[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮНЬ 2011 СИВАН 5771 – 6(230)
ТРИ, ЧЕТЫРЕ ТОВАРИЩА
Некод Зингер
Если вам доведется спускаться по нечетной стороне авеню Короля Георга V в сторону Яффской дороги, то на углу пешеходной улочки Мордехая Бен-Гилеля вы, скорее всего, заметите витрину пекарни «Нэеман». И буде вы человек, так сказать, новой формации, то есть во всем следуете мировому стандарту, а в Иерусалиме обретаетесь без году неделю, а то и вообще заехали сюда с недалекими туристическими целями, то вы, вполне возможно, даже соблазнитесь какой-нибудь интернациональной слойкой, распираемой джемом неизвестного происхождения, или, напротив, левантийским гибридом венецианской пиццы и московского хачапури с приставшими к резиновому сыру ломтиками обугленного перца-гамбы. Толкнув тяжелую стеклянную дверь заведения, вы протянете облаченной в цвета фирмы сонной девице немнущийся, новой синтетической выделки двадцатник с зеленой физиономией Мойше Чертока, потребуете разогреть типовую выпечку на микроволне и рассеянно сжуете ее прямо тут же, за стойкой, сквозь толстое пыльноватое стекло, как сквозь годы чужой жизни, наблюдая невнятное вам роение города.
Настоящий иерусалимский житель в пекарню «Нэеман» вряд ли войдет. Не говоря уже о том, что ему, повидавшему на своем виду такое, что другим и не снилось, мое скромное повествование ничего нового не откроет. Он прекрасно знает не только эту историю, но и сотню-другую иных, куда более парадоксальных. Его воображение трудно поразить — он сразу же смекнет, что к чему, и дальше вступления за мною не последует. Зачем, спрашивается, нарочно бередить старое и понапрасну расстраиваться, если и так прекрасно помнишь, что именно находилось в этом помещении всего несколько лет назад? Вот поэтому-то я и обращаюсь к вам, неофиту, наивному нью-йоркскому провинциалу или гостю столицы из гордой своим историческим прошлым Петах-Тиквы.
Современный фастфуд, притом отнюдь не худшего качества, вряд ли причинит серьезный вред вашему здоровью. Никто бы не заподозрил пекарей «Нэемана» в том, что они, подобно Царю Фалафеля, еще какой-то десяток лет назад писавшему невероятные картины в своем угарном заведении на расстоянии каких-нибудь пятидесяти шагов отсюда, применяют в готовке машинное масло. Мировой стандарт подобных эксцентрических вывертов не допускает. И все же, по каким-то совершенно невнятным вам причинам, вторую половину вашей выпечки вы предпочли бы не есть. Не то чтобы вы пожелали отдать ее врагу, но предпочли бы поделиться с парочкой ворон, нагло разгуливающих между машинами, или со стайкой воробьев, засевшей на крыше автобусной остановки. Вы бы, вполне вероятно, подумали даже, что и вообще не следовало соблазняться этой лепешкой, а лучше было всю ее с самого начала, не разогретую, отдать птичкам Б-жьим. Вот и горлицы как раз прохаживаются по тротуару: короткий зимний дождик миновал, и слышатся их воркующие голоса. Зачем выбрасывать слойку в помойку, если деньги уже заплачены…
Поздравляю вас, дорогой друг, вы постепенно начинаете кое-что осознавать. Настал подходящий момент поведать вам о том, что за события разворачивались на том месте, где вы сейчас стоите, ожидая автобуса четвертого маршрута до университета на горе Скопус и размышляя, как вам поступить с недоеденным куском печеного теста. Пришло время сообщить вам, какие действующие лица принимали в этих событиях участие и какие важные последствия все это имело для окружающего мира.
Итак, еще совсем недавно (а порою кажется, что прошли с тех пор века) в тесном помещении на углу Короля Георга V и Мордехая Бен-Гилеля размещался мясной ресторанчик Ицхока Фалька. Там-то они всегда и встречались по средам — господин Зумминер, реб Йосе Шик и товарищ Шмеркин — трое закадычных друзей. Хотя на самом деле было их четверо, как мушкетеров короля заодно с д’Артаньяном, поскольку сам ресторатор Фальк тоже принадлежал к этой компании. Собственно, ничего общего с мушкетерами, забияками и фанфаронами, они не имели, а были довольно тихими вежливыми старичками, совсем не похожими на тех хамоватых атлетов и землепашцев — новых евреев, которых давно уже культивируют в Святой земле для решения насущных задач светлого будущего. Были они старичками не только по счету лет, но и, так сказать, по самой своей формации, словно уже родились седыми, лысеющими, со всякими причудливыми морщинками в самых неожиданных местах, с мешочками под глазами и прочими приметами старины, словно, знаете ли, так и появились на свет Б-жий с выражением лица. А выражение лица — это вовсе не такая простая и сама собою разумеющаяся вещь, как вам может показаться. Что оно, собственно говоря, выражает, такое лицо? Вот именно…
На первый взгляд он простак простаком, сразу видно, что руководить государством или, скажем, Берлинским симфоническим оркестром ему бы не доверили. Не то чтобы он, упаси Б-же, не справится. Еще как прекрасно бы справился. Только для того, чтобы это понять, потребовался бы хотя бы еще один, более проницательный взгляд, на который ни у кого нет досуга. К тому же он сам наверняка отказался бы от такого бессмысленного назначения. Что ему, делать нечего, что ли, кроме как совещаться с министрами или стоять к публике спиной и размахивать палкой! У него полно занятий и поважнее, и поинтереснее.
Наверное, с одним таким персонажем вы хоть раз в жизни встречались. Может быть, даже внимательно присмотрелись к нему и с изумлением покачали головой, не в силах разрешить простенькую задачку, кроющуюся в наивном взгляде этого сфинкса. Не то чтобы он, родившись дряхлым старцем, с течением лет молодел, как наша древняя столица, пока не превратился в младенца. Б-же упаси! Все это бабушкины сказки, а мы тут ведем разговор о вещах совершенно реальных, о природном, если так можно выразиться, явлении. Но четверо таких старичков, много лет подряд собиравшихся вместе каждую среду, это уже, пожалуй, случай из ряда вон выходящий. Особенно если задуматься, где все это происходило. А происходило это, как вам уже известно, в Иерусалиме, на перекрестке улиц, названных именами Короля Георга V и Мордехая Бен-Гилеля. Вот так: с одной стороны — король английский и император, родитель-деспот и страстный филателист, сочувствовавший делу возвращения избранного народа на Святую землю; с другой — средневековый еврейский книжник из Нюрнберга, убитый погромщиками вместе с женой и пятью детьми и по преданию похороненный на Масличной горе. О чем говорит такое скрещение улиц?
Да, хотелось бы и мне лучше разбираться в знаках судьбы и вообще больше понимать в этой жизни, да видно, не всякому это дано. Но, слава Б-гу, каждому позволено с широко раскрытым от изумления ртом останавливаться перед загадками, рассеянными буквально на каждом шагу, и не слишком опасаться, что, мол, ворона залетит. Не залетит, ворона — птица сообразительная.
Так вот, господин Зумминер был владельцем хозяйственного магазина, который сам же и ликвидировал, отправившись на заслуженный отдых и пробив непоправимую брешь в судьбе всех тех, кому и сегодня может ни с того ни с сего потребоваться молоток нестандартной формы; реб Йосе Шик торговал бумагой и канцелярскими принадлежностями (вывеску над дверью писчебумажной лавки можно видеть и по сей день), а товарищ Шмеркин до последнего времени являлся хозяином аптеки, прямо через дорогу, напротив того самого ресторанчика. Хоть он и был хозяином аптеки, оставаясь таковым и после того, как господин Зумминер и реб Йосе покончили счеты с торговлей, но считал себя почему-то пролетарием, который морально противостоит лавочникам и капиталистам, а потому предпочитал говорить о себе, что этой аптекой он заведует. Что касается самого Фалька, то поговаривали, будто настоящая его фамилия не то Абрамович (в честь Менделе, дедушки еврейской литературы), не то Рабинович (очевидно, в честь Шолом-Алейхема), это как вам больше нравится, но уж во всяком случае совершенно точно не Фальк. Все это, однако, большого значения не имеет. Достаточно отметить, что фамилия была абсолютно старорежимная, характерная такая ашкеназская фамилия, которую пристало носить где-нибудь в Лодзи или Барановичах, а вовсе не на углу улиц Короля Георга V и Мордехая Бен-Гилеля в столице еврейского государства. Впрочем, если на то пошло, то и фамилия Фальк, не говоря уже о Шмеркине, Шике и Зумминере, тоже в этом отношении большой находкой для строителя светлого ближневосточного будущего не являлась.
Что можно сказать о наружности наших героев? Все четверо, как уже говорилось, выглядели образцовыми простаками, отставшими от скорого поезда новой жизни на перроне одного из среднеевропейских городков. Этим все сходство между ними и ограничивалось. Господин Зумминер больше всего походил на престарелого коротконогого барбоса с отвислыми щеками, чьи родители, заводя роман, думали о чем угодно, кроме сохранения породы. Товарища Шмеркина уместно сравнить с парикмахером из широко известного анекдота про «бей жидов»: что аптекарь, что парикмахер — разница невелика, особенно принимая во внимание щегольские усики этого «пролетария», которые он прилежно красил и, кажется, даже поправлял фиксатуаром. Реб Йосе Шик был изрядно высохшим высоким широкоплечим мужчиной, которого можно было бы назвать осанистым, когда бы осанка его, одновременно с несколько театральной запрокинутостью назад, не состояла в сильном перекосе на правую сторону, вызывавшем неодобрение левацки настроенного владельца аптеки. А о внешности ресторатора Фалька вообще трудно сообщить что-либо определенное. Удивительное дело: даже люди, посещавшие его заведение на протяжении десятков лет, сегодня затрудняются припомнить, как же именно он выглядел. Как будто можно представить себе какого угодно Абрамовича или Рабиновича — и созданный нашим воображением неяркий образ будет с изрядной долей точности соответствовать действительному его портрету. Так что сами видите: неблагодарное это дело — обрисовывать внешность героев.
Гораздо больше перспектив открывает перед рассказчиком описание ресторанчика. Столиков там, сколько я помню, всегда было ровно шесть. Один из них предназначался только для нашей четверки. При нем постоянно стояли три стула, а четвертый, когда старички-приятели собирались по средам, хозяин всегда приносил сам и сам же на него усаживался. Во все остальное время за этот столик никого категорически не пускали, не внемля никаким просьбам и уговорам, и на нем красовалась фаянсовая табличка «Okkupiert», явно попавшая в Иерусалим из прежней жизни, о которой остается только гадать. Все кому не лень рассказывают на свой лад, добавляя самые разные мотивировки и подробности, якобы совершенно поразительную историю о том, как старик Фальк отказался кормить у себя Генри Киссинджера. На самом деле в этой подлинной истории нет ничего необычного, поскольку Государственному секретарю США заблагорассудилось отобедать там именно в среду.
Напротив входной двери располагался бар, и, сидя, словно канарейка на жердочке, за его стойкой, можно было получить не только рюмку бренди ВВВ или шнапса, но и миску превосходного супа-гуляша. Некоторые заходили туда нарочно, чтобы полюбоваться развешанными по всем стенам хозяйскими коллекциями. Чего там только не было! Скажу вам совершенно точно: там не было абсолютно ничего такого, что появилось на свет начиная с конца пятидесятых годов минувшего века. Зато там висели водяные курительные трубки с расписными фарфоровыми чашечками, акварельки эпохи становления государства в тонких крашеных рамках, карикатуры покойного Доша на Арика Шарона и Эфраима Кацира (кто теперь помнит, как выглядел Эфраим Кацир!) и даже его самый первый Срулик в шапке «тембель», нарисованный зеленым карандашом на обрывке бурой оберточной бумаги, а также, откуда ни возьмись, — фотопортрет Кемаля Ататюрка в смокинге и галстуке-бабочке. На полках красовались сувениры с европейских горных курортов, керамические пивные кружки с рельефами и фигурными оловянными крышками и кружки с носиками — для кислых вод, пустая пыльная бутылка темно-коричневого стекла из-под орехового ликера «Крепкий орешек» со стилизованной физиономией Давида Бен-Гуриона на этикетке, в окружении изрядного собрания карликовых бутылочек с травными ликерами и желудочными настойками, статуэтки, изображающие охотничьих собак, балерин и негритят, а также множество других экспонатов, именуемых в профессиональных кругах «параферналией». Словом, если посетителю абсолютно не о чем было разговаривать со своим визави за столиком, то они оба всегда находили, чем занять свое внимание. А если изысканный и требовательный вкус в искусстве не позволял им от души наслаждаться лицезрением коллекции старика ресторатора и она представлялась им несколько провинциальной и даже банальной, то к услугам перфекционистов были все лучшие музеи мира — кто их не пускал, скажем, в Дрезденскую галерею или в дом покойного доктора Тихо с собранием пейзажей его супруги.
Говорят, что в прежние годы, когда кнессет находился в каких-нибудь ста метрах наискосок, в этом ресторанчике часто появлялись Голда и сам Бен-Гурион, не говоря уже о всякой парламентской мелюзге. Но все эти государственные мужи и тетушки, сами они, пришедшиеся тут к слову, и их высокая политика, имели весьма и весьма малое влияние на нашу переменчивую действительность. Или, скажем точнее, как раз Бен-Гурион и Голда, какими бы портачами ни считали их наши рафинированные интеллектуалы, еще кое-как помогали реальным мировым силам вращать второстепенные несмазанные колесики истории, именно потому, что захаживали в этот ресторанчик. А вот нынешние, портящие не только свой вкус, но и желудки в буфете нового кнессета и в дорогих ресторанах Тель-Авива, эти-то уж и вовсе лишние люди. Во всяком случае, если сопоставить производимые ими в мировом и отечественном пространстве волны и вибрации с теми, которые, как вы сами увидите, исходили от четырех престарелых простаков.
Удивительное дело, до чего слепы и доверчивы люди, придерживающиеся укоренившегося представления о том, будто важнейшие события мировой истории творятся либо «сильными мира сего», либо так называемыми народными массами. Последнее заблуждение еще как-то объяснимо, поскольку широкой публике лестно иметь о себе столь высокое мнение и верить, что там, где не помогают голоса избирателей, положение спасает разбушевавшаяся толпа. Но откуда берется еще более популярная вера в непреходящее значение политических линий, государственных пактов, мудрых, а порой и коварных стратегических планов, тайных переговоров и секретных сговоров, а также прочей подобной мишуры? Не иначе как политиканы, финансовые магнаты и тайные службы так давно и старательно распространяют слухи о своем всемирно-историческом значении и колоссальной, ну просто непреодолимой мощи, что и сами в них искренно уверовали.
Тем не менее бо́льшую часть той реальности, которую мы имеем возможность наблюдать, создали отнюдь не политики, не деятели науки и культуры и даже не человекообразные обезьяны, но всяческие мельчайшие существа, вроде бактерий, вирусов и грибков. Как правило, за крутые повороты в мировом масштабе ответственны наименее заметные невооруженным глазом организмы. Радикально меняя облик планеты, сами они на протяжении миллионов лет вполне успешно переживают эволюции и революции, практически не изменяясь. Следом за ними на шкале исторической значимости располагаются многоклеточные живые существа, такие, как крысы, поразившие Европу чумой и совершенно перевернувшие тем самым историю человечества, или ранее доконавшие Египет и открывшие столбовую дорогу монотеизму лягушки со вшами.
И наконец, так называемые люди. Их значением можно было бы, пожалуй, пренебречь, когда бы не горстка избранных и при этом внешне заурядных персонажей, занятых отделкой мелких, но чрезвычайно важных деталей. Тут нужно поостеречься, чтобы, не дай Б-же, не впасть в мистику и не вообразить, что бабушкиными сказками или дедушкиными притчами можно объяснить природу вещей, упорно не поддающихся каким-либо иным объяснениям. Вы, конечно, сразу же вспомните предание о тридцати шести скрытых праведниках, на которых держится мир. Хорошо, вы продемонстрировали свою начитанность. От комментариев я воздержусь. Замечу только, что четверо старичков из ресторанчика Фалька в какой-либо особенной праведности замечены не были. Господин Зумминер, например, часто ворчал на своих работников, а за товарищем Шмеркиным закрепилась репутация старого дамского угодника. Поверьте, милый человек, я не затем претендовал на ваше внимание, чтобы вдаваться в дискуссии и талмудическую полемику. Примем за данность тот факт, что вы мне этой легендой ничего не доказали, да и я вам ничего не доказываю, а просто рассказываю о том, что видел и слышал, раз уж мы с вами одновременно остановились на том месте, где кое-что происходило в недавнем прошлом.
Как в точности все это началось, сказать трудно. Ясно только, что первые удивительные совпадения начали происходить в те времена, когда наше государство находилось, как тогда говорили, в пути. И начиналось все с какой-то забавной чепухи, почти что с анекдотических ситуаций, не более того. Выберем один из таких случаев прямо наугад. Загадываем любое число. Например, прибавляем к вашим тридцати шести скрытым праведникам наших четырех простаков. Получаем сорок. Хорошо, пусть будет сорок, чем не число — еврейская буква «мем». Кто, к примеру, не знает Моше Даяна. Я имею в виду его внешний облик, знакомый даже австралийским аборигенам и гренландским эскимосам, символ нашей задиристой молодости. Эту трогательную шкодливую физиономию до сих пор постоянно ассоциируют со многими нашими грехами и добродетелями. Она решительно отмежевывает иудейскую цивилизацию от христианской, наглядно противопоставляя упадочной директиве «подставь другую щеку» бодрый принцип «око за око». Вы скажете: вот он, пример влияния выдающейся личности на историю человечества! Ну так послушайте, как на самом деле обстояло дело с этим иконическим образом. Всем известно, что юный Даян потерял глаз в сумасшедшей вылазке за речку Литани, когда горстка наших ребят и австралийцев задала жару вишистам в Ливане. В Иерусалиме в то время практиковал уже поминавшийся мною окулист доктор Альберт Тихо, и Моше отправили к нему вставлять стеклянный глазной протез. Впервые в жизни оказавшись в Иерусалиме, Моше шел, вот так же, как вы, вниз по улице Короля Георга V, испытывая свойственный юности волчий голод и, увидев вывеску мясного ресторанчика, не задумываясь, зашел внутрь. Денег у него было кот наплакал, но с кухни доносился такой аппетитный запах супа-гуляша, что он, решив гулять напропалую, отважно уселся за стойку бара. На стене, прямо перед собой, он увидел фарфоровую рожицу молодцевато осклабившегося лысого дядьки с черной повязкой на правом глазу. Храбрый был парень Моше Даян, но тут его чуть холодный пот не прошиб. Это было знаком судьбы, вроде четырех бетховенских аккордов: та-та-та-тааа! Он понял, что сопротивляться бессмысленно, что к доктору Тихо ходить не стоит и вообще хватит валять дурака — тоже мне герой с остекленевшим взором! Он завел себе точно такую повязку и начал не за страх, а за совесть работать на этот образ, лить, так сказать, воду на колесо мифологии. Потом уже Моше не раз жаловался, что видеть не может эту самую повязку, но сделать ничего не мог — она словно приросла к нему. А люди, приходившие к Фальку, показывали на эту фарфоровую физиономию над баром и с удовлетворением замечали: Моше Даян. Никто так и не обратил внимания, что у этой английской безделушки десятых годов повязка на правом глазу, а у начальника Генштаба — на левом.
Вы скажете: совпадение. Вот именно, совпадение. И я о том же. А когда совпадений накапливается великое множество, каждое из них делается особенно пикантным.
Вам никто еще не рассказывал, как господин Зумминер читал газету? Нет? А мне несколько раз случалось присмотреться к этому удивительному процессу повнимательнее. Так вот, мною точно установлено, что господин Зумминер читал газету наоборот. То есть не в том смысле наоборот, что, скажем, «Давар» он стал бы читать слева направо, будто «Times» какой-нибудь, или за вечернюю газету «Маарив» брался бы поутру, а за утреннюю «Йедиот» — вечером. Нет. Речь идет о том, что он сперва читал сообщение в газете о каком-нибудь важном событии, и только после того это событие происходило на самом деле. Господин Зумминер всегда с возмущением заявлял: «Вы только послушайте, как бесстыдно врет эта желтая пресса!» После этого он своим хриплым брюзгливым голосом вслух читал приятелям наиболее возмутившую его новость и брезгливо откладывал недочитанную газету. Другой, сколько ни читай, ничего существенного не вычитывал. У всех газеты одинаковые, и новости в них давно всем известные. А вот господин Зумминер всегда оказывался прав, хоть и не пророчил, а только ворчал.
А как реб Йосе и Ицхок Фальк играли в шахматы? (Они каждую среду играли одну партию.) Играли они так себе, на среднем любительском уровне. При этом товарищ Шмеркин и господин Зумминер стояли у них за спиной и давали очень полезные советы. Зная все то, о чем я вам успел уже рассказать, вы, конечно, можете представить себе, что происходило на Ближнем Востоке, пока они двигали свои фигуры и отмахивались от навязчивых советов своих друзей. Чего там только не происходило — просто волосы дыбом встают! Одно слово: Ближний Восток.
Вот возьмем, например, всем известную Шестидневную войну, уже на седьмой день превратившуюся в легенду. Как раз пятого июня 1967 года, чуть только взошло солнышко, на ресторанную кухню налетела тьма тьмущая мясных мух. Благо, политическая и военная ситуация была и без того настолько напряженной, что ни один посетитель в ресторан не явился ни к обеду, ни к ужину. Все, кого еще не мобилизовали, сидели по домам, прилипнув к радиоприемникам. Но с надоедливыми вредителями нужно было что-то делать. Вентилятор помогал примерно так же, как обмен дипломатическими нотами. Тогда Ицхок Фальк вооружился вафельным полотенцем и принялся самолично колотить этих мух, десятками и сотнями. Так вот, вы будете смеяться, но с первым взмахом этого вафельного полотенца началась операция израильских ВВС, уничтожившая египетские и сирийские самолеты непосредственно на аэродромах. Все остальное в этой войне было уже делом техники и, как принято выражаться, массового героизма.
Или взять, к примеру, приснопамятное заседание Генеральной Ассамблеи на третий день боевых действий, когда Аба Эвен в Нью-Йорке все тянул и тянул свою речь, чтобы объединенные нации и народности не смогли вынести свою драгоценную резолюцию прежде, чем весь Иерусалим и Западный берег не будут освобождены. Так вот, если вы думаете, что в эту среду из-за войны наши простаки не собрались у Фалька, то вы их плохо знаете. Но странная это была встреча. С самого начала товарищ Шмеркин, точно какая-то вожжа ему под хвост попала, принялся с пеной у рта доказывать господину Зумминеру преимущества планового социалистического хозяйства. Он не пил, не ел, только, извините за выражение, чесал языком, сыпал какими-то липовыми статистическими выкладками и сомнительными примерами из практики советских пятилеток и строительства предприятий по переработке бурого угля в Германской Демократической Республике, не давая приятелям-капиталистам ни на секунду прервать поток своего красноречия. Тем временем господин Зумминер успел один раз пообедать, дважды перечитать все газеты, трижды выпить чашечку кофе и пропустить четыре рюмки «Крепкого орешка». Реб Йосе с Фальком сыграли не одну, а две партии в шахматы — все это, конечно, не без последствий для истории и географии Ближнего Востока. Но товарищ Шмеркин словно ничего не замечал, он даже не давал традиционных советов шахматистам — его заклинило на покорении целины и на венгерских колхозах (вы когда-нибудь о таких слыхали?). Уже начало темнеть, а он все не унимался, пока на другом конце света наш представитель в ООН заговаривал зубы представителям мировых держав. Казалось, два языка — аптекарский и дипломатический — связаны незримой нитью, и пока неутомимый Шмеркин не закрывает рот, Эвен продолжает разливаться по-английски, хотя силы его на пределе. Тем временем Мота Гур сообщил, что Храмовая гора в наших руках, за нею последовали Бейт-Лехем и Гуш-Эцион и все прочее, о чем вы читали в исторических книжках. Только после восьми вечера старички разошлись по домам и было подписано прекращение огня с Иорданией.
Идем дальше, вытягиваем события наудачу… Реб Йосе очень любил венский шницель. Венский шницель, как мы все знаем, шницель тонкий и просторный, занимающий целиком большую тарелку. Если шницель толстый и короткий, то есть больше напоминает по своей конституции господина Зумминера, чем поджарого широкоплечего реб Йосе, на котором раскидистый пиджак и длинные брюки развеваются, словно паруса, то это уже не венский шницель. Называйте его как вам будет угодно, но забудьте о столице бывшей империи на голубом Дунае, даже если мясо самое свежее, мягкое и надлежащим образом запанировано сухарями соответствующего помола. И вот такой настоящий тонкий венский шницель (а иного в ресторанчике Фалька не приготовят ни при каких обстоятельствах) едят, уверенным и точным движением ножика с острой пилкой отрезая по маленькому кусочку, затем отправляя этот кусочек в рот, и так далее, и так далее, кусочек за кусочком. Так всегда и ел его реб Йосе. Но однажды он изменил своей привычке, поправ все правила хорошего венского тона. Он нарезал свой венский шницель на мелкие кусочки сразу же, как только тот оказался перед ним на большой белой тарелке с каймой из дубовых листьев. Действовал он при этом молниеносно и артистично, ножик с роговой ручкой летал в его руке, словно исполнялось некое скерцо, и он был вовсе даже не ножиком, а дирижерской палочкой вдохновенного маэстро. Если бы соответствующие инстанции видели реб Йосе Шика в этот момент, то должность капельмейстера Берлинского симфонического оркестра была бы предложена ему с низкими поклонами и старику пришлось бы долго отнекиваться, ссылаясь на ревматизм и отсутствие музыкального слуха. И вот реб Йосе нарезал таким манером венский шницель и окинул дело рук своих меланхоличным взором. Перед ним был уже не венский шницель как таковой, а некое странное произведение — сеть тонких дугообразных разрезов покрывала традиционное блюдо. Дело было в конце шестидесятых. Тедди Колек поручил группе ведущих архитекторов разработать генеральный план развития объединенного Иерусалима. Ну, они его и разработали, хоть и пришлось им изрядно попотеть. Вы этот план можете увидеть в разных специальных книжках. Впрочем, поскольку он весьма удачно осуществлялся, то вполне достаточно хорошенько рассмотреть современную карту нашей столицы. Жаль только, некому было сфотографировать или зарисовать тот самый венский шницель после того, как его нарезал реб Йосе. Понимаете, это не просто сходство, это — тождество, один к одному. Теперь догадайтесь, кто чертил первым, реб Йосе или штаб архитекторов?
Или вот, например... Товарищ Шмеркин постоянно утверждал, что все определяет классовая борьба. А между тем, иногда все решает старомодный компот из сухофруктов. Если он, конечно, сварен и подан в ресторанчике Ицхока Фалька. Было дело однажды. Помните, группа террористов захватила самолет компании «Эр Франс» с десятками еврейских пассажиров и заставила экипаж совершить посадку в Уганде, в самом сердце Черного континента? Тогда Фальк едва ли не единственный раз в жизни пошел против раз и навсегда установленных рецептов и велел изъять из традиционного компота, без которого не обходился ни один обед, такую непременную составляющую, как чернослив…
Впрочем, об этом, как и о многом другом, я вам расскажу как-нибудь в другой раз. Видимо, еще не настало то время, когда можно будет пролить свет на то, почему убили Анвара Садата, а Бегин-старший ушел в отставку и молчал как рыба до конца жизни; почему Фальк всегда покупал укроп только на бухарском рынке и никогда на Махане Йеуда и какое влияние это имело на политическую судьбу Ицхака Шамира; почему Биньямин Нетаньяху больше не решается выпить ни капли самого обычного отечественного бренди ВВВ… Да, как-нибудь в другой раз. Тем более что вы, я вижу, спешите. Вы, вероятно, и так опаздываете на лекцию по политологии. Вот так всегда, только покончишь с предисловиями и с необходимыми вводными словами — и уже приходится сворачиваться. Теперь все спешат. Боятся отстать от скорого поезда современности на воздушной, так сказать, подушке…
Но вам, наверное, любопытно узнать, что стало с ресторанчиком Фалька, почему его больше нет на этом месте? И на чем, собственно говоря, держится теперь весь этот город и вся эта страна? Живы ли еще реб Йосе Шик, господин Зумминер, товарищ Шмеркин и сам Ицхок Фальк, и если да, то где их можно увидеть? Так вот, молодой человек… Ага, вот как раз и ваш автобус!
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.