[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ОКТЯБРЬ 2011 ТИШРЕЙ 5772 – 10(234)
Тишрей 1939 года
Йеуда Векслер
1 сентября 1939 года началась вторая мировая война — величайшее бедствие, постигшее еврейский народ со времен Крестовых походов. Лишь 27 дней понадобилось, чтобы Польша была оккупирована, и ее правительство заявило о полной капитуляции.
Любавичский Ребе Йосеф-Ицхак Шнеерсон (Раяц) жил тогда в городке Отвоцке неподалеку от Варшавы, где находилась также любавичская ешива «Томхей тмимим». В первый же день войны Отвоцк подвергся бомбардировке. Учащиеся ешивы в страхе прибежали к дому Ребе, на другой конец городка, чтобы быть вместе с ним. Ребе сказал им, что «у каждой бомбы есть ее адрес»: ни в коем случае нельзя поддаваться панике, так как все происходит по воле Всевышнего, и даже травинка вырастает именно в том месте и в то время, как Он желает.
Ребе решил вернуться в Ригу (откуда четыре года назад приехал в Польшу) и выехал из Отвоцка в Варшаву. Там выяснилось, что об отъезде в Ригу не может быть и речи. На Варшаву и днем и ночью падали бомбы, а когда немецкая армия подошла ближе, начался и артиллерийский обстрел. Была предпринята попытка укрыть Ребе в латвийском посольстве и уже получено предварительное разрешение на это, но в последний момент, когда тот уже лег на носилки (по загроможденным обломками разрушенных домов улицам проехать было невозможно, а самостоятельно идти тяжело больной Ребе почти не мог), из посольства пришел отказ. Мать Ребе, ребецн Штерна-Сора, увидев лежащего на носилках сына, принялась взывать в слезах: «Где же Бааль-Шем-Тов? Где Алтер Ребе? Где Мителер Ребе?»
В канун Рош а-Шана Ребе на короткое время вышел к хасидам, чтобы, по обычаю, взять записки с просьбами о благословении. Он попросил, чтобы на праздничные молитвы приходил необходимый минимум людей во избежание опасности быть схваченными во время праздника и отправленными на строительство укреплений вокруг польской столицы.
Ешива «Томхей тмимим» в Отвоцке
Как выяснилось после войны, нацисты были прекрасно осведомлены о знаменательных датах еврейского календаря и приурочивали к ним свои акции. Так и тогда, в самом начале войны: именно в Рош а-Шана бомбардировка усилилась. Из-за этого не только не удалось провести все молитвы как следует, но Ребе был вынужден в праздничный день перебраться в другую часть города, где обстановка была относительно спокойнее. С невероятными усилиями достали возок, в котором повезли Ребе по улицам обстреливаемой Варшавы. Его мать, ребецн Штерна-Сора, сначала ни за что не хотела уходить, требуя: «Оставьте меня в комнате моего сына — там я чувствую себя в безопасности!» В конце концов она согласилась лечь на носилки, и ее также переправили в другое место. Один из тех, кто нес ее, впоследствии вспоминал, что главной его заботой было тогда не наступать на трупы, во множестве лежавшие на улицах. На новом месте ребецн попросила молитвенник и свои очки. Выяснилось, что их забыли захватить, и один из молодых хасидов побежал обратно. Когда он вернулся, ребецн спросила: «Что там делают сейчас?» — и, получив ответ, что встали на молитву, воскликнула: «Как жаль, что я ушла!»
После окончания Рош а-Шана Ребе Раяц сказал: «В <Танье> объясняется, что <есть два вида удовольствия> (Танья, 34б) один — от кушаний, приготовленных из вещей сладких и приятных, другой — от кушаний, приготовленных из вещей острых и кислых. Для нас этот Рош а-Шана был горьким, но удовлетворение от него в высших мирах — больше, чем от сладкого».
С каждый днем Варшава подвергалась все более и более страшным ударам, и опасность возрастала. Несмотря на это, Ребе противился долгому пребыванию в убежище и несколько раз возвращался в свою комнату в самый разгар бомбардировки. Как-то раз, когда бомба упала совсем неподалеку и дом задрожал от мощного взрыва, Ребе вздрогнул. Но тут же поспешил успокоить окружающих: «Я не боюсь, просто тело от удара сотрясается».
Как рассказывал потом Шрага-Файвиш Залманов, когда он пришел за благословением накануне Йом Кипура, Ребе сказал: «Пусть Всевышний даст нам добрую печать и доброе завершение печати...» И добавил голосом, в котором послышались рыдания: «Попадем в руки Г-спода...»[1], — и горько расплакался. О тшуве, в отличие от всех прошлых годов, он не упомянул, однако спустя некоторое время добавил: «Сердце разбитое и сокрушенное Ты, Б-г, не отвергнешь!..» (Теилим, 51:19).
Из-за особенно мощной бомбардировки в Йом Кипур молиться вместе с Ребе приходили считанные хасиды — и то с большими опозданиями. Тем не менее все молитвы были прочитаны, и Ребе, как всегда, читал афтару «Йона». Именно в этот момент гром взрывов достиг кульминации, и только потому, что Ребе, сохраняя поразительное хладнокровие, продолжал афтару, не замедляя и не убыстряя чтение, никто не убежал в более безопасное место (что произошло в других варшавских синагогах).
Неилу, заключительную молитву Йом Кипура, Ребе велел прочитать быстрее и протрубить в шофар раньше обычного, чтобы дать возможность молящимся добраться домой до наступления темноты (никакого освещения на улицах не было — за исключением пламени пожаров).
Трапеза после поста была скудной, тем не менее Ребе был очень весел и до такой степени заразил присутствующих своим настроением, что кто-то начал вполголоса напевать хасидский напев. Ребе обрадовался еще больше и показал жестом, что все должны присоединиться к пению, а сам начал дирижировать. И звуки хасидского напева сливались с грохотом взрывов...
На следующий день, тоже в разгар налета вражеской авиации, ребе Йосеф-Ицхак внезапно сказал: «Праздник Суккот вот-вот наступит, надо к нему подготовиться». В первую минуту никто из присутствующих не понял, что Ребе имеет в виду. Хозяин квартиры, сухачевский хасид, обладавший незыблемой верой в хасидских цадиков и благоговейно почитавший Ребе Раяца, на этот раз отказался поверить, что Ребе имеет в виду строительство сукки — праздничного шалаша. Однако Ребе подтвердил, что намерение его именно таково, и дал указание, как именно нужно ее построить. «Мы были бы меньше удивлены, если бы услышали, что должны лететь в Индию, — вспоминал последствии реб Мордехай Райхрат, сын хозяина квартиры. — Однако уже несколько часов спустя сукка была готова, хотя в сердце мы сильно сомневались, удастся ли нам посидеть в ней, когда праздник настанет».
В канун Суккот немцы обрушили на Варшаву небывалый еще по силе ураган огня. Но и в условиях обстрела и смертельной опасности ребе Йосеф-Ицхак думал о других евреях. Он не удовлетворился тем, что каким-то чудом сам заполучил этрог[2] на праздник, но приложил все усилия, чтобы раздобыть еще один — для рабби Ицхака-Зеэва Соловейчика, знаменитого как Брискер Ров, также находившегося тогда в Варшаве. Именно в тот ужасный день, канун Суккот, Ребе известил его, что для него есть этрог. Есть разные версии о том, как тот в конце концов был переправлен по назначению, однако это было сделано несмотря на опасность, подстерегавшую посланника на каждом шагу.
В первый день Суккот бомбы и снаряды перестали падать: Варшава пала, в город вошли нацисты. Как почти сразу выяснилось, одну беду сменила другая, более страшная: нацисты принялись за «решение еврейского вопроса». И все-таки тот праздник еще был праздником. Известно, что к дому Ребе, одного из немногих счастливцев, раздобывших этрог, каждый день выстраивалась очередь из нескольких тысяч евреев, страстно желавших удостоиться заслуги исполнения заповеди праздника Суккот о «четырех видах растений».
Позже, уже в Нью-Йорке, в праздник Пурим, чудом спасенный рабби Йосеф-Ицхак Шнеерсон рассказывал о самом страшном дне, который он пережил в Варшаве:
«Известно, что нет добра без зла и нет зла без добра. В каждой вещи есть примесь зла, и каждое зло имеет примесь добра. Среди дней войны дата <двенадцатое тишрея> у меня отмечена как день одного из самых сильных переживаний в жизни. <...>
Наша группа — я, моя семья и несколько десятков учащихся ешивы “Томхей тмимим” — мы читали “Теилим”. Внезапно раздался ужасный взрыв: бомба разорвалась совсем близко, и в тот же миг разлилась огненная река. Каждый из нас увидел смерть лицом к лицу.
И в то же мгновение все, как один, издали вопль: “Слушай, Израиль: Г-сподь, Б-г наш, Г-сподь един!!!” Каждый был уверен, что эта минута — последняя в его жизни. Такой “Шма Исраэль” от самых различных людей с самыми различными мировоззрениями, с таким выкриком из самой глубины сердца, я еще никогда не слышал. И я прошу Всевышнего, чтобы вот эта “Шма Исраэль” сохранилась в памяти моей навечно.
В дни войны, кроме того, что каждый из нас видел Провидение, также на каждом шагу мы видели искренность еврейского сердца: как оно пропитано простой и подлинной верой. Увидеть воочию, сколь велика и глубока вера в Творца, укоренившаяся в еврейском сердце, — это то добро, которое я увидел во зле. Всеобщий бесхитростный выкрик веры “Шма Исраэль” открыл во мне новые родники любви и глубочайшего уважения к сынам и дочерям еврейского народа — какими бы они ни были. И я глубоко убежден — на основе фактических доказательств, — что еврейское сердце живо для Торы и заповедей. Просто порой оно ослабевает; однако разбудить, подбодрить его, воодушевить — это в руках воспитателей и наставников»[3].
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.