[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮЛЬ 2011 ТАМУЗ 5771 – 7(231)
Дибук с мазлТоВ-IV
Роберт Силверберг
Следующей весной будет бар мицва моего внука Давида. Никто в нашей семье не проходил этот обряд за последние триста лет, с тех пор как мы, Левины, поселились в Старом Израиле, Израиле на Земле, вскоре после европейской Катастрофы. Некоторое время назад мой друг Элияу спросил, что я думаю насчет бар мицвы Давида: не злит ли меня эта идея, не раздражает ли меня обряд. Я ответил отрицательно. Все-таки мальчик — еврей, и если ему хочется бар мицву, то пусть так и будет. Наступает время перемен — да и когда оно было другим? Давид никак не связан традициями предков.
— С каких это пор еврей не связан традициями предков? — спросил Элияу.
— Ты понял, что я имел в виду, — ответил я. Разумеется, он понял. Мы связаны, и при этом мы свободны. Если что-нибудь из прошлого определяет нашу жизнь, то это родовые узы, а не философия наших далеких родичей. Мы принимаем то, что выбираем сами, но, несмотря на это, остаемся евреями. Я происхожу из семьи, члены которой любили говорить, особенно неевреям, что мы — евреи, но не слишком еврейские. Мы признаем и любим свое наследие, но не собираемся путаться в устаревших ритуалах. Так говорили мои предки, начиная с тех светских Левиных, которые триста лет назад сражались, чтобы создать и сохранить Израиль (я имею в виду Старый Израиль). Я бы тоже так говорил, если бы в этом мире нашлись неевреи, которым нужно было бы объяснять подобные вещи. Но в Новом Израиле, затерянном среди звезд, есть только мы, а от ближайших неевреев нас отделяет дюжина световых лет. Это, конечно, если не считать неевреями кунивару. (Могут ли считаться неевреями существа, которые вообще не люди? Я не уверен. Вдобавок кунивару сегодня утверждают, что они евреи. У меня голова кругом идет. Это вопрос талмудической сложности, а я, видит Б-г, не талмудист. Акива, Раши[1], Гилель, помогите мне!) В любом случае в пятый день месяца сиван будет бар мицва сына моего сына, и я буду изображать гордого еврейского дедушку, как поступали все благочестивые евреи на протяжении шести тысяч лет.
Все взаимосвязано. Бар мицва моего внука, по сути, последнее звено в цепи событий, уходящих... как далеко? Ко дню, когда кунивару объявили о переходе в иудаизм? Или ко дню, когда дибук вошел в кунивара Сеула? Или ко дню, когда мы, беженцы, нашли плодородную планету, которую иногда зовем Новый Израиль, а иногда — Мазлтов-IV? Или ко дню Последнего земного погрома? Реб Йоселе Хасид мог бы сказать, что судьба моего внука Давида была определена в тот день, когда Г-сподь создал из праха Адама. Но я считаю это преувеличением.
Пожалуй, все началось в день, когда дибук завладел телом кунивара Сеула. До тех пор жизнь протекала не слишком сложно. Хасиды жили в своем поселении, мы, израильтяне, в своем, кунивару принадлежала остальная территория планеты, и все мы не совали нос в дела друг друга. После дибука все переменилось. Это случилось сорок лет назад, в эпоху первого поколения после приземления, на девятый день месяца тишрей в 6302 году. Я работал в поле, ведь тишрей — пора сбора урожая. День выдался жаркий, я работал быстро, напевая при этом. Я двигался вдоль грядок бобов, отмечая созревшие, когда на гребне холма, у подножия которого расположен наш кибуц, появился кунивар. Судя по неуверенной, шатающейся походке, с ним что-то случилось. Кунивар переставлял свои четыре ноги так, будто забыл, как ими пользоваться. Приблизившись ко мне примерно на сто метров, он крикнул:
— Шимон! Помоги мне, Шимон! Ради Б-га помоги!
В этом призыве о помощи оказалось много странностей, и я подмечал их постепенно, начиная с наиболее очевидной. Ни один кунивар не стал бы обращаться ко мне по имени, так как они соблюдают формальности. Еще более странным было то, что кунивар говорил на чистом иврите, а ни один из них в то время не знал нашего языка. Самым же странным представлялось то, что голос кунивара, глубокий и звучный, как две капли воды походил на голос моего дорогого покойного друга Йосефа Авнери. Это я осознал в последнюю очередь.
Кунивар доковылял до возделанного поля и остановился. Его тело тряслось, красивый зеленый мех свалялся от пота, а золотые глаза вращались в орбитах. Он расставил все четыре ноги, как ножки стола, и обхватил грудь руками. Я признал в куниваре Сеула, младшего вождя соседней деревни, с которым мы, жители кибуца, иногда имели дело.
— Чем я могу помочь тебе? — спросил я. — Что с тобой случилось, Сеул?
— Шимон… Шимон… — из груди кунивара вырвался жуткий стон. — О Б-же, Шимон! Это просто невероятно! Как я это вынесу? Я даже не понимаю, как это могло случиться!
Никаких сомнений больше не было, кунивар говорил голосом Йосефа Авнери.
— Сеул? — спросил я, заикаясь.
— Меня зовут Йосеф Авнери.
— Йосеф Авнери умер год назад, в месяце элул. Не думал, что ты так хорошо имитируешь голоса, Сеул.
— Имитирую? Ты говоришь мне о подражании, Шимон? Я ничего не имитирую. Это я, Йосеф, мертвый, но все еще живой, за все мои грехи я оказался в чудовищном теле этого чужака. Ты еврей в достаточной степени, чтобы знать о дибуках, Шимон?
— Ну да, неприкаянная душа, захватывающая чужое тело.
— Я стал дибуком.
— Дибуков не бывает. Дибук — это порождение средневекового фольклора.
— Ты разговариваешь с одним из них.
— Это невозможно, — сказал я.
— Я согласен, Шимон, я согласен, — его голос звучал спокойнее. — Да, это совершенно невозможно. Я тоже не верю в дибуков, так же как не верю в Зевса, Минотавра, оборотней, горгон и големов. Но как еще объяснить это?
— Ты — Сеул, кунивар, разыгрывающий представление.
— Ты в самом деле так думаешь? Послушай, Шимон, я знал тебя, когда мы мальчишками жили в Тверии. Я спас тебя, когда мы рыбачили в озере и лодка перевернулась. Я был с тобой в тот день, когда ты встретил Лею, будущую жену. Я был сандаком[2] твоего сына Юваля. Мы вместе учились в университете в Иерусалиме. Мы вместе бежали в жуткие дни Последнего погрома. Мы вместе несли вахту в «Ковчеге», уносившем нас прочь от Земли. Ты помнишь, Шимон? Помнишь Иерусалим? Старый город, Масличную гору, гробницу Авессалома, Стену Плача? Кунивар, по-твоему, знает, что такое Стена Плача?
— Сознание не может пережить смерть, — упрямо возразил я.
— Год назад я бы согласился с тобой. Но кто же я, если не дух Йосефа Авнери? Кем еще я могу быть, по-твоему? Г-споди, да ты что, думаешь, мне приятно в это верить? Ты же знаешь, каким безбожником я был. Но тем не менее это правда.
— Возможно, у меня очень правдоподобная галлюцинация.
— Ну так позови людей. Если десять человек видят одно и то же видение, галлюцинация ли это? Будь благоразумным, Шимон! Вот я стою перед тобой, говорю тебе о вещах, о которых могу знать только я, а ты отрицаешь, что я — это я…
— Благоразумным? — взвился я. — Что в этом может быть разумного? Йосеф, ты хочешь, чтобы я поверил в призраков, в блуждающих демонов, в дибуков? Разве я какой-нибудь темный крестьянин из польской глухомани? Мы разве в Средние века живем?
— Ты назвал меня Йосефом, — тихо ответил он.
— Мне трудно звать тебя Сеулом, когда ты говоришь таким голосом.
— Так ты веришь в меня!
— Нет.
— Послушай, Шимон, ты же не знал большего скептика, чем я. Я не интересовался Торой, Моисея считал легендой, я пахал поле в Судный день, я смеялся в лицо несуществующему Б-гу. Что такое жизнь, спрашивал я, и отвечал — это случайность, биологический феномен. Но тем не менее вот он я. Я помню, как умер. Целый год я блуждал по этому миру бесплотным духом, ощущал материальные предметы, но не мог разговаривать. А сегодня вдруг обнаружил себя в этом теле и понял, что стал дибуком. Если даже я поверил, как ты, Шимон, можешь сомневаться? Ради нашей дружбы поверь в то, что я тебе рассказал!
— Ты на самом деле стал дибуком?
— Я стал дибуком.
Я пожал плечами.
— Хорошо, Йосеф. Ты — дибук. Это безумие, но я верю тебе.
Поверил ли я на самом деле? Или я поверил, что поверил? Как мог я не верить… Кунивар заговорил голосом Йосефа Авнери, и другого объяснения этому не было. Меня прошиб холодный пот. Я столкнулся лицом к лицу с невероятным, и все мое мировоззрение пошатнулось. Теперь все возможно. Б-г может воззвать ко мне из пылающего куста. Солнце может остановиться. Нет уж, сказал я себе, давай-ка принимать иррациональные вещи поэтапно, по одной за раз. Появилось свидетельство существованию дибуков, значит, дибуки существуют. Но все прочее, относящееся к невидимому миру, оставим несуществующим, пока не убедимся в обратном.
— Как ты думаешь, почему это случилось именно с тобой? — спросил я его.
— Это может быть только наказанием.
— Наказанием за что, Йосеф?
— За мои эксперименты. Ты знал, что я изучал метаболизм кунивару, не так ли?
— Да, конечно. Но…
— А ты знал, что я оперировал кунивару в нашей больнице? Никому не говоря, я использовал пациентов в запрещенных исследованиях. Это была вивисекция, Шимон.
— Что?! — Я не верил собственным ушам.
— Мне нужны были сведения, получить которые я мог только одним способом. Страсть к познанию ввергла меня в грех. Я говорил себе, что эти существа больны, что в любом случае они скоро умрут, а если я вскрою их живыми, то от этого все получат пользу. Понимаешь? Вдобавок они не были людьми, это были всего лишь животные. Очень умные животные, но тем не менее…
— Нет, Йосеф. Я охотнее поверю в дибуков, чем в это. Чтобы ты делал такие вещи? Мой хладнокровный друг, ученый, мудрец? — Я содрогнулся и отступил на несколько шагов. — Освенцим! Бухенвальд! Дахау! Эти названия говорят тебе о чем-нибудь? Это не люди, говорили нацистские врачи, это всего лишь евреи, а наша нужда в научных сведениях… Это было всего лишь триста лет назад, Йосеф. И ты, еврей, из всех людей именно ты…
— Я знаю, Шимон, я знаю. Избавь меня от нравоучений. Я ужасно согрешил и за свои грехи попал в это неповоротливое, жирное тело на четырех ногах, движения которых с трудом могу координировать, с кривой спиной, с грязной жаркой шкурой. Я все еще не верю в Б-га, но верю в некую вселенскую силу, воздающую за дела. И мне воздалось по делам моим, Шимон, о да! Я пережил сегодня шесть часов безумного ужаса, я даже не подозревал, что можно так испугаться. Оказаться в этом теле, поджариться в этой жаре, чувствовать себя погребенным в массе плоти, испытывать совершенно чуждые ощущения от органов чувств — это настоящий ад, и я не преувеличиваю! Я бы умер от шока через десять минут, если б уже не был мертвым. Только сейчас, когда я вижу тебя и говорю с тобой, я начинаю контролировать себя. Помоги мне, Шимон.
— Что ты хочешь, чтоб я сделал?
— Вытащи меня отсюда. Это пытка. Я мертвец, я должен упокоиться, как упокоились прочие мертвецы. Освободи меня, Шимон.
— Но как?..
— Как? Как? Откуда я знаю? Я что, эксперт по дибукам? Я что, должен руководить собственным экзорцизмом? Знал бы ты, как трудно удерживать это тело в стоячем положении, заставлять язык произносить ивритские слова так, чтобы ты понял меня… — Неожиданно кунивар опустился на колени. Процесс был медленным, сложным, отчасти напоминающим то, как опускались земные верблюды. Чужак начал быстро неразборчиво бормотать и стонать, размахивая руками, на мягких губах выступила пена. — Ради всего святого, Шимон! — закричал Йосеф. — Освободи меня!
Я позвал Игаля, моего сына, и он быстро прибежал с дальнего края поля, поджарый здоровый мальчик, всего одиннадцати лет от роду, но уже длинноногий и крепкий. Не вдаваясь в детали, я показал ему на страдающего кунивара и велел позвать на помощь жителей кибуца. Через некоторое время он вернулся и привел семь-восемь человек — Абрашу, Ицхака, Нахума, Ури, кого-то еще. Все вместе мы кое-как погрузили тяжелое тело кунивара в кузов уборочной машины и отвезли в нашу больницу. Там два доктора, Моше Шилоах и еще один, начали осматривать больного чужака. Тем временем я послал Игаля в деревню кунивару рассказать, что Сеул потерял сознание на нашем поле.
Доктора быстро пришли к выводу, что Сеула поразил тепловой удар. Они начали обсуждать инъекцию, которую следует сделать кунивару, когда Йосеф Авнери, все это время хранивший молчание, вновь заговорил. В операционной в тот момент оставались Ури и Нахум. Я не хотел, чтобы безумные слухи поползли по кибуцу, и поспешно вывел их оттуда, попросив забыть обо всем. Когда я вернулся, доктора занимались своим делом, а Йосеф терпеливо объяснял им, как стал дибуком.
— Жара свела бедное создание с ума, — пробормотал Моше Шилоах и воткнул огромную иглу в одну из конечностей Сеула.
— Заставь их выслушать меня, — обратился ко мне Йосеф.
— Вы же узнаёте этот голос. Тут происходит что-то необычное, — сказал я. Но врачи не хотели верить в дибуков. Йосеф протестовал, а медики продолжали накачивать тело Сеула транквилизаторами, укрепляющими и прочими лекарствами. Даже когда Йосеф начал рассказывать кибуцные слухи прошлого года — кто с кем спал, кто воровал вещи с общего склада и продавал кунивару, — они не обращали на его слова никакого внимания. Складывалось впечатление, что они настолько отказывались верить в то, что кунивар говорит на иврите, что даже не вслушивались в его речь. Слова Йосефа они считали бредом Сеула. Наконец кунивар приподнялся и громким голосом сердито сказал:
— Ты, Моше Шилоах! На борту «Ковчега» я застал тебя в постели с женой Тевье Кона! Ты думаешь, кунивар может об этом знать?
Шилоах ахнул, покраснел и выронил шприц. Второй врач тоже замер на месте, пораженный услышанным.
— Что он говорит?! Как такое может?.. — пролепетал врач.
— Ну давай, продолжай утверждать, что это не я! — проревел Йосеф. Докторам было так же трудно поверить в происходящее, как и мне, да и самому Йосефу в свое время. Мы все были очень рациональны, живя в кибуце, и сверхъестественному не находилось места в нашей жизни. Но феномен отрицать было невозможно. Кунивар Сеул голосом Йосефа Авнери говорил о том, что мог знать только Йосеф, а Йосеф умер больше года назад. Зовите это дибуком, галлюцинацией, да чем угодно, но отрицать присутствие Йосефа было бессмысленно.
— Мы должны решить, что делать, — сказал Моше Шилоах, оглянувшись на двери. Обсуждение ситуации протекало бурно. Мы согласились, что положение тяжелое и очень деликатное. Несчастный Йосеф требовал, чтобы его изгнали из тела кунивара и позволили упокоиться со всеми покойниками. Пока мы его не умиротворим, он будет донимать нас. Боль и раздражение могут заставить его раскрыть множество секретов нашей личной жизни, ведь покойнику наплевать на правила поведения в обществе! Этого мы допустить не можем. Но что делать? Связать его и посадить под замок? Вряд ли. Йосеф заслужил лучшее обращение. Опять же, следовало помнить и о несчастном Сеуле, чье тело захватила чужая душа. Мы не могли держать кунивара в кибуце, под замком или на свободе, даже если его тело занял представитель нашего народа. Отправить Сеула домой, пока Йосеф остается его невольным гостем, мы тоже не могли. Так что же делать? Отделить душу от тела, каким-то образом восстановить целостность Сеула, а Йосефа отправить в мир мертвых. Но как? От заражения дибуком в стандартной фармакопее лекарств не существует. Как найти выход?
Я послал за Шмарьей Ашем и Яаковом Бен-Ционом, которые в тот месяц председательствовали в совете кибуца, и за Шломо Фейгом, нашим раввином, проницательным и решительным человеком, совершенно неортодоксальным — он вел почти такой же светский образ жизни, как и все мы. Они тщательно допросили Йосефа, и он рассказал им всю свою историю, от скандальных незаконных опытов до посмертного существования в виде бродячей души и неожиданного вселения в тело Сеула. Наконец Шмарья Аш повернулся к Моше Шилоаху и сказал:
— Должно быть какое-то лекарство для таких случаев.
— Я не знаю таких медикаментов.
— Но это же шизофрения! — сказал Аш строгим, непреклонным тоном. — Шизофрению лечат. Есть всякие лекарства, электрошоковая терапия... Вы, Моше, разбираетесь в этом лучше, чем я.
— Это не шизофрения, — резко возразил Шилоах. — Это разновидность одержимости демонами. Мне неизвестно, как лечить подобное заболевание.
— Одержимость демонами? — прорычал Шмарья. — Вы что, с ума сошли?
Все принялись кричать друг на друга, и Шломо Фейг был вынужден вмешаться.
— Тише, тише все, — голос раввина перекрыл гвалт. Воцарилось молчание. Он был очень сильным человеком, физически и духовно, и весь кибуц обращался к нему за советами, хотя почти никто из нас не соблюдал еврейских обычаев. — Мне так же трудно принять это, как и вам. Но свидетельство оказалось сильнее моего скептицизма. Как мы можем отрицать, что Йосеф Авнери вернулся дибуком? Моше, ты знаешь, как заставить этого незваного гостя покинуть тело кунивара?
— Нет.
— Может, сами кунивару знают? — предположил Яаков Бен-Цион.
— Именно к этому я и веду, — сказал раввин. — Кунивару — народ примитивный, они живут гораздо ближе к миру магии и колдовства, духов и демонов, чем мы. Мы воспитаны в духе рационализма. Может, у них нередки случаи одержимости демонами. Может, они разработали технологию изгнания духов. Обратимся к ним, и пусть они сами излечат себя.
Игаль вернулся, приведя с собой шестерых кунивару, в том числе Гйаймара, деревенского вождя. Компания огромных пушистых кентавров полностью заполнила собой больничное помещение. Их едкий запах раздражал меня, вдобавок я начал их побаиваться, хотя раньше они никогда не внушали мне страха. Кунивару всегда держались дружелюбно и не возражали, когда мы беженцами явились на их планету. Они забросали Сеула вопросами на своем языке, а когда Йосеф ответил на иврите, они стали переговариваться между собой, но мы ничего не понимали. Неожиданно прорвался голос Сеула, он говорил судорожно, односложными словами, что свидетельствовало о страшном шоке, которому подверглась его нервная система. Затем чужак исчез, и снова говорил Йосеф. Он просил прощения и умолял об освобождении.
Шломо Фейг спросил Гйаймара:
— Такое уже случалось в этом мире?
— О да, да, много раз, — ответил вождь. — Если один из наших умирает, а его душа была слишком грешной, чтобы заслужить покой. Тогда душа долго скитается, пока не получит прощения. В чем грех этого человека?
— Нееврею трудно будет понять, — быстро ответил раввин. — Важнее знать, можете ли вы чем-нибудь помочь бедному Сеулу, чьи страдания все мы глубоко переживаем.
— Да, у нас есть средства, — ответил вождь.
Шестеро кунивару подняли тело Сеула на плечи и понесли его из кибуца, а нас пригласили следовать за ними, если хотим. Я пошел, и пошли Моше Шилоах, Шмарья Аш, Яаков Бен-Цион, раввин и, возможно, кто-нибудь еще. Кунивару отправились не в свою деревню, а на луг, лежавший в нескольких километрах к востоку, в сторону того места, где жили хасиды. Вскоре после нашей высадки на этой планете кунивару сказали, что луг — священное место, и никто из нас не заходил туда.
Это был очаровательный уголок, зеленый, влажный, небольшая впадина, изрезанная десятком холодных ручейков. Кунивару пристроили Сеула на берегу одного из ручьев и пошли в лес собрать хворост и разные травы. Мы остались возле Сеула.
— Ничего хорошего из этого не выйдет, — сказал Йосеф Авнери. — Дурацкое занятие, пустая трата сил и времени.
Три кунивару вернулись и начали складывать хворост для костра. Еще двое принялись резать собранные растения, наваливая кучи листьев, стволов и корней. Постепенно на лугу появлялись новые кунивару, и вскоре они заполнили все пространство вокруг. Их было около четырех сотен — вся деревня пришла, чтобы смотреть или участвовать в ритуале. Они принесли с собой музыкальные инструменты — барабаны и трубы, лиры и лютни, трещотки и хлопушки, маленькие арфы, деревянные флейты. Инструменты отличались изяществом и красотой форм. Мы и не подозревали, что у кунивару настолько разнообразная и сложная музыкальная культура. Жрецы — я думаю, что это были жрецы, кунивару высокого положения, — носили церемониальные шлемы и мантии из золотистого меха морских животных. Простые кунивару принесли также ленты и флажки, кусочки ярких тканей, полированные каменные зеркала и другие украшения. Увидев, какой яркой будет церемония, Моше Шилоах, антрополог-любитель, побежал в кибуц за видеокамерой. Он вернулся, тяжело дыша, как раз к началу ритуала.
Церемония выглядела впечатляюще. Курился фимиам, ярко горел костер, разбрасывая искры, свежесобранные травы распространяли резкий аромат. Кунивару тяжело отплясывали полуоргаистический танец, хор выводил грубые, лишенные ритма мелодии. Гйаймар и старший жрец распевали антифональную песню, испуская длинные, переливчатые звуки. Они окропили Сеула розовой жидкостью с приятным запахом из резного деревянного сосуда. Никогда еще я не был свидетелем столь великолепного зрелища.
Однако мрачное предсказание Йосефа сбылось, весь ритуал оказался бессилен. Два часа интенсивного экзорцизма не возымели никакого действия. Когда старший жрец издал пять жутких звуков, ознаменовавших конец церемонии, Йосеф по-прежнему полностью владел телом Сеула.
— Вы не смогли победить меня, — сказал дибук унылым голосом.
— Похоже, нам не справиться с душой, рожденной на Земле, — констатировал Гйаймар.
— Ну и что же нам теперь делать? Наша наука и их магия потерпели неудачу, — сказал Яаков Бен-Цион, ни к кому не обращаясь.
Йосеф Авнери что-то пробормотал, махнув рукой на восток, в сторону деревни хасидов.
— Нет! — воскликнул Фейг, стоявший близко к нему.
— В чем дело? — спросил я.
— Ничего, ничего. Он бредит, эта длинная церемония затуманила его сознание. Не обращайте внимания. Я подошел ближе.
— Скажи мне, Йосеф, чего ты хочешь?
— Я говорю, что нам, возможно, следует послать за Бааль-Шемом, — тихо сказал дибук.
— Глупости! — яростно сказал раввин.
— Откуда у вас эта ненависть? — спросил Шмарья Аш. — Вы же сами первым предложили использовать колдовство кунивару. Вы с радостью позвали чужих врачей-магов, но не хотите позволить еврею попытаться оказать помощь в том же деле? Будьте последовательны, Шломо!
Лицо раввина пошло пятнами гнева. Было странно видеть этого обычно спокойного, даже мягкого человека в таком раздражении.
— Я не собираюсь иметь дела с хасидами! — заявил он.
— Похоже, это профессиональные разногласия, — констатировал Моше Шилоах.
— Признать все иррациональное, средневековое, дремучее, что есть в иудаизме? Согласиться со всеми древними суевериями? Нет и еще раз нет!
— Но дибуки как раз и относятся к сфере иррационального, дремучего и средневекового, — возразил Йосеф Авнери.
— Кто справится с дибуком лучше, чем раввин, душа которого крепко держится за старые верования?
— Я запрещаю вам! — голос Шломо Фейга сорвался на визг. — Если придет Бааль-Шем, я... я...
— Рабби! — Йосеф тоже кричал. — На одной чаше весов моя измученная душа, а на другой ваша оскорбленная духовная гордость! Прочь с дороги! Приведите ко мне Бааль-Шема!
— Я отказываюсь!
— Смотрите! — воскликнул Яаков Бен-Цион, показывая в сторону. Как выяснилось, спор носил уже чисто теоретический характер. Наши братья-хасиды явились незваными на священный луг: длинная процессия фигур доисторического вида, закутанных в традиционные черные одеяния, с широкополыми шляпами на головах. Лица обрамляли густые бороды, из-под шляп вились пейсы. Новоприбывших возглавлял цадик, их святой, их пророк и вождь, реб Шмуэль Бааль-Шем.
Мы определенно не собирались брать хасидов с собой, когда бежали с Земли, от дымящихся руин Израиля. Мы мечтали оставить на Земле все печали и горести и создать новый еврейский мир на другой планете, без наших вечных врагов-неевреев, но и без наших собственных религиозных фанатиков, слишком долго высасывавших наши жизненные соки. Мы не нуждались в мистиках, истериках, плакальщиках, нытиках и колдунах, нам требовались фермеры, механики, инженеры и строители. Но могли ли мы отказать им в месте на «Ковчеге»? Им повезло, что они обратились к нам, когда мы заканчивали подготовку к полету. Ночной кошмар, омрачавший нашу жизнь триста лет, стал реальностью — наша родина пылала, войска были разбиты, филистимляне с длинными ножами рыскали по нашим городам. Корабль был готов отправиться к звездам. Мы были не трусами, но реалистами и понимали, что больше не выстоим. И если какой-то части нашего древнего народа суждено выжить, так только в космосе, подальше от жестокой Земли. Мы уже готовились к отбытию, когда появились реб Шмуэль и его тридцать последователей. Они просили о помощи. Мы не могли отказать и тем самым обречь их на верную гибель. Они — люди и они — евреи. Несмотря на все опасения, мы приняли их на борт.
Затем было путешествие, год за годом плыли мы по небесам, пока не наткнулись на звезду, лишенную имени, имевшую только номер. Четвертая планета оказалась плодородной и гостеприимной, здесь был более счастливый мир, чем Земля. И мы возблагодарили Б-га, в которого не верили, и закричали «Мазлтов! Мазлтов! Добрая удача, добрая удача, добрая удача!» Потом кто-то заглянул в старую книгу и вычитал, что в старину слово «мазл» имело астрологический характер. В библейские времена оно значило не только удачу, но и счастливую звезду. Так что мы назвали нашу звезду Мазлтов и высадились на планете Мазлтов-IV, чтобы построить Новый Израиль. Здесь у нас не было врагов — ни египтян, ни ассирийцев, ни римлян, ни казаков, ни нацистов, ни арабов. Здесь были только кунивару, простой, добрый народ, они торжественно глядели на наши попытки объясниться при помощи пантомимы, а затем жестами ответили: добро пожаловать, у нас больше земли, чем нам нужно. И мы построили наш кибуц.
Но мы не хотели жить вместе с хасидами, этими остатками прошлого. Они тоже не питали к нам большой любви, ведь для них мы были язычниками, безбожными евреями, которые хуже гоев. Так что хасиды ушли и построили себе маленькую грязную деревню. Иногда, если ночь выдавалась особенно тихой, издалека до нас доносились их песнопения, но в целом мы почти не общались с ними.
Я мог понять, почему рабби Шломо так категорически возражает против вмешательства Бааль-Шема. Хасиды представляли иную сторону иудаизма, мистическую, темную, неконтролируемую дионисийскую сторону, «скелет в шкафу» нашего народа. Шломо Фейг мог умиляться или восторгаться ритуалами пушистых кентавров, но такое же поведение евреев вызывало у него отвращение. И еще кое-что. Умный и здравомыслящий Шломо Фейг не имел учеников и последователей среди умных и здравомыслящих светских евреев кибуца, а хасиды смотрели на Шмуэля Бааль-Шема с благоговением, для них он был чудотворцем, провидцем и святым. Однако какими бы понятными ни были возражения рабби Шломо, Йосеф Авнери был прав: дибуки относились к фантастическому миру Шмуэля.
Шмуэль Бааль-Шем был очень высоким, худым, костлявым человеком со скуластым лицом, обрамленным мягкой, густой и кудрявой бородой. Его глаза смотрели спокойно и мечтательно. Он выглядел пятидесятилетним, но с тем же успехом мог оказаться и тридцати-, и семидесяти-, и даже девяностолетним. Умение создать драматический эффект не подвело его и в тот раз. Полдень давно миновал, и он встал спиной к солнцу, так что его длинная тень накрыла нас, протянул вперед руки и сказал:
— Мы слышали, что среди вас завелся дибук.
— Нет никакого дибука! — сердито ответил рабби Шломо.
Бааль-Шем улыбнулся:
— Но здесь есть кунивар, говорящий голосом израильтянина.
— Да, случилось нечто непонятное, — признал рабби Шломо. — Но в наше время и на этой планете никто не относится серьезно к дибукам.
— То есть вы лично не относитесь серьезно к дибукам, — уточнил Бааль-Шем.
— А я отношусь! — закричал Йосеф Авнери. — Это я! Я! Я и есть дибук! Я, Йосеф Авнери, умерший год назад в элуле, за свои грехи осужден на пребывание в теле этого кунивара! Еврей, реб Шмуэль, еврей, жалкий, грешный, несчастный аид. Кто выпустит меня? Кто меня освободит?
— Нет дибука, говорите? — добродушно спросил Бааль-Шем.
— Этот кунивар обезумел, — буркнул Шломо Фейг.
Мы чувствовали себя неловко, смущенно покашливали и переминались с ноги на ногу. Если кто и сошел с ума, так это наш раввин, взявшийся с таким жаром отрицать феномен, который сам же и признал, пусть неохотно, несколькими часами ранее. Уязвленная гордость и отчаянное упрямство мешали ему рассуждать здраво. Взбешенный Йосеф Авнери начал громко называть буквы ивритского алфавита, затем прочитал «Шма Исраэль» — и говорил другие вещи, чтобы доказать свое существование. Бааль-Шем молча терпеливо ждал, воздев руки. Крепкий, коренастый Шломо, казавшийся карликом рядом с высоким хасидом, продолжал настаивать на рациональном объяснении происшествия с куниваром Сеулом.
Дождавшись, когда Фейг замолчит, Бааль-Шем сказал:
— В этого кунивара вселился дибук. Вы думаете, рабби Шломо, что дибуки перестали скитаться после разрушения местечек в Польше? Перед взором Б-жьим ничто не исчезает навсегда. Евреи ушли к звездам, Тора, Талмуд и Зоар тоже ушли к звездам, стало быть, и дибуку может найтись место в этих чужих мирах. Рабби Шломо, могу ли я принести мир этой уставшей душе и этому несчастному кунивару?
— Делайте что хотите, — хмуро пробормотал в ответ Шломо Фейг и отошел в сторону. Реб Шмуэль приступил к изгнанию духа. Сперва он созвал миньян[3]. Восемь его хасидов вышли вперед, мы со Шмарьей Ашем переглянулись и хотели присоединиться к ним, но Бааль-Шем с улыбкой отстранил нас и подозвал еще двух хасидов. Они встали в круг и запели. К моему глубокому стыду, я ни слова не понимал из их песни, так как они пели на галицийском диалекте идиша, языка, столь же чуждого для меня, что и язык кунивару. Пропев десять—пятнадцать минут, хасиды пришли в движение. Они начали хлопать в ладоши и закружились в танце вокруг Бааль-Шема. Вдруг он опустил руки по швам, и, повинуясь ему, хасиды замолчали. Бааль-Шем заговорил на иврите, и через мгновение я узнал девяносто первый псалом: «Прибежище мое и защита моя, Б-г мой, на Которого я уповаю». Мелодичным голосом он допел псалом до конца, обещающего избавление и спасение. Несколько мгновений стояла тишина, а потом реб Шмуэль заговорил. Пугающим голосом, негромким, но очень строгим, он приказал душе Йосефа Авнери оставить тело кунивара Сеула.
— Вон! Вон! Именем Б-жьим приказываю тебе: уйди и упокойся с миром навечно!
Один из хасидов протянул Бааль-Шему шофар. Тот поднес его к губам и издал один оглушительный звук. Йосеф Авнери завыл. Кунивар, чьим телом он завладел, сделал три неверных шага.
— Ой, мама, мама! — простонал Йосеф.
Кунивар запрокинул голову, руки вытянулись вдоль тела. Неожиданно он упал на колени и замер. Казалось, прошла целая вечность. Наконец Сеул поднялся, на сей раз уверенно, с естественной грацией кунивара, подошел к Бааль-Шему, снова опустился на колени и прикоснулся к краю его черного одеяния. Так мы поняли, что обряд свершился.
Напряжение тут же исчезло. К Бааль-Шему ринулись два куниварских жреца и Гйаймар, затем музыканты, потом нам показалось, что все племя рванулось к нему. Каждый хотел прикоснуться к святому. Хасиды беспокойно зашевелились, но Бааль-Шем, возвышавшийся над бурлившей толпой, спокойно благословлял кунивару, легко касаясь спин, покрытых густым мехом. Затем кунивару заговорили все разом, и некоторое время мы не могли понять смысла сказанного. Мне, Моше Шилоаху и Яакову Бен-Циону удалось разобрать слова, и мы было засмеялись, но тут же замолчали.
— О чем они говорят? — спросил Бааль-Шем.
— Они говорят, что уверовали в могущество вашего Б-га, — ответил я. — Они хотят стать евреями.
Спокойствие и безмятежность Бааль-Шема исчезли без следа. Растолкав кунивару, он бросился к нам:
— Это же абсурд!
— Да посмотрите на них, реб Шмуэль! Они поклоняются вам.
— Я отвергаю их поклонение!
— Вы совершили чудо у них на глазах. Можно ли осуждать их за преклонение перед вами и жажду вашей веры?
— Пусть себе преклоняются, но как они могут стать евреями? Это какое-то издевательство!
Я покачал головой:
— А что вы сами говорили рабби Шломо? Ничто не исчезает навсегда перед взором Б-жьим. Всегда были люди, переходившие в иудаизм. Мы не звали их, но и не выгоняли, когда они шли к нам с открытой душой, а, реб Шмуэль? Мы далеко среди звезд, но и здесь традиция сохраняется, и традиция велит нам не ожесточать сердца перед теми, кто ищет Б-жественную истину. Это честный, добрый народ, так примите его в лоно Израиля!
— Нет! — ответил Бааль-Шем. — Еврей прежде всего должен быть человеком.
— Покажите мне, где именно это написано в Торе.
— Тора! Вы что, шутите? Еврей должен быть человеком! Может ли кошка или лошадь принять иудаизм?
— Этот народ — не кошки и не лошади. Они такие же люди, как и мы.
— Нет! Нет!
— Если на Мазлтов-IV есть дибуки, то почему бы еврею не иметь шесть конечностей и зеленый мех?
— Нет! Нет! Нет! Нет!
Бааль-Шему надоел разговор. Грубо отталкивая протянутые руки кунивару, он созвал последователей и ушел, не попрощавшись с нами.
Но разве можно развеять искреннюю веру? Хасиды не пошли навстречу кунивару, тогда туземцы пришли к нам. Они изучили иврит, мы дали им книги, рабби Шломо рассказал о религии, и настало время, когда они перешли в иудаизм. Все это произошло во времена первого поколения после высадки. Многие из очевидцев уже умерли — рабби Шломо, реб Шмуэль, Моше Шилоах, Шмарья Аш. Я тогда был еще молод. Я видел много хорошего с тех пор и если сам не приблизился к Б-гу, то, возможно, Он стал ближе ко мне. Я ем мясное с молочным и обрабатываю землю в субботу, но эти старые обычаи не имеют ничего общего с верой или неверием.
Мы с кунивару стали гораздо ближе, чем раньше. Мы считаем их не чужаками, а соседями, чьи тела несколько отличаются от наших. Особенно дружна с ними молодежь. В прошлом году рабби Лхаоир предложил мальчикам учиться в его талмуд торе, религиозной школе в деревне кунивару, так как в кибуце после смерти рабби Шломо некому вести занятия. Услышав об этом, реб Йоселе, сын и наследник Шмуэля Бааль-Шема, пришел к нам в кибуц с резкими возражениями. Если вы хотите, чтобы мальчики учились, то посылайте их к нам, а не к зеленым чудищам, сказал он. Игаль, мой сын, вышвырнул его прочь.
Словом, сын моего сына изучал Тору под руководством рабби Лхаоира, а следующей весной мы будем отмечать его бар мицву. Может, в другой раз меня бы ошарашило такое развитие событий, но сегодня я скажу: как интересно! Как захватывающе! Как неожиданно! У Б-га, если Он существует, отличное чувство юмора. Думаю, Б-г, способный улыбнуться и подмигнуть, не воспринимает Себя чересчур серьезно. Кунивару — евреи? Да! Они готовят Давида к бар мицве? Да! Сегодня Йом Кипур, и из их деревни доносятся звуки шофара? Да! Да будет так. Да будет так и да славится имя Его.
Перевод английского Михаэля Бородкина
В ближайшее время в издательстве «Текст / Книжники» выйдет в свет сборник американской еврейской фантастики под названием «Дибук с Мазлтов-IV»
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1]. Раши — акроним словосочетания «рабейну Шломо Ицхаки» (1040–1105), крупнейший средневековый комментатор Талмуда.
[2]. Сандак (ивр.) — почетный гость на обрезании, который во время обряда держит младенца на руках.
[3]. Миньян (ивр.) — букв. «счет», десять взрослых мужчин, требуемых для религиозной службы.