[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ НОЯБРЬ 2011 ХЕШВАН 5772 – 11(235)
Дмитрий Быков
Остромов, или Ученик чародея
М.: ПРОЗАиК, 2011. — 768 с.
Куда уехал жрец
Дмитрий Быков несомненно талантлив, эрудирован, остроумен и амбициозен. Даже тот из читателей, кому совсем не близка романистика Быкова, вынужден признать, что в последнем его романе есть немало сильных и ярких эпизодов (чего стоит, например, сцена допроса Пестеревой, сводящей следователя с ума, или жутковатое описание медленного распада на атомы садиста Капитонова). Впечатляет и авторский замысел: любовно прорастить непредсказуемое чудо из мусора и хлама, показать, сколь прихотливым путем невозможный росток иного может все-таки пробиться сквозь бетон пошлости. По Быкову, есть области, в которых математика причин и следствий не действует и однажды может выстрелить даже пластилиновый муляж ружья. Гуру-самозванец, фитюлька, ноль без палочки способствует — сам того не желая — процессу кристаллизации по-настоящему гениальной натуры. Даня Галицкий, подлинный подмастерье фальшивого мастера, к финалу обретает знания и умения, о которых его наставник даже не помышляет…
Проблема, однако, в том, что быковский роман называется не «Галицкий», а «Остромов». Сколько бы Быков ни утверждал, будто все авантюристы типологически близки, своего заглавного персонажа он вполне сознательно лепит не столько с исторического прототипа, Бориса Астромова-Кириченко, сколько с ильф-и-петровского образца. Прямых совпадений множество. Подобно Остапу, не имевшему фундаментальных знаний (если, конечно, не считать восемь латинских слов, зазубренных в третьем классе частной гимназии Илиади), Остромов знает «двадцать слов на разных языках и четыре фокуса». Даже само явление Остромова своей пастве вкупе с обещанием оккультных спецэффектов рифмуется с бендеровской цирковой программой бомбейского жреца Марусидзе — включая явление курочки-невидимки и материализацию духов. В одной из сцен мелькает вдруг и персональная тень Бендера: как бы походя Остромов сообщает, что лично «знал Остапа Ибрагимовича», и упоминает Майю Лазаревну (очевидный отсыл к Майе Каганской, автору — вместе с Зеэвом Бар-Селлой — книги «Мастер Гамбс и Маргарита»).
Есть, однако, важный нюанс: авантюрист в качестве главного героя может держать читательское внимание, если и сам он, и его кунштюки вызывают чувство, отличное от отвращения. Ильф и Петров своему Остапу откровенно симпатизируют. Быкову же его персонаж явно неприятен, и неприязнь эта, как вирус гриппа в плотно набитом трамвайном вагоне, передается читателю. Бендер корыстен, но как-то весело, легко и непрактично, зато Остромов, словно паук, подсчитывает барыши. Бендер иронизирует над своей командой, но при этом способен испытывать к подопечным едва ли не родственные чувства. А Остромов постоянно симулирует симпатию к ученикам, но всех (и особенно Галицкого) и в грош не ставит и закладывает без малейших терзаний. Ильф и Петров делают героя славянско-еврейско-тюркской амальгамой, подлинным человеком мира, для которого само понятие ксенофобии бессмысленно; Остромову же присущ потаенный антисемитизм, то и дело всплывающий в его внутренних монологах.
Едва ли изначально Быков, демонстрируя бендеровскую «букву», задался целью вытравить бендеровский дух. Напротив, романист, ощущая неладное, старается, насколько возможно, редуцировать свою антипатию. Для этого рядом с Остромовым помещается совсем уж беспримесный подонок, смакующий свою подлость бомжеватый Одинокий. Но читатель, даже различая оттенки темного, вряд ли проникнется симпатией к меньшему из зол. К тому же в финале, когда Галицкий встретит своего расчеловеченного гуру на пензенском базаре, никаких оттенков уже не будет. Оба «О» сольются в одно, образовав беспросветную черную дыру…
«Непопадание» в главного героя — существенная, но далеко не единственная беда «Остромова». Почти каждый отдельно взятый абзац романа безупречен, но вместе они обращают книгу в трудноусваиваемый кисель, где тонут персонажи и намертво буксует фабула. «Слишком много деталей, и все они, как на подбор, страшные тем особенным страхом, когда нечем связать их воедино» — эта цитата из книги применима и к ней самой. Быков, относящийся к своей поэтической музе со здоровым профессиональным прагматизмом, порой переходящим в легкий цинизм (что позволяет километрами производить задорные стишки-однодневки «на случай»), испытывает перед романной формой нечто вроде мистического трепета. Тут ему все одинаково важно, так что главное и второ- и третьестепенное получает в книге равные права. Авторская душа, отделившись от тела по методу Галицкого-Кастанеды, зависает над текстом романа, бдительно контролируя, не мигрирует ли заявленная автором Великая Русская Литература куда-то в сторону беллетристики. И если вдруг романист замечает драйв, он старательно топит его в киселе…
Валентин Катаев, стоявший у истоков романа «Двенадцать стульев», как известно, предложил авторам простую беллетристическую конструкцию: поиски сокровищ, призванные стать стержнем, на который нанизываются приключения. Но для Литературы Идей это, извините, мелко и несерьезно. На меньшее, чем поиски смысла жизни, лауреат премии «Большая книга» Дмитрий Львович Быков не согласен. Вот он ищет его, ищет, ищет — 768 страниц без передышки. И никто не заорет страшным голосом: «Куда ты девал сокровища убиенной тобою тещи?!» Ведь никаких сокровищ тут нет: сметой не предусмотрены.
Роман Арбитман
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.