[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮНЬ 2011 СИВАН 5771 – 6(230)
Владимир Любаров: «Я пока молодой писатель»
Беседу ведет Елена Калашникова
На выставке «Праздник без повода» в Театральном музее им. А.А.Бахрушина Владимир Любаров представил публике новый альбом, на поверку оказавшийся «книжкой с сюрпризом». Репродукции картин в нем сопровождаются текстами — «рассказиками», как называет их сам художник. Вошли в альбом и картины из серии «Еврейское счастье» — их художник впервые «расшифровывает» автобиографическими зарисовками из жизни коммуналки на улице Щипок в Замоскворечье.
Владимир Любаров
Елена Калашникова В интервью вы не раз рассказывали, что ваша серия «Еврейское счастье» навеяна детскими воспоминаниями, еврейским кварталом Антверпена, куда вы случайно забрели, произведениями Башевиса Зингера и Шолом-Алейхема, которые вы иллюстрировали. А какой смысл вы вкладываете в название серии?
Владимир Любаров Словосочетание «еврейское счастье» я впервые услышал от своей бабушки Сони, женщины большой жизненной стойкости — и такого же неубиваемого остроумия. «Еврейским счастьем» она именовала собственную жизнь, в которой на всякое счастье обязательно находилось несчастье — и наоборот. Она была красавицей, но — горбатой (я об этом еще не рассказывал, надеюсь, бабушка на меня не обидится). Мужа при этом она заполучила тоже красавца, но, судя по всему, безответственного человека и отчаянного картежника — мне кажется, что творческая жилка у меня от него. Бабушка практически в одиночку поднимала четверых детей, в то время как дедушка то и дело норовил проиграть шинок, который она держала. В конце концов бабушка отправила его с глаз долой — на заработки в Америку, и лет через двенадцать он вернулся уже в Советскую Россию, ничего не заработав. Привез только теплые американские кальсоны и кожаное пальто — из тех, что называют вечными: даже я еще успел в нем пофорсить. Сам дедушка рассказывал, что все заработанные деньги у него на корабле отобрали чекисты. Но, скорее всего, он их спустил в картишки. К тому времени бабушка с детьми уже перебралась из Харькова в Москву, уж не знаю, как он их оты-скал в сумбуре двадцатых. Бабушка его приняла, не попрекнула тем, что дети выросли без него, и он доживал тихим советским пенсионером.
Такую вот жизнь бабушка Соня и называла «еврейским счастьем», причем крупного масштаба. А на мелкие «еврейские счастья», вроде потерянного кошелька или плюющегося манной кашей внучка Вовы, она обращала внимание лишь в той мере, в какой они закаляли ее остроумие.
ЕК Ваша бабушка Соня, мадам Любарова, один из самых любимых персонажей ваших историй, была верующей?
ВЛ В годы моего детства быть верующим считалось чуть ли не преступлением. Поэтому если бабушка и говорила со мной о Б-ге, то очень деликатно, а то вдруг ребенок-пионер и впрямь уверует, рассказывать всем про это начнет! Бабушка была мудрой женщиной и хорошо понимала, в какое время живет. Своих детей, а потом и внуков она вырастила вполне советскими людьми. Ну а самой бабушке верить в Б-га запретить никто не мог, и она безо всяких демонстраций, но особо и не таясь, регулярно ходила в синагогу, мне кажется, в ту, что на Китай-городе. У нее на случаи этих походов имелась и своя компания — дядя Лева и тетя Рахиль.
ЕК Герои вашего рассказа «Еврейское счастье» — два маленьких еврея.
ВЛ Да, они тоже жили на Щипке, в хибарке напротив нашего дома, похожей на дворницкую, только такую крошечную, что в ней могли поместиться лишь они, поскольку оба были очень маленького роста. Я любил смотреть на их домик из нашего окна, меня чем-то завораживала их жизнь. Например, по вечерам в пятницу они зажигали свечи. Зачем они это делали при наличии электричества, мне, советскому мальчику, было непонятно, но это чем-то напоминало Новый год, а потому очень мне нравилось.
Наверное, если бы я спросил бабушку, она растолковала бы мне смысл этого ритуала. Но я не спросил — как не спросил и о многом другом, о чем теперь невероятно жалею. Спросить из того поколения больше не у кого, и история семьи существует в моем сознании в виде осколков зеркала. Самый цельный среди этих осколков — это образ бабушки Сони, я ее чувствую, как будто у нас с нею сохранилась особая энергетическая связь. Без этой связи, без нашей общей «крови», которую я понимаю скорее как духовный, а не физический компонент, едва ли могла возникнуть моя еврейская серия.
ЕК Ваш отец был инженером, а чем занимались остальные дети бабушки Сони?
ВЛ Старший брат отца выведен у меня в рассказах под именем «Дяди Миши с Большой Головой» — его и на самом деле все так звали. Красотой и энтузиазмом по части женского пола он, видимо, пошел в дедушку, за что однажды и пострадал. Спасаясь как-то от ревнивого мужа, он вниз головой упал в шахту лифта, и с тех пор голова у него начала расти. Вероятно, в детстве его облик производил на меня сильное впечатление, не случайно я часто заимствую размер его головы для героев своих картинок. В этой диспропорции мне видится какой-то более глубокий смысл, чем в банальной карикатуре.
После падения дядя Миша остепенился и сделал самую значительную в нашей семье карьеру — стал главным технологом типографии «Красный пролетарий», по тем временам огромного предприятия. Все сотрудники его искренне уважали: я часто бывал у него на работе и слышал, как про дядю Мишу говорили, что нет на свете начальства лучше. А меня, даже когда я уже учился в Полиграфическом институте, называли «племянником Дяди Миши с Большой Головой». Это была хорошая рекомендация.
Еще у бабушки с дедушкой было две дочери: тетя Оля и тетя Вера. Тетя Оля была самой тихой, но у нее родилась самая шумная и веселая моя сестра Света, которую я тоже часто изображаю на своих картинках. Ей передался и бабушкин дефект внешности, что так же мало ее смущает, и бабушкин несгибаемый оптимизм. А тетя Вера, как и бабушка, строила свою большую семью, которая в начале перестройки эмигрировала в Германию и там весьма преуспела. Но тетя Вера все время просилась назад, в Россию — и теперь прах ее захоронен здесь, на «семейном» Востряковском кладбище.
ЕК Как получилось, что вы стали писать рассказы?
ВЛ Честно говоря, я с иронией воспринимаю, когда меня называют писателем. И едва ли на самом деле им являюсь: ведь не рисовать я не могу, а не писать — могу, и без особых затруднений.
Все началось с того, что по просьбе редактора моего альбома я написал несколько комментариев к картинкам — просто для того, чтобы заполнить пустоты в макете. Всем понравилось, текстики поместили в альбом — ну и, как говорится, Остапа понесло.
Процесс писания привлекает меня своей простотой — может быть, потому, что я не отношусь к нему с излишней торжественностью. Не нужно никаких «спецсредств», как при занятиях живописью, — кисточек там всяких, холстов, подрамников, мольбертов. Красок, наконец, имеющих сильный запах, — а у меня хронический бронхит, даже вот курить на старости лет бросил.
ЕК При чтении ваших рассказов мне вспоминается Довлатов, хотя язык у вас другой.
ВЛ Довлатова я действительно очень люблю, время от времени перечитываю. Хотя сравнивать меня с ним некорректно: он же выдающийся писатель, а я… ну, скажем, художник, которому какие-то свои истории захотелось передать с помощью слов. И у Довлатова — могучая писательская фантазия. Я же, как акын, пишу то, что вижу, а если привираю, то самую малость.
ЕК Как возникают замыслы ваших картин, серий?
ВЛ Я не склонен к мистике, но иногда мне кажется, что это мои персонажи командуют мной, а не я ими. Они возникают откуда-то по собственному усмотрению — и я только успеваю их рисовать. Причем, то повалит толпа деревенских жителей — из моей отчасти реальной, отчасти мифологической деревни Перемилово. А то вдруг русская тема сама собой сворачивается — и начинается «исход» из еврейских пластов моего подсознания. И эти люди идут и идут, пока их череда так же внезапно не обрывается. И тут я понимаю: всё, серия сложилась.
Периоды простоя, когда я полностью опустошен, длятся у меня совсем недолго — я маюсь, гоняю своих близких, а потом меня берут в оборот новые персонажи, новые овощи, фрукты, чайники, пилы… Натюрморты, кстати, тоже ведут себя со мной весьма бесцеремонно: это не я ставлю себе композиции, а сами предметы подманивают меня, зачаровывают — и я уже принадлежу только им. Со словами таких сложных взаимоотношений у меня не возникает. Но кто знает, может, все еще впереди? Я же пока молодой писатель.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.