[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮНЬ 2011 СИВАН 5771 – 6(230)
Книжный шкаф Хаима Беэра
Зоя Копельман
Я не хочу следовать за Агноном, но я полагаю, что не следовать за Агноном невозможно. Всякая попытка не принимать Агнона в расчет оборачивается против вас. Агнон жив, он — часть ландшафта. Он может раздражать, вы можете обвинять его в том, что он заслоняет вам солнце, но ничего не поделаешь — он здесь.
Хаим Беэр
Израильский писатель Хаим Беэр (р. 1945) вырос и сформировался в Эрец-Исраэль. Он — автор книги стихов и пяти романов[1]. Профессор Хаим Беэр десятки лет преподает ивритскую литературу, и ему принадлежит документально обоснованная реконструкция взаимоотношений трех корифеев этой литературы — Хаима-Нахмана Бялика, Йосефа-Хаима Бреннера и Шмуэля-Йосефа Агнона[2]. Ученики Хаима Беэра свидетельствуют, что часто встречают профессора с томиком Агнона в руке. Кроме того, Хаим Беэр водит экскурсии по местам, связанным с жизнью ивритских писателей Эрец-Исраэль. Последний роман Беэра «Туда, куда идет ветер» стал бестселлером и привлек к автору внимание широкой публики. Однако рассказ о писателе я начну с его предпоследнего романа — «Лифней а-маком», что можно перевести и как «К характеристике места», и как «Перед Всевышним».
В еврейский речевой обиход прочно вошла сакральная метонимия «Б-г — Место», восходящая к комментарию на стих из библейской книги Эстер (4:14): «Ибо если ты промолчишь в это время, свобода и спасение придут к иудеям из другого места...» Что это за место? Это — Пресвятой, да будет Он благословен. Этой метонимией часто пользовался Агнон (1888–1970), рассыпавший по своей прозе не поддающиеся адекватному переводу благодарения «Благословен будь Г-сподь (Маком), который привел меня в мое место (маком)».
Героем романа «Лифней а-маком» автор вывел как бы самого себя, то есть израильского писателя по имени Хаим Беэр, и наделил его своими биографическими чертами и обстоятельствами. Сюжет начинается так:
Прошедшей зимой, в один из первых дней января 2005 года, когда я почти примирился с тем, что моя книга — я назвал ее «Бесприютные слова» — обречена, раздался телефонный звонок Зусмана.
«Дружище, уделите мне часок своего дорогого времени», — попросил неизвестный. Вежливая сдержанность его обращения не смогла меня обмануть: звонил человек, привыкший повелевать и, как видно, обладавший немалым состоянием, из тех, чья малейшая прихоть тут же превращается в не подлежащий обсуждению приказ. Обостренным чутьем он распознал в моем молчании робкое намерение ответить отказом, а потому тотчас добавил: «Я приду к вам с посохом и деньгами в любое место и в любой час, какие укажете».
«И славно сделаете, если придете с деньгами, — ответил я в шутку, даже не подозревая, что пророчествую, — только так, чтобы по вашему расчету это вышло в Йом Кипур».
И тут мне, вероятно, следует пояснить, почему моя первоначально негативная реакция растаяла, словно облачко под лучами солнца, и я с такой готовностью пошел ему навстречу.
Всякий, для кого Талмуд является источником шифров и тайных знаков — а наш краткий обмен репликами по телефону неопровержимо доказал мне, что юность Зусмана, как и моя, прошла в стенах бейт мидраша, — поймет, что сочетание «с посохом и деньгами» — не просто фигура речи, которой говорящий украшает свои слова, но условный знак, указывающий на один из драматичнейших эпизодов Гемары. В начале того года, о котором рассказывается в трактате Рош а-Шана, рабби Йеошуа выступил и, как видно, отнюдь не безосновательно, против раббана Гамлиэля и заявил, что объявленный Председателем Сангедрина день новомесячья, от точного определения которого зависят исчисления всех святых и праздничных дней грядущего года, был определен неверно, поскольку Сангедрин и раббан Гамлиэль исходили из показаний двух лжесвидетелей, и те ввели их в заблуждение. Раббан Гамлиэль вообще-то знал, что его товарищ прав, но из опасения, что этот случай может поколебать его авторитет Председателя суда, решил наглядно доказать, что сделанного не вернешь и правота за ним, а потому приказал рабби Йеошуа, мудрецу, более него сведущему в Торе, явиться к нему с посохом и деньгами в тот самый день, который по его, рабби Йеошуа, расчету должен быть Йом Кипуром. Смиренное шествие рабби Йеошуа по направлению к Явне, городу, где размещался суд, в тот самый святой и отмеченный множеством запретов день, ставший по воле раббана Гамлиэля будничным, является с тех пор ярчайшим примером подчинения чужой воле, образцом беспрекословного повиновения[3].
Далее описана встреча Зусмана с героем, которая разыгрывается по намеченному в телефонном разговоре талмудическому сценарию, причем обмен памятными с юности репликами напоминает автору старые шпионские фильмы, когда «желая окончательно удостовериться, что на встречу пришел верный человек, прикладывают свою половину долларовой купюры к половине купюры незнакомца».
Зусман оказывается миллионером, который для души два раза в год организует закрытые симпозиумы, приглашая, за свой счет, разумеется, видных гуманитариев. Так герой романа попал в Берлин, пережил там то, что пережил, и по следам пережитого написал предлагаемую нашему вниманию книгу.
Темой этого романа с двоящимся названием стали размышления о судьбе еврейских книг и их читателей. Одним из импульсов к его написанию послужил мемориал «Библиотека», выполненный дизайнером Михой Ульманом в память о сожжении книг ночью 10 мая 1933 года. Идущий по Бебельплац в Берлине вдруг видит под ногами подсвеченное прямоугольное окно, позволяющее заглянуть в глубокое подземное помещение, по стенам которого тянутся пустые книжные полки. Фото этой «Библиотеки» с отражающимся в окне бело-голубым небом украшает обложку романа. Герой Хаим Беэр знакомится в Берлине с библиофилом Шломо Рапопортом, возможно, потомком собирателя еврейского фольклора С. Ан-ского[4]; отрывки из дневника экспедиции Ан-ского обильно уснащают книгу. Эти двое, как и другие персонажи романа, беседуют о еврейском книжном наследии и о том, есть ли у него наследники, а если есть, то кто.
Тема эта не нова. Классик идишской литературы Менделе Мойхер-Сфорим в Одессе начала ХХ века, печально оглядывая домашнюю библиотеку, называл свои книги мертвецами. Исаак Башевис Зингер в одном из рассказов описал коробки с ожидающими ножа еврейскими книгами, вынесенными из местного еврейского клуба в Аргентине. Бялик, выступивший с программой по сохранению и популяризации еврейской литературы прошлого, посвятил еврейским книгам проникновенное стихотворение «Перед книжным шкафом» (1910), герой которого, взращенный на библиотеке бейт мидраша, по прошествии лет вновь встречается с книгами своей юности:
Привет тебе, хранитель древних свитков!
Твой пыльный клад опять целую нежно...
Душа вернулась с островов чужбины;
Дрожа, как голубь, странствовавший долго,
Она стучится в дверь родного дома.
Родные свитки! Снова с вами я,
Питомец ваш, от мира отреченный.
Увы! Из всех роскошных благ земли
Лишь вас одних моя познала юность;
Вы садом были мне в разгаре лета,
В ночь зимнюю — горячим изголовьем;
И я привык хранить средь ваших строк
Мое богатство — грезы о Святыне. <...>
Увы, мои наставники! Спокойна
Душа моя, и взор не увлажнен...
Как ни гляжу, — узнать вас не могу я;
Из ваших букв, о старцы, не глядят
На дно моей души живые очи,
Измученные очи стариков;
Ко мне оттуда не доходит шепот
Иссохших уст, бормочущих в могилах,
Мне каждая строка — жемчужин черных
Рассыпанная нить, страницы — вдовы,
А что ни буква — бедная сиротка.
Померк мой взор, и ослабел мой слух,
Иль вы истлели, вы, сыны бессмертья.
И на земле вам больше доли нет...[5]
Реальный Хаим Беэр тоже озабоченно всматривается в будущее израильской культуры. «Я не постсионист, я сионист трепещущий», — говорит он, прибегая к каламбуру, ведь харед («трепещущий») — это и один из харедим, облаченных в черное ортодоксов. И поясняет, что, будучи в Гарварде, в США, посетил еврейский книжный фонд Чарльза Берлина, человека, собирающего книги и печатные артефакты (афиши, приглашения на свадьбу), выпущенные в Израиле после 1948 года. «Я понял, что более-менее явно он готовит запасную коллекцию на случай исчезновения основной. И просто не мог не задаться жутким вопросом: неужели в один прекрасный день Государство Израиль прекратит свое существование и единственное, что останется, — это коллекция Берлина, зеркало?»[6] И далее писатель продолжает:
Я не могу жить с мыслью о новой Шоа или Хурбн[7]. Но я, конечно же, способен увидеть, как на моих глазах гусеница превращается в куколку, а та — в бабочку. Я способен представить себе нового израильтянина лет этак через сто, когда он станет неким весьма странным гибридом. Здесь будет очень много иностранных рабочих, и никакие выселения за пределы страны тут не помогут. А также детей иностранных рабочих, проживающих в южных районах Тель-Авива и прекрасно говорящих на иврите. И эфиопы тоже внесут свою лепту, не говоря уже о русской иммиграции, которая, в отличие от всех предшествующих волн алии, не желает растворяться, и не важно, происходит ли это вследствие внутреннего отчуждения, чувства вины или от злости. Они не стесняются говорить по-русски. <...> Все меняется буквально на глазах, и меня это беспокоит. У меня в руках ключи, можно сказать, что я — библиотекарь культуры, и в этом качестве я ощущаю ответственность, как будто все еще есть эта библиотека, и я не спрашиваю себя, кому я ее передам, но я спрашиваю себя: а будут ли у нее вообще читатели?
Эти страхи и этот взгляд на еврейский книжный шкаф, оставшийся без читателей, побуждают Хаима Беэра стать культуртрегером. Он плотно начиняет последние два романа цитатами из талмудической и хасидской литературы, рассказывает — всегда к месту, как насущно необходимое для развития сюжета — о еврейских книгах и их авторах, приводит комментарии к хрестоматийным стихам Писания.
В последнем, пленившем читателей романе Беэра повествуется о поездке в Тибет хасидского цадика, имеющего двор в Бней-Браке, но родившегося в США. Необходимость выстроить родословие героя позволяет писателю немного рассказать о Яакове-Ицхаке, Люблинском провидце, и рабби Яакове-Ицхаке из Пшисхи, по прозвищу Еврей, а также инкрустировать в роман хасидские истории. Наш цадик, естественно, путешествует инкогнито, на деньги одного еврея из своей паствы, международного торговца алмазами. Сорокасемилетний хасидский пастырь углубляется в горы Тибета с целью получить еще одно Откровение, помимо нескольких явленных ему во сне мистических тайн, символом которых служит золоторунный як.
И здесь тоже, как, впрочем, во всех его романах, эпизодически появляется Хаим Беэр, подобно Хичкоку, мелькающему на экране в своих фильмах. Именно Беэр, светский знаток еврейских религиозных книг, обращает на себя внимание героини в гомогенно выглядящей толпе жителей нынешнего Бней-Брака и позволяет сюжету прийти к логическому завершению.
Полые фигуры в стене у входа на платформу №17 железнодорожной станции Грюнвальд в Берлине
Отголоском мучительных раздумий автора звучит диалог между цадиком и сопровождающим его переводчиком Флорином:
— Не один час провел я в вашем обществе и все не устаю восхищаться глубиной вашей многовековой мудрости, — сказал Флорин. — Но один вопрос не дает мне покоя: как понять, что вы, евреи, столь мудры и имеете познания обо всех сторонах жизни, а вместе с тем пребываете вдали от мира и в отчуждении от происходящего в нем?
— Это как раз понять нетрудно, дорогой мой Оскар, — отвечал цадик вполголоса. — Лишь тот, кто вне мира, способен охватить его взглядом. Стоящий вовне может заглянуть внутрь, а стоящему внутри куда прикажешь глядеть?
— А что израильтяне? Несут ли и они в себе мудрость предков? Ведь вы живете среди них уж немало лет, — не унимался пытливый голландец.
— Нет, поскольку большинство из них уже не евреи.
— По-вашему, раббай Горовиц, израильтяне — не евреи?
— Правду говоря, израильтяне еврейского происхождения, но сегодня они народ, как все народы. Сионисты ведь хотели снова поместить евреев в историю, чтобы стали обыкновенной нацией, как все другие, и, надо признать, они весьма в этом преуспели. Но в том-то и кроется их фатальная ошибка.
— Фатальная ошибка? — не понял голландец.
— Да, Флорин, фатальная ошибка. Ибо евреи изначально созданы не как прочие народы. Нет у них иной родины, кроме святого Учения, которое и есть их истинно национальный дом, и нет у них царя, владыки или главы правительства, кроме Царя всех царей, Пресвятого, да будет Он благословен, и нет у них иного будничного языка, кроме святого иврита. Пришли сионисты, и создали страну, и ввели в нее сыновей истинных евреев, но с тех пор, как те вошли внутрь, утратили способность обозревать мир извне, а взгляд извне, как мы уже говорили, основа премудрости.
— Вас, раббай, надо записывать на диктофон.
— Будет лучше, если меня просто слушать.
— Я знаю, к вам многие ходят. Толпы людей со всех концов света стекаются к вам в дом учения по субботам и праздникам, чтобы услышать ваши речи.
— Верно, многие приходят услышать, да мало кто слышит. Приклоняют ко мне телесные уши, а я ожидаю, что они навострят уши своей души и им станет внятен тихий шелест крыл между словами[8].
На оборотной стороне титульного листа Хаим Беэр заблаговременно предупреждает читателя, что его персонажи — всего лишь плод фантазии автора. Однако топография во всех его романах абсолютно реальна. В «Лифней а-маком» таким местом стал Берлин, платформа № 17 станции Грюнвальд, с которой отходили последние поезда с депортируемыми в лагеря смерти евреями (и где теперь устроен мемориал), и вилла Ванзее, та самая вилла, где 20 января 1942 года состоялась Ванзейская конференция, выработавшая пути и средства для «окончательного решения еврейского вопроса». Так физическое уничтожение книг или выпадение их из круга востребуемой культуры становится в романе индикатором физического или культурного исчезновения народа. Или и вправду евреи немыслимы без своих древних книг?
Я не случайно выбрала эпиграфом к статье слова Беэра об Агноне. Вопреки мрачному пророчеству Г. Шолема[9], в современном Израиле не перевелись писатели, черпающие из классических источников. Например, герой, чья фамилия Беэр является аббревиатурой слов «бен Авраам Рахлевский»[10], т.е. «сын А. Рахлевского», а также означает «колодец», выступает на симпозиуме Зусмана с докладом о колодце Мирьям, рассматривая повествования о нем в разновременных еврейских текстах. Так в роман попадает готовая курсовая работа по Устной Торе. И прав профессор ивритской литературы Университета им. Д. Бен-Гуриона в Негеве Игаль Шварц, когда усматривает связь между «Лифней а-маком» и агноновским романом «Гость на одну ночь»[11]:
«Лифней а-маком», как и «Гость на одну ночь», — это роман, в центре которого поездка израильского писателя (или, в случае Агнона, писателя из Эрец-Исраэль) за пределы Страны, и в ходе этого путешествия герою приходится справиться с целым комплексом переживаний, связанных с исчезающим еврейским миром. В обоих произведениях герой <...> сознательно или бессознательно занят тем, что пытается спасти, сохранить и зафиксировать документально останки этого еврейского бытия, а возможно даже вдохнуть в них новую жизнь. Глубинное родство двух произведений обнаруживает себя десятками увлекательных приемов, и в особенности — в языке. В конце повествования герой по имени Хаим Беэр прямо называет себя гостем на одну ночь. <...> Вместо сентиментально-ностальгического возвращения Агнона в городок своего детства современный роман рисует путешествие израильского писателя в мир призраков, но этот канон «возвращения домой» ведет в дом, которого, как выясняется, никогда на деле и не было. <...> Читая последнюю сцену в «Лифней а-маком», романе, написанном почти через 70 лет после «Гостя на одну ночь» писателем, всецело взращенным на израильской почве и в израильской культуре, нельзя не испытать тревоги и изумления: неужто сионистская идеология все еще не стала единственно возможной и галут, или диаспора, все еще завораживает нас?[12]
Мысли о культуре Израиля, языке иврит и написанных и по-прежнему создающихся на нем произведениях волнуют сегодня многих. Гуманитарные факультеты жалуются на нехватку студентов, а книжные прилавки ломятся от оригинальных и переводных книг, так что книгопродавцы то и дело сбивают цены, опустошая карман писателей. Но интересующийся биографиями пишущих, возможно, будет удивлен тем, что многие авторы, в том числе Хаим Беэр, вышли из религиозных семей, получили религиозное образование (я намеренно не говорю здесь о тех, кто продолжает соблюдать заповеди). И даже если они распрощались с Алахой, как в свое время Йеуда Амихай, остались любовь к языку и питающее знание текстов. Не случайно так богат и насыщен аллюзиями язык Рут Альмог (р. 1936), Йохи Брандес (р. 1959), Дрора Бурштейна (р. 1970). И дети сионистских учителей Танаха тоже пополнили ряды израильских поэтов и прозаиков.
В самые последние годы издательство «Йедиот ахаронот» стало издавать по доступным ценам классические образцы национальных литпамятников, почти не знакомых светскому Израилю. Маятник качнулся в сторону еврейской книги: сейчас всюду открываются культурные бейт мидраши, где люди всех возрастов вникают в дискуссии мудрецов Талмуда, следят за ассоциативной логикой и образностью агады, разучивают пиюты и силятся понять средневековых еврейских философов. Может быть, это первое, начальное знакомство с сокровищницей еврейского книжного шкафа подготовило тот горячий прием, который в ушедшем году израильтяне устроили новому роману Хаима Беэра. Ведь, как учат древние, в речи оратора и произведении сказителя должно пропорционально сочетаться знакомое и незнакомое, а если пропорции нарушены, слова не воспримутся слушателями.
Образ ключа от еврейской библиотеки писатель Хаим Беэр тоже позаимствовал у Агнона, только в романе «Гость на одну ночь» это ключ от бейт мидраша в Шибуше (прозрачно зашифрованное название Бучача, Восточная Галиция). Герой Агнона теряет ключ и обнаруживает его лишь по возвращении в Иерусалим. Он мучается сомнением — отослать ли ключ обратно в Шибуш или сохранить в Земле Израиля:
Я пошел домой, спрятал его в коробочку, потом запер ее, а ключик к ней ношу с тех пор у сердца. Конечно, никто не станет интересоваться ключом к древнему бейт мидрашу. Но я сказал себе: наступит день возрождения в Земле Израиля, и ключ будет наготове. <...> Только одна фраза вертелась у меня в голове: синагоги и дома учения всех стран рассеяния найдут свой путь на родину. Я открыл окно и выглянул, не возвращаются ли они...[13]
Рабочий кабинет Хаима Беэра
Ответить автору «Лифней а-маком» и его критику Игалю Шварцу хочется словами американского исследователя Гарольда Фиша, сказанными о романе Агнона, но не утратившими своей оптимистической истинности и сегодня:
Земля Израиля все еще не такова, какой она должна быть. Она в некотором смысле заброшена. Но однажды ключ подойдет к замку. Символика вполне понятна. Герой сохранит его до времени, когда духовные богатства бейт мидраша восстановятся на Земле Израиля. Это — путь к будущему[14].
В заключение сообщу еще одну подробность биографии любимого мною Хаима Беэра. Впрочем, лучше пусть говорит он сам:
Я появился на свет в доме, где не было книг. А это само по себе ужасно. Мой папа бежал из России и прибыл в Израиль гол как сокол. Моя мама развелась с первым мужем и все книги оставила в той семье. В доме совсем не было книг, даже Танаха. Папа пошел в синагогу одолжить там книгу Йеошуа, которую мы проходили, а когда пришел с ней домой, мама посмотрела на него и сказала: «Позор на наши головы». Когда наше материальное положение стало чуточку лучше, папа вместе со мной отправился в книжный магазин и купил мне книг на 100 лир. Эти книги хранятся у меня по сей день. Мне выделили тогда отдельную полку, и я почувствовал, что приобщился к миру культуры. Я, Хаим Рахлевский, с улицы Геула, д. 12, в Иерусалиме, приобщился к цивилизации. С тех пор я покупаю, читаю и люблю книги.
Должен признаться, что история с продажей библиотеки героя в романе («Лифней а-маком») подлинная. Мне и вправду предложили продать мою домашнюю библиотеку за 200 тысяч долларов, и я на несколько дней лишился покоя, не знал, как поступить. Наконец я сказал об этом жене. Она устроила мне скандал. Она сказала: «Сегодня кто-то попросил тебя одолжить книгу, и ты ему отказал. Как же ты думаешь расстаться со всеми книгами разом? Ведь они — твоя биография»[15].
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1]. «Ноцот» («Перья»; 1979), «Эт а-замир» (это словосочетание из Песни Песней [2:12] комментаторы понимают двояко, оттого название можно перевести как «Соловьиное время» и как «Время подрезания виноградной лозы»; 1987), «Хавалим» («Радости и муки бытия»; 1998); «Лифней а-маком» (о смысле названия см. дальше в статье; 2007), «Эль маком ше-а-руах олех» (название перефразирует стих из книги Коелет [1:6], и его можно перевести как «Туда, куда идет ветер», но также: «Туда, куда идет дух»; 2010). О последнем романе см. также статью Е. Римон «Удивительное путешествие рабби Яакова-Ицхака в поисках Золотого Яка» в: Лехаим. 2010. № 12.
[2]. Беэр Х. Гам ааватам, гам синатам [И их любовь, и их ненависть]. Тель-Авив: Ам Овед, 1992.
[3].
Беэр Х. Лифней а-маком. Тель-Авив: Ам Овед, 2007. С. 10–12.
(Перевод мой.)
[4]. С. Ан-ский (Шломо [Семен Акимович] Раппопорт; 1863–1920) — участник Еврейского историко-этнографического общества, литератор. Автор знаменитой пьесы «Дибук», которая в переводе на иврит Бялика стала визитной карточкой театра «Габима». Накануне первой мировой войны С. Ан-ский организовал и предпринял этнографическую экспедицию по местечкам Подолии и Волыни (на средства барона В. Гинцбурга), в ходе которой были проведены обширные полевые исследования, собраны редкие еврейские книги и рукописи, записан устный фольклор.
[5]. Бялик Х.-Н. Перед книжным шкафом / Пер. с иврита Осипа Румера // Бялик Х.-Н. Стихи и поэмы. Иерусалим: Библиотека-Алия, 1994. С. 127, 129.
[6]. Кулану бадханей тарбут [Все мы тут потешаем публику от лица культуры] — Веред Ли интервьюирует Хаима Беэра // А-Арец: Сфарим, 5 сент. 2007.
[7]. Катастрофа (ивр., идиш).
[8]. Х. Беэр. Эль маком ше-а-руах олех. Тель-Авив: Ам Овед, 2010. С. 169–170. (Перевод мой.)
[9]. См. мою публикацию «Загадка четырех вопросов: стиль Агнона и муки переводчика» // Лехаим. 2011. № 2. С. 32.
[10]. Чета Рахлевских, родителей писателя, похоронена на кладбище в поселке Наалаль, неподалеку от могил родителей писателя Меира Шалева. Там же могила израильского астронавта Илана Рамона (1954–2003).
[11]. Ш.-Й. Агнон. Ореах ната ла-лун [Гость на одну ночь; 1939].
[12]. Хевер Х., Шварц И. А-сефер аль а-сефер аль а-сефер шело нихтав [Книга о книге о книге, которая не была написана] // А-Арец: Сфарим, 24 сент. 2007.
[13]. Агнон Ш.-Й. Ореах ната ла-лун. Иерусалим: Шокен, 1976. С. 440.
[14]. Фиш Г. Очерки современной израильской литературы / Пер. с англ. М. Грузера. М.–Иерусалим: ЕУМ, 1994. С. 35.
[15]. Кулану бадханей тарбут...