[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ НОЯБРЬ 2011 ХЕШВАН 5772 – 11(235)
От профессора до ростовщика
Ирина Мак
Ростовщик
Режиссер Сидни Люмет
США, 1964
Род Стайгер в роли Сола Назермана в фильме Сидни Люмета «Ростовщик». 1964 год
Жертвами Холокоста были не только погибшие от рук нацистов. Жертвами оказались и те, кто выжил и преуспел после войны. Многие из них, однажды почувствовав себя узниками, выстраивали собственную тюрьму — в своем сознании. Как герой фильма Сидни Люмета «Ростовщик».
Сними Люмет эту картину чуть раньше, еще как-то можно было бы надеяться на ее прокат в нашей стране, имея в виду, что его же дебютный полный метр «12 разгневанных мужчин» имел бешеный успех в том числе в Советском Союзе. Но в 1964-м, когда «Ростовщик» был закончен, и тем более в 1966-м, после его номинации на «Оскар», когда оттепельные свободы окончательно были сведены на нет, фильм о еврее не имел шансов в СССР. Даже если этот еврей — жертва войны.
Хотя Род Стайгер в роли Сола Назермана вовсе не выглядит жертвой. Его ломбард в Гарлеме приносит доход, его семейство процветает в собственном доме на Лонг-Айленде, а то, что первая семья осталась в Освенциме, — что делать, не он один потерял в годы Катастрофы семью. В Америке были таких тысячи, эмиграция подарила им счастливый шанс, и кто-то умудрился им воспользоваться и начать новую жизнь. Потеряв прежнего себя.
Преподаватель Лейпцигского университета Соломон Назерман больше не претендует на профессорский статус. Он обвиняет себя в том, что выжил, когда вся его прежняя семья умерла. Воспоминания преследуют его. С них и начинается фильм.
Эта пасторальная сцена сразу вызывает ассоциации с «Ивановым детством»: река, благодать, разлитый над лугом солнечный свет... У Тарковского Иван вспоминает маму, а герой Люмета — жену, детей, бегающих в высокой траве, старых родителей, отдыхающих в тени... Семейство выбралось на пикник. Чем ближе к финалу, тем чаще возникают другие воспоминания: душный поезд для транспортировки скота, в котором евреев везут в концлагерь, его мальчик, лишившийся чувств, красавица жена, которую вот-вот изнасилуют нацисты, и ему, Солу, дали на это посмотреть... Со дня трагедии прошло 25 лет.
Эта сцена вошла в историю: здесь впервые в американском кино показали обнаженную по пояс женщину. Сегодня в это трудно поверить: каких-нибудь полвека назад... Но в «Ростовщике» многое было впервые, и столько было важных моментов и открытий, что о них нельзя не упомянуть. Здесь мелькнул в эпизоде — в первой своей роли в кино — теперь уже знаменитый актер Морган Фримен. Здесь прозвучал оркестр Куинси Джонса — мелодию «Soul Bossa Nova» музыкант впоследствии использовал как главную тему в фильмах об Остине Пауэрсе. В одной из ролей Люмет занял своего отца, Баруха Люмета, эмигранта из Варшавы и известного в Нью-Йорке актера еврейского театра. Наконец, «Ростовщика» снимал блестящий кинооператор Борис Кауфман, младший брат Дзиги Вертова, в 1917-м эмигрировавший вместе с родителями из России во Францию. Кауфман успел повоевать в Европе, потом перебрался в Канаду, затем в США, работал с Элиа Казаном и Сидни Люметом, в том числе над признанными шедеврами — «В порту» и «12 разгневанными мужчинами». «Ростовщик» стал для Кауфмана еще одной победой: здесь они с Люметом впервые опробовали так называемый «подсознательный монтаж» — эту технику еще называют «25-м кадром», и уже через год после премьеры ее вовсю использовала реклама, за что режиссер просил прощения. Но у него-то как раз она оправданна. Лучше всего суть своей находки объяснил сам Люмет в своей книге «Как делается кино»:
В кино каждому кадру предшествует и следует за ним другой. Поэтому сопоставление этих кадров и является важнейшим инструментом киноискусства. Нигде у меня это сопоставление не играло столь значительной роли, как в «Ростовщике»... В одном из эпизодов Назерман проходит мимо забора из металлической сетки, за которым мальчишки избивают малыша. Образы родных, терзаемых собаками за железной решеткой концлагеря, начинают проникать в сознание Сола. Приняв за правило трехкадровый принцип, первый раз я решил воспользоваться четырьмя кадрами, одной шестой секунды... Но оказалось, что такое воспоминание слишком очевидно... Я понял, что лучше то же самое воспоминание сократить <...> до двух кадров (одна двенадцатая секунды)... По мере развития эпизода я планировал повторять эти вспышки воспоминаний, постепенно удлиняя их в арифметической прогрессии — четыре кадра, восемь, шестнадцать, — пока не воспроизвел сцену-воспоминание целиком… Кульминационным моментом <...> стала сцена в метро. Постепенно вагон метро превращается в вагон поезда, увозящий семью Назермана в концлагерь. Все превращение длится не больше минуты. Начав с двух кадров, я незаметно подменил один вагон другим... По мере нарастания воспоминаний Назерман, стараясь убежать от них, хочет перейти из одного вагона метро в другой. Он дергает дверь, соединяющую вагоны, и мы переходим в заполненный поезд, и воспоминание захватывает нас...
Я прочла эту автобиографию Люмета, уже посмотрев «Ростовщика». И сразу вспомнила свое первоначальное недоумение от этих мелькающих картин прошлого. В какой-то момент недоумение сменяется пониманием, которое постепенно перерастает в восторг. В этом фильме нет случайностей и неоправданных деталей. Все — от подержанных безделушек, пылящихся в лавке ростовщика, до городского пейзажа — имеет смысл.
То был фильм о строительстве собственных тюрем: каждым — для себя, — пишет Люмет. — Начав с ростовщической лавки, Дик (Дик Силберт, художник фильма. — И. М.) сотворил целый каскад клеток: моток проволоки, засовы и замки, будильники — все, что только могло олицетворять ловушку, ее олицетворяло. С учетом той же темы подбиралась натура. Пространства пригородов обносились заборами, сужая подъездную площадь перед каждым зданием. Для кульминационной сцены <...>, когда он говорит, что чувствует вину за то, что продолжает жить, мы нашли дом в Вест-Сайде с окнами на железнодорожное депо... На протяжении всего эпизода раздается скрежет вагонов... Звуковые и изобразительные котурны такого рода бывают порой бесценны.
По признанию Рода Стайгера, это была его любимая роль. И дело не только в том, что Стайгер сам воевал. Один из безусловных кумиров американцев, он долго играл титульных злодеев, пока в начале 1960-х не променял Голливуд на Европу, чтобы отделаться от навязанного ему амплуа. И ему это удалось. Он вернулся на коне и снялся у Сидни Люмета, за что получил номинацию на «Оскар» и британскую кинопремию «BAFTA». Мелочный плешивый господин в его исполнении на наших глазах вырастает в гиганта. Перерождается. Преодолевает страх.
Молоденький пуэрториканец, которого Сол нанимает в помощники, просит научить его делать деньги. И задает вечный вопрос: в чем секрет еврейского успеха? И получает исчерпывающий ответ. Страшно смотреть в этот момент в глаза Сола-Стайгера, выкрикивающего свою обличительную речь.
— Семь тысяч лет, — проповедует Назерман, — когда нет ничего, что бы ты мог назвать своим домом, где ты мог бы что-то выращивать, ты нигде не задерживаешься настолько, чтобы иметь свою армию. У тебя есть только твой интеллект и дурацкая легенда, поддерживающая тебя и убеждающая, что ты особенный. Особенный даже в нищете. И этот интеллект — ответ на все вопросы. Ты идешь и покупаешь кусок ткани, режешь его пополам и продаешь на пенни дороже, чем купил. Ты повторяешь этот трюк снова и снова и вдруг обнаруживаешь, что в тебе уже нет желания выращивать еду и называть это место своим домом. И делаешь открытие: в тебе, оказывается, есть гены продавца! Ты торговец! Тебя считают эксплуататором, накопителем имущества, ростовщиком, жидом!..
Ответ на вечный вопрос: почему бы ему не стать профессором? Потому что профессорство ему уже ни к чему. Сол снова готов умереть, и опять судьба оставляет его в живых. Немой крик застывает в его горле — это выражение лица Стайгер скопировал с лиц на «Гернике» Пикассо, так он сам говорил. На руках ростовщика кровь застреленного бандитами пуэрториканца.
Фильм черно-белый, и вместо крови Люмет использовал шоколад. Поверить в это невозможно.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.