[<<Содержание] [Архив]       ЛЕХАИМ  СЕНТЯБРЬ 2011 ЭЛУЛ 5771 – 9(233)

 

Процесс «Мир против Израиля»

 

Алан Дершовиц

Слово для защиты Израиля

Пер. с англ. Л. Черниной
М.: Текст; Книжники, 2011. — 480 с. (Серия «Чейсовская коллекция».)

Ни для кого не секрет, что Израиль в целом успешно обеспечивает свою безопасность, но при этом безнадежно проигрывает в информационной войне. Его клеймят за неправомочность военных акций, излишнюю жестокость, систематическое нарушение прав человека и т. д. и т. п. Люди вполне образованные и сведущие, получившие мировую известность как выдающиеся специалисты в своих областях, зачастую евреи, атакуют его яростно и бескомпромиссно. Поддерживать Израиль непопулярно, порой просто опасно. Он осужден мировым общественным мнением.

Однако, чтобы быть осужденным, нужно хоть какое-то подобие суда, списка обвинений, разбор этих обвинений по пунктам, наконец — возможность ответить на них. И кому знать об этом лучше, нежели Алану Дершовицу — самому молодому профессору права в истории Гарварда, одному из известнейших американских адвокатов, защищавшему, в частности, Майка Тайсона и О. Дж. Симпсона? Название книги Дершовица говорит о том, что мы как будто имеем дело с судебным процессом. И автор не обманывает наших ожиданий. Главы книги — это, в сущности, пункты обвинений, расположенные в порядке, более или менее соответствующем хронологии их появления в ходе конфликта. Дершовиц приводит то или иное обвинение, подкрепляя формулировку прямыми цитатами из статей, выступлений и т. п. За этим следует возражение и — самый объемный раздел каждой главы — обоснование позиции «адвоката». Свои доводы Дершовиц также обильно уснащает ссылками, в том числе интернетными, причем в примечаниях к русскому изданию (а в книге, кроме двух с половиной десятков страниц примечаний, есть еще и предметно-именной указатель) отмечено, работает ли еще данная ссылка.

Книга вышла по-английски в 2003 году, многие ссылки уже не работают, многие реалии не соответствуют ближневосточной действительности, многие надежды автора оказались несостоятельны, но в целом ситуация все та же. Израиль отказываются рассматривать как воюющую страну, к которой неприменимы требования, предъявляемые мирно живущим странам. Израиль, а не арабских лидеров, вопреки фактам считают инициатором агрессии и источником страданий палестинцев. Израильскую свободу слова и открытость критике (во многом справедливой) используют как трибуну для антиизраильской пропаганды.

Давно уже стал общим местом один из основных выводов Дершовица: Израиль — «еврей» среди других государств. Сторону палестинцев принимают безоговорочно: из соображений ложного гуманизма, или от юдофобских комплексов, в которых не признаются даже себе, или просто от общего раздражения еврейско-израильской тематикой, занимающей в СМИ чересчур заметное место. Поэтому Израиль махнул рукой на полемику с глухими и сосредоточился на более практических вопросах: безопасности, противодействии террору, поддержании нормальной жизни в условиях постоянной войны, лицемерно именуемой «мирным процессом». Символично, что и эту книгу написал не израильтянин, а американский юрист.

Дершовиц оправдывает Израиль, рассматривая его действия с точки зрения американской юридической практики. В нашей стране, где очень сильны анти­американские настроения, это сопоставление будет работать скорее негативным образом. Ну что ж, критикуйте, спорьте, думайте, автор дает образец. Сама схема «посылка—тезис—антитезис» вполне традиционна, привычна, удобна для тех, кто имеет дело с логикой. Но имеют ли с ней дело противники Израиля? Очень ли их интересует истина вообще и книга Дершовица в частности? У них другие аргументы: эмоциональность, доходящая до истеричности, невежество, демонстративное пренебрежение всеми данными — историческими, статистическими, судебными. Глупость непобедима. На мудрость можно найти еще большую мудрость, на силу — еще большую силу. Можно опровергнуть оппонента с помощью более последовательной аргументации. Можно превзойти соперника остроумием, литературным мастерством и изобретательностью. А вот чем ответить на глупость? Не глупостью же, в самом деле…

Итак, книга одновременно и нужная, и бесполезная. Ее будут читать в основном те, кого убеждать не надо, а не те, с кем она полемизирует. Но вспомним слова Антонио Грамши: «Оптимизм воли при пессимизме разума». Все-таки нужно полемизировать, убеждать, приводить факты. Для тех, кто занимается данной темой, кто хочет систематизировать свои знания, наконец, для тех, кто просто искренне хочет разобраться, книга эта практически незаменима.

Михаил Липкин

 

По ту сторону событий

 

Исроэл-Иешуа Зингер

Чужак

Пер. с идиша И. Булатовского
и В. Дымшица
М.: Текст; Книжники, 2011. — 288 с. (Серия «Проза еврейской жизни».)

Исроэл-Иешуа Зингер

Станция Бахмач

Пер. с идиша И. Булатовского и В. Дымшица
М.: Текст; Книжники, 2011. — 224 с. (Серия «Проза еврейской жизни».)

Учитывая те представления, которые существуют у русского (да и не только русского) читателя о еврейской литературе на идише, неудивительно, что Исроэл-Иешуа Зингер в редакционных аннотациях представлен как «не только старший брат Исаака Башевиса Зингера, но и…». Представление об уникальном месте, которое якобы занимает в своей родной словесности единственный выпавший ей нобелевец, рассеется, видимо, не скоро.

Между тем братья (старший из которых по своей репутации внутри еврейской литературы по меньшей мере не уступает младшему) совсем друг на друга непохожи. Сюжеты рассказов и романов Башевиса Зингера свое­образны и часто экзотичны, но его повествовательная техника довольно традиционна, как и бытовой бэкграунд его книг. Исроэл-Иешуа Зингер, во-первых, зачастую стремился работать с нетипичным, «маргинальным» бытовым материалом. Герои четырех из восьми произведений, включенных в две его книги, — евреи-крестьяне, или землевладельцы, или просто деревенские жители. Обычный мир штетла появляется только в повести «Доля», но и ее герой занимается ремеслом для еврея, прямо скажем, редким: торгует свиной щетиной. А во-вторых (и это главное), старший Зингер в последнюю очередь стремится «рассказать историю». На первом месте у него не «что», а «как».

Это относится даже к ранней повести «В Причерноморье» с ее лихим сюжетом, напоминающим чуть ли не «Бесславных ублюдков» Тарантино. Выходец из еврейской земледельческой колонии, пламенный сионист, прошедший через фронт первой мировой, узнав, что бандиты (то есть, собственно, малороссийские мужички из соседних деревень) вырезали его семью и изнасиловали его несостоявшуюся невесту, становится во главе интернационального полка, доукомплектованного добровольцами из еврейских колоний, и жестоко, но справедливо расправляется с негодяями. Проблема в том, что все произошедшее с героем ничего не меняет ни в нем самом, ни в его будущем и в этом смысле оказывается фикцией. Спустя почти два десятилетия по сути на той же фактической основе (вплоть до имен эпизодических персонажей) написана повесть «Станция Бахмач», в которой сюжетная кульминация — столкновение еврея-комиссара с матросской вольницей — предваряется настолько подробным и на первый взгляд не идущим к делу описанием приключений и исканий молодого писателя на фоне Гражданской войны, что на поверку оказывается лишь «обретенным материалом».

Для русского читателя повести Зингера о Гражданской войне ассоциируются с Бабелем (прежде всего поздним), хотя материал диктует параллели и с текстами не столь значительными и почти одиозными — от «Оптимистической трагедии» Вишневского до «Разгрома» Фадеева. (Бабель, кстати, получается вывернутый наизнанку: русский комиссар-интеллигент Луков, зеркальный двойник Лютова, произносит пламенные речи на фоне кровавых разборок между еврейскими и украинскими хуторянами, играющими роль красно- и белоказаков.) В «американских» рассказах заметнее перекличка с Чеховым и отчасти (в рассказе «В горах») с Фолкнером. Все эти имена называются отнюдь не с целью как-то принизить оригинальность писателя. О чем бы и как бы ни писал Зингер, ему присуще острое ощущение: главное — не события, происходящие с человеком, а то, что лежит по ту сторону событий и действий, логика человеческой судьбы. Ресторатор Сендер Прагер все равно допился бы и догулялся до инсульта, даже если бы ему обманом не подсунули в жены «порченую» девицу. Из рыжего вестсайдского парнишки Джорджи Вервика все равно не вышел бы ни врач, ни инженер, даже не обрюхать он девушку из хорошей семьи… Дух каждодневной жизни, с ее постоянным, но не кричащим неблагополучием, пронизывает зингеровскую прозу. Финалы почти всегда открытые, и не потому, что все еще может обернуться по-разному, а потому, что ничто не заканчивается раз и навсегда. Поэтому нет никакой эйфории, если все на сей раз получилось благополучно — и никакой мелодрамы, если дела идут скверно.

 

Хана вскакивала со стула, на котором сидела, погруженная в штопку натянутого на стакан чулка.

— Что это за смех? — не понимала она. — Нам что, так хорошо?

Маля и Даля снова переглядывались, точно видели друг друга впервые, и еще громче и звонче смеялись в тишине комнат.

Из старых кухонных часов высовывала голову кукушка и отсчитывала часы.

 

В одном отношении Зингеру-старшему повезло больше, чем его младшему брату, — с русскими переводчиками. Тандем, как нынче модно говорить, Валерия Дымшица и Игоря Булатовского отличает стилистическое мастерство, с одной стороны, хорошее знание языка и реалий — с другой. Переводчикам Башевиса Зингера первое присуще не всегда, второе — почти никогда. К тому же перевод снабжен глоссарием. Единственное замечание: в двух-трех местах толкования реалий в глоссарии не вполне объясняют их значение в тексте. Например, нам говорят, что «сподик — меховая высокая шапка», и все. Между тем в рассказе «Деревенские евреи» этот головной убор упоминается как атрибут раввина.

Будем ждать теперь переводов романов старшего Зингера, которыми тот в основном и знаменит. Пока на русском полностью издан лишь один из них — «Семья Карновских».

Валерий Шубинский

Аарон Штейнберг выходит из тени

 

Аарон Штейнберг

Философские сочинения

Подготовка издания В. Г. Белоуса и Л. Н. Столовича
СПб.: Miръ, 2011. — 816 с.

Получилось удачно: после второго, основанного на архивных материалах, издания замечательных мемуаров Аарона Штейнберга (см.: Лехаим. 2010. № 1) читатель может углубиться в его философские сочинения и понять, за что же друзья по Вольфиле так уважали и ценили «своего философа». Сам автор успел собрать из сотен рассыпанных в периодике работ сборник исследований и очерков по философии истории, переведя их с четырех языков на один «общепонятный» (английский) (Aaron Steinberg. History as Experience. Aspects of Historical Thought — Universal und Jewish. Selected Essays and Studies. New York, 1983). Теперь российским издательством проделана обратная работа — по «разукрупнению» этого корпуса.

Штейнберг был весьма плодовитым автором. В свое время ему предлагали издать собрание сочинений в восьми томах. Перед составителями «Философских сочинений» стояла задача отобрать наиболее репрезентативные его работы по русской и еврейской культуре и философии. В основу композиции книги, состоящей из трех разделов, положен жанровый принцип. Первый раздел составила книга 1923 года «Система свободы Достоевского»; второй — рецензии, обзоры и статьи 1910—1940-х годов; в третий — «Тезисы, выступления, доклады» — вошли архивные материалы Вольфилы.

С первым разделом все понятно: книга Штейнберга о Достоевском актуальна до сих пор, так что этот выбор сомнений не вызывает. Во втором разделе собраны тексты многоаспектные и «разнотемные». Философ и общественный деятель, Штейнберг не знал творческих кризисов, был универсальным, но цельным, в какой бы форме он ни высказывался. Когда в 1910-х годах студентом философского факультета он писал свои первые заметки о немецкой эстетике или о философском конгрессе в Болонье, то доказывал необходимость философского подхода к любой гуманитарной сфере, даже к обзору содержания юридического журнала.

Самым успешным это внедрение философской точки зрения в науку и искусство оказалось в петроградские годы, когда на волне всеобщего энтузиазма Штейнберг был охвачен оптимистическим пафосом и верой в возможность перерастания политической революции в духовную. Не только его знаменитый доклад о Достоевском, но и работы о Герцене и Лаврове проникнуты той же идеей. Свободу сознания и познания он провозглашал непременной целью каждого человека и, разумеется, целью собственной жизни.

Неакадемическая атмосфера Вольфилы представлена в третьем разделе сборника протоколами двух заседаний: «Дос­то­ев­ский-философ» и «Пушкин и Достоевский». В них слышен тот неповторимый «шум времени», разноголосица мнений и идей, которые оказались последними проявлениями свободного диалога в Советской России. Пумпянский, Мейер, Пинес, Шкловский, Иванов-Разумник, Брюл­ло­ва-Ша­коль­ская и другие яростно спорили с докладчиком, акцентировавшим не художественную, а философскую сторону произведений Достоевского. Никто не хотел оставаться в стороне, маститые интеллектуалы и простые посетители получали равные права на высказывание. Юная опоязовка Александра Векслер, безнадежно (и до конца своей жизни) влюбленная в докладчика, тоже отвергла его интерпретацию.

Работы Штейнберга, созданные в эмиграции, в основном посвящены еврейской культуре («Юбилей Маймонида», «Библия в еврейской традиции», «Спиноза и человеческая свобода»). Взаимоотношения ее с культурой русской теперь обрисовываются ярче и выпуклее, теряя гармонический оттенок будущего слияния. Статьи Штейнберга о русской культуре пропитаны еврейским взглядом на вещи. Так, в своем знаменитом «Ответе Карсавину» (1928) философ отверг традицию культурно-религиозного патронажа русской интеллигенции над евреями. Еврейская же тема получает в работах 1930—1940-х годов еще более универсальное звучание («Еврейская шкала ценностей», «Нравственные основания еврейства»), не теряя при этом в глубине и оригинальности.

Включенные в сборник сочинения, разумеется, потребовали комментирования и интерпретации. Реальные комментарии подробны и, за исключением некоторых пояснений к «еврейским» текстам, достаточны. Что же касается концептуальных выводов и привлеченного контекста, они могли бы быть и полнее. Так, книга о Достоевском рассмотрена в первом приложении внимательно и точно, с большим уважением к текучей мысли автора. Однако при этом учитывается лишь вольфильский контекст, вне предыдущего и последующего развития философа. Но задачи и обстоятельства петроградской ассоциации — едва ли достаточный фон для истолкования его метода. И не один Достоевский был источником его концепции идеализма, не только от Владимира Соловьева воспринял Штейнберг идею соборности. Штейнберг был прилежным учеником рабби Залмана-Баруха Рабинкова и опирался на его идеи о личности и общине в еврейской истории (см. об этом нашу статью: Лехаим. 2010. № 1).

Второе приложение представляет собой пространную биографическую, с полемическими, иногда публицистическими фрагментами, статью Владимира Белоуса, которая имеет целью объяснить Штейнберга на фоне мировой философии. Иногда Белоус пользуется методом приведения героя к «готовым» понятиям и формулам (диалектика, народничество, социализм). Но, разделяя некоторые аспекты современных ему учений, Штейнберг не был по существу ни социалистом, ни народником, ни диалектиком (в обычном смысле слова). Любая политическая или социальная идея (в том числе «русская идея») включалась им как часть в философски осмысляемое единство бытия и познания.

Значение Штейнберга для русской мысли, по мнению Бело­уса, очень велико, ему принадлежит «особая завершающая миссия в духовном движении первой четверти ХХ века». Для Белоуса именно Штейнберг — тот философ, который подвел итоги «оте­чественного самосознания» (которое определяется как «практический идеализм»).

Нелли Портнова

 

Документы по истории и культуре евреев в архивах Санкт-Петербурга: Федеральные архивы. Путеводитель

Редакторы-составители А. И. Иванов, М. С. Куповецкий, А. Е. Локшин
СПб.: Мiръ, 2011. — 640 с.

Это издание, подготовленное в рамках проекта «Документы по истории и культуре евреев в архивах России, Украины и Беларуси», открывает серию справочников, посвященных документам, отложившимся в петербургских архивохранилищах. В том включены описания материалов, хранящихся в 324 фондах и коллекциях петербургских архивов федерального подчинения: Российского государственного исторического архива и Российского государственного архива Военно-морского флота. Преимущественно в путеводитель включены описания фондов, образованных в РГИА и в РГА ВМФ на основе архивов высших и центральных органов власти Российской империи: Собственной Его императорского величества канцелярии, Госсовета, Госдумы, Комитета и Совета министров, Правительствующего Сената и Святейшего Синода, различных министерств и ведомств.

 

Фриц Тиссен. Я заплатил Гитлеру.
Исповедь немецкого магната. 1939–1945

М.: Центрполиграф, 2009. — 256 с.

История появления на свет этой книги такова: 2 сентября 1939 года крупнейший германский сталелитейный промышленник, депутат Рейхстага от НСДАП Фриц Тиссен вместе с родными пересек границу рейха и вскоре оказался в Швейцарии, откуда затем перебрался во Францию. В письме к Герингу он объявил, что считает начавшуюся войну самоубийственной для Германии, а позже, в письме к Гитлеру, поставил в вину нацистскому руководству, среди прочего, гонения на евреев, католиков и инакомыслящих (к этому моменту племянник Тиссена уже умер в Дахау). В качестве ответной меры опального магната лишили германского гражданства, а его собственность была конфискована. Чтобы открыть воюющей Европе истинное лицо нацизма, Тиссен в 1940 году продиктовал журналисту Эмери Ривзу мемуары, в которых поведал о том, как постепенно менялось его отношение к Гитлеру и НСДАП — от сочувствия до антипатии. Тиссен, начавший финансировать нацистов еще в 1920-х годах (всего он передал партии около миллиона марок), надеялся, что Гитлер после прихода к власти поднимет экономику, укрепит германский дух и даже поспособствует восстановлению в стране монархии. Однако друзья Тиссена, которые сделали своего спонсора депутатом и пожизненным членом Государственного совета Пруссии, оказались вульгарными юдофобами, казнокрадами и «абсолютными невеждами» в экономике, полагающими, что «достаточно приказать промышленности, и все будет исполнено». Книга Тиссена была опубликована в 1941 году, когда бывший соратник нацистских бонз уже сидел в гитлеровском концлагере. И там, должно быть, не раз повторял фразу, так запомнившуюся Эмери Ривзу: «Ein Dummkopf war ich!.. Ein Dummkopf war ich!..» («Каким же я был идиотом!»)

Над аннотациями работали Михаил Майков и Роман Арбитман

  добавить комментарий

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.