он ничего не будет есть. Поэтому я прошу разрешения приносить ему еду из дома. Мне пришел официальный ответ: этого делать не разрешается, а в тюрьме мужу приготовят все, что ему положено по закону.
Разобрав на протоколе ареста фамилию человека, в ведении которого оказался мой муж, я целый день, с утра до вечера, звонила ему в НКВД. Каждый раз он передавал мне приветы от мужа, рассказывал, что тот обеспечен всем необходимым и что у него даже есть Сидур, так что он просто сидит и читает себе.
Так продолжалось на протяжении пяти месяцев. Раз в десять дней, когда тот человек оказывался на дежурстве, я приходила к нему, приносила еду или белье для мужа, но каждый раз слышала в ответ, что он находится не здесь, хотя прокурор несколько раз повторил мне, что муж именно там.
Шпионы вокруг раввинского двора
Примерно за месяц до ареста мужа я обратила внимание на двух подозрительных парней, которые целый день до позднего вечера крутились вокруг нашего двора, высматривая все, что только можно увидеть. Вначале я решила, что не стоит саму себя запугивать, но месяц спустя мне стало ясно, что к чему.
В Пурим у нас собралась прекрасная компания, праздновали до шести утра. Кроме людей пожилых, было и несколько молодых ребят, в том числе старшеклассники и студенты, которым строго запрещалось участвовать в подобных мероприятиях. Муж говорил много слов Торы, произнося их с огромным жаром, и собравшиеся были охвачены чувством радости и преданности ему. Веселье включало в себя также танцы — вещь, о которой в те времена боялись даже подумать. Люди не хотели расходиться — им было тяжело расставаться со своим раввином. Позже я подумала: возможно, у людей было предчувствие, что эта их встреча с ним окажется последней.
Когда, наконец, стали расходиться, от нашего дома уходили не все сразу, но группами по два-три человека, чтобы не привлекать лишнего внимания.
Выйдя из дома, я опять заметила парочку подозрительных парней, проходивших по улице. А на следующий день после ареста мужа они исчезли. Стало понятно: они были приставлены наблюдать за домом.
Раввин Леви-Ицхок Шнеерсон
Кошерная маца, утвержденная властями
В том году[10] испекли мацу по заказу властей, но это была маца только по названию — никакие требования кашрута при ее изготовлении не соблюдались.
Это[11] не давало мужу покоя, и он поставил перед собой задачу: сделать так, чтобы у каждого, кто хочет иметь мацу, кошерную по всем требованиям закона, была возможность ее приобрести. Люди взялись за работу — откошеровали две самые большие мельницы, достали новые сита, организовали ашгоху под наблюдением большого числа машгиахов и направили в исполком перечень из десяти пунктов, которые должны исполняться в пекарнях и в местах, где продавали мацу. Муж также объявил, что он или кто-то из членов раввинского суда придет туда [чтобы удостоверить кошерность] только после того, как все эти требования будут исполнены.
В ответе, который пришел, сообщалось, что все его требования исполнены и что мука с рынка для выпечки мацы использоваться не будет.
Население тогда получало продукты по карточной системе, то есть человек получал, скажем, только 30 грамм хлеба на день. За такой мелочью, как новый мешок, приходилось обращаться к высокому начальству — и даже тогда не всегда удавалось его получить. А в Днепропетровске власти, чтобы обеспечить еврейское население кошерной мацой, выделили тысячи мешков и тонны белой муки — в то время как все в городе ели только черный хлеб.
В результате со всей Украины, из Белоруссии, из Москвы и Ленинграда ехали в Днепропетровск за мацой. Все синагоги были заставлены ящиками в ожидании доставки мацы.
Из всех пекарен звонили в конце дня в пятницу с вопросом, когда нужно завершить выпечку перед субботой и когда можно разжигать печи на исходе субботы. Также часто спрашивали, как нужно себя вести с маим шелону[12]. И все это происходило, не стоит забывать, во времена, когда человек, который хотел вести религиозный образ жизни — соблюдать субботу, например, — должен был делать это в глубочайшей тайне, чтобы о его поведении не узнали ни соседи, ни кто-либо еще.
Как-то один машгиах сообщил, что тесто, приготавливаемое из четырех пудов муки, находилось на столе лишние пять минут. Он тут же распорядился отдать его в другую пекарню, где пекли хомец. Для мацы же взяли другую муку.
Врачи из санитарной инспекции тоже задавали всем множество вопросов: как лучше сделать, чтобы все максимально соответствовало пасхальным требованиям. Даже при прежнем режиме, когда позиции религии были сильны, никакой общине не удавалось добиться такого содействия от властей.
Тем евреям, которые были заинтересованы в кошерной маце, все это доставляло подлинную радость, они испытывали истинное духовное наслаждение. Моему мужу много здоровья стоило обеспечить евреев всем необходимым для получения праздничного удовольствия, хотя самому ему радоваться в праздник уже не довелось. Он соблюдал Песах очень строго, и все восемь дней провел только на воде и на той пачке мацы, которую взял с собой в момент ареста, причем несколько кусков из нее он отложил еще на Песах шени[13].
Чтобы осуществить все вышеописанное, моему мужу приходилось несколько раз ездить в Харьков[14] в Совнарком и в Москву — на встречу с Калининым[15].
Перевод с идиша
Цви-Гирша Блиндера
Продолжение следует
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1]. Дата написания записок, указанная самой ребецн.
[2]. В ночь на 9 нисана 5699 года. См. записки раввина Леви-Ицхока о его заключении и ссылке (напечатаны в предисловии к «Ликутей Леви-Ицхок» на книгу «Танья», на раздел «Берешит» книги «Зоар» и др.): «Я Леви-Ицхок, сын Зельды-Рохл, находился в заключении в течение 5 лет… [Первый этап] с 9 нисана 5699 г. до 15 швата 5700 г.».
[3]. Ребе Рашаб.
[4]. См. также беседы Ребе на 20 менахем-ава 5711, 5712, 5722 годов: «Торат Менахем — Гитваадуйот» 5711, часть 2, с. 257, 5712; часть 3, с. 124; 5722, часть 3, с конца с. 213 и далее.
[5]. Раввин Элияу-Хаим Майзель из Лодзи (9 сивана 5581 — 14 ияра 5672).
[6]. Раввин Хаим а-Леви Соловейчик, глава воложинской ешивы и глава раввинского суда Бриска [Бреста] (Шушан Пурим [15 адара II] 5613 — 21 менахем-ава 5678).
[7]. По поводу получения подтверждения смихи от раввина, гаона из Бриска, см. письмо Ребе Рашаба, написанное на исходе субботы, в 5-ю ночь Хануки 5667 года («Игрот кодеш» Ребе Рашаба, т. 6, с. 92): «Уважаемый внук моего дяди, душевный друг мой, раввин и хасид, прославленный и пользующийся уважением, боящийся Б-га и т. д., наш учитель и раввин Леви-Ицхок, да продлятся твои дни… Если хочешь получить смиху в Бриске, нужно поехать туда. И не сомневаюсь, что он [гаон из Бриска] приблизит тебя, ибо он истинно Б-гобоязнен. Мне сложно писать ему по этому вопросу (тем более что раньше я никогда ему не писал), но в этом на самом деле нет необходимости. Если он дает смиху, то надеюсь, что ты сможешь получить у него такое подтверждение, а если нет, то он даст тебе рекомендательное письмо». И см. также беседы Ребе, указанные в сноске 4.
[8]. См.: Толдот Леви-Ицхок. Ч. 1. С. 189.
[9]. Ребецн Хана оставила Днепропетровск в последний раз примерно за месяц до праздника Песах 5701 года. Книги и рукописи, которые остались в их доме в Днепропетровске, были уничтожены в 5702 году нацистами.
[10]. 5699 год.
[11]. По поводу излагаемого далее см. также беседы Ребе: 18 нисана 5743 года, раздел 6 и далее; 18 нисана 5744 года, раздел 6 и далее; 6 тишрея 5750 года, раздел 3 и далее («Торат Менахем — Гитваадуйот» 5743, часть 3, с. 1295 и далее; 5744, часть 3, с. 1493 и далее; 5750, часть 1, с. 62 и далее).
[12]. Дословно «вода, которая переночевала». Ее набирают с вечера из природного источника, а на следующий день используют для замешивания теста для мацы.
[13]. См.: Игрот кодеш. Ч. 2. С. 352, 350.
[14]. Столица УССР в 1919–1934 годах.
[15]. Михаил Калинин (1875–1946) — председатель ВЦИК в 1922–1946 годах.