[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ НОЯБРЬ 2011 ХЕШВАН 5772 – 11(235)
Преображение действительности
Данила Давыдов
Проза Юрия Буйды всегда находится на грани реального и ирреального; «поэтика смещений», преобразования знакомого вроде бы ландшафта в некий параллельный мир становится здесь стилеобразующей. Вот и в новом романе, «Синяя кровь» (Знамя. 2011. № 3), писатель претворяет захолустный городок Чудов в пространство, подобное тем мирам, что описывали Агнон или Маркес.
В списке отечественных фантастических (или же магических) реалистов Буйда занимает далеко не последнее место. Секрет писателя, однако, в том, что его «реальная нереальность» имеет совершенно реалистическую, да что там — документальную основу, только основа эта трансформирована самым замысловатым образом.
Повествователь «Синей крови» — чудовский школьный учитель и племянник главной героини, великой актрисы Иды Змойро, — живописует одновременно эмпирическую и мифологическую, полную гротескных фигур историю города. С одной стороны — основатели Чудова, брабантские братья-палачи, привезшие с собой Спящую красавицу; капитан Леонтий Холупьев, владелец парохода «Хайдарабад», ловящий зубами летящие пули; отец главной героини Александр Змойро, командир Первого красногвардейского батальона имени Иисуса Христа Назореянина, Царя Иудейского, «состоявшего из отбросов общества — горбунов, конокрадов, хромых, рыжих, сифилитиков, воров, евреев, гермафродитов, убийц, гомосексуалистов, карликов, студентов, алкоголиков, проституток и дегенератов» (само это саркастическое перечисление характерно для барочного стиля Буйды), — все эти хтонические существа, образующие чудовский мифопоэтический каркас. Здесь же — горняя мифология, ритуал отпускания голубки маленькой девочкой во время похорон…
С другой — реалии следуют за реалиями, дореволюционный быт, Гражданская война, сталинское, позднесоветское и новейшее время явлены в своих обыденных и узнаваемых проявлениях. Просто проявления эти срастаются с мифологическим пространством города с говорящим названием Чудов.
Или вот Ида Змойро, женщина фантасмагорической судьбы, обладающая всеми признаками мифоперсонажа (включая явственно значимое родимое пятно или столь же значимую перемену имени — в честь Иды Рубинштейн с серовского портрета, вопреки уговорам матери: «Да посмотри на нее, это ж еврейка и щепка… это же елки-палки, а не женщина… а ты — ты роза…»). Но путем наведения нехитрых справок всякий читатель может выяснить, что за фигурой Иды стоит вполне реальный прототип — советская актриса Валентина Ивановна Караваева (1921–1997). Поразительные события жизни Иды в немалой степени отражают биографию Караваевой: главная роль в фильме Юлия Райзмана «Машенька» и Сталинская премия II степени за 1943 год, автомобильная авария во время съемок другого райзмановского фильма, изуродовавшая актрису, брак с английским дипломатом, отъезд на Запад и возвращение в Союз после неудачной пластической операции, отсутствие работы (за исключением кинодубляжа), многолетние одинокие съемки самой себя во всех мыслимых ролях…
Но у Буйды не документальный роман: неважно даже, что абсолютно одинокая Караваева скончалась в Москве, а Ида погибла в Чудове, сыграв свою вершинную роль и попутно разоблачив чудовищного убийцу (а родилась Караваева в Вышнем Волочке, с которым, впрочем, Чудов не стоит отождествлять). Мало ли допущений в романе: так, знаменитая актриса Серафима Бирман, конечно же, не была в ссылке и не кончала с собой по возвращении из нее и т. п. Важно другое — возможность извлечь из обыденного бытия его изнаночные смыслы, продемонстрировать тотальную фантасмагоричность, кроющуюся в простом провинциальном городке.
Не случайно в этом смысле и заглавие романа: «Горячая красная кровь кружит голову, порождает образы и идеи, а иногда доводит до безумия. Синяя же кровь — это выдержка, это расчет, это мастерство, это то, что заставляет художника критически взглянуть на его создание, убрать лишнее и добавить необходимое. Синяя кровь — это то, что дает художнику власть над зрителем или читателем». Предъявляя в открытую концептуальное ядро романа, Буйда, однако, вполне сознательно недоговаривает, что творчество, художество здесь оказываются скорее формами жизнетворчества, преобразования собственной судьбы — и бытия вообще. Жизнь Иды Змойро — развернутая метафора того творческого начала, которое преображает окружающую действительность.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.