[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАЙ 2011 ИЯР 5771 – 5(229)
Бродяга Марк
Израиль Мазус
Шла война, и я все время о ней думал. Да и как было не думать, если все вокруг жили войной, только о ней и говорили. Враг был страшен и воевал не по правилам, стараясь убить как можно больше гражданских людей, которые с ним не воевали. Это совершенно невозможно было понять. А о том, как именно немцы убивают людей, я уже кое-что знал…
Марка не убивали, но смерть долго шла за ним по пятам. Он так и сказал, что немцы шли за ним по пятам. У нас в доме он появился потому, что наша соседка тетя Хая, увидев его на базаре и угадав в нем а идише нешуме («еврейскую душу»), не могла не подойти к нему и не спросить, кто он и откуда. А когда узнала, что война сделала его бездомным, тут же заявила: многого ему не обещает, но накормить хорошим обедом просто обязана.
Марк рассказал тете Хае, что последний эшелон, в котором он вместе с семьей бежал из своего города, попал под бомбежку и он очнулся ночью в лесу, не помня, как там оказался. В памяти осталась только яркая вспышка перед глазами. С тех пор он бродил и поддерживал свою жизнь исключительно потому, что на земле, как он сам говорил, осталось еще много хороших людей: «Вот и вы тоже хорошие…»
Марка посадили за стол на общей кухне. Рассказывая, он отламывал кусочки хлеба от тех кусков, которые принесла тетя Хая, и жадно проглатывал их с горячим борщом, тарелку которого поставила перед ним моя мама. Марк ел быстро, но это не мешало ему говорить, как не мешало и то, что тетя Хая постоянно перебивала его. После одного из ее вопросов Марк даже положил ложку:
— Когда же мы наконец услышим, — спросила она, — с кем именно из твоей семьи ты ехал в эшелоне?
— С мамой и двумя сестрами, — ответил Марк. — Я, кажется, об этом уже говорил.
— Если бы говорил, так я бы тебя не спрашивала… Б-же мой, ты сказал, что немцы все время шли за вами. Так кто же были те люди, с которыми ты шел?
— Поначалу я думал, что это были все, кто остался в живых от эшелона… Я шел, плакал и думал, что больше никогда не увижу маму и моих дорогих сестричек.
Тетя Хая всхлипнула и сказала: «Апахэд» («Ужас»). Потом она встрепенулась и прокричала:
— Слушай, почему ты так сказал? Что это значит — «поначалу я думал»? А теперь ты так не думаешь?
Марк медленно закрыл и открыл глаза.
— Если бы вы не задавали столько вопросов, я бы вам давно все сам рассказал.
Мама с укоризной посмотрела на тетю Хаю, и та осторожно погладила Марка по голове.
— Зачем же ты бросил кушать? — ласково сказала она. — Разве я хотела тебя обидеть? Разве я задаю вопросы просто так? Я их задаю, потому что переживаю. У меня душа за тебя болит. Проклятый Гитлер, дыру ему в голову за все, что он с нами сделал. Ну так возьми же наконец ложку!
После того как Марк снова принялся за еду, мне показалось, что глаза его стали намного светлее, чем были прежде. Он молча стал доедать борщ, все выше и выше поднимая противоположный край тарелки. Все, что последовало за борщом, а это был компот, он тоже съел в полном молчании. Отодвинув от себя стакан, Марк насухо вытер длинными пальцами рот и сказал:
— У меня нет слов, как я вам благодарен. Загрузился по полной…
Все засмеялись, Марк тоже смеялся, а мама заметила:
— Извини, Марк, но твои последние слова не очень красивые. Надо было просто сказать, что ты хорошо поел.
— Ха! — воскликнул Марк. — Вы говорите про хорошие манеры, но только где мне их теперь взять? — Он внимательно посмотрел на тетю Хаю.
— Тетя Хая, вы спросили, почему я так думал, что кроме тех, кто шел со мной по лесу, от эшелона больше никого не осталось в живых. А что мне было еще думать, если я видел, как догорали вагоны? — После этих слов совершенно неожиданно глаза Марка вдруг так вспыхнули, что мне даже показалось, будто бы на нашей всегда полутемной кухне зажегся яркий свет. — Но я ошибся! Оказалось, что мама и сестры живы! Здесь, в Москве, на улице я встретил одну тетю, которая мне сказала, что они в Ташкенте. Эта тетя была там с ними, а раньше я видел ее в нашем вагоне. Она сказала, что местные жители всех, кто остался в живых, от эшелона на подводах вывезли к дороге, откуда их забрали машины…
Тетя Хая, мама и я от такой неожиданной новости оказались в полном оцепенении. Марк поднялся над столом, вытянувшись во весь свой рост, а он был на целую голову выше меня, и, пытаясь рассказать нам все до конца, буквально захлебывался словами. Первой опомнилась тетя Хая. Она бросилась к Марку, обхватила его голову и прижала к себе.
— Б-же мой! — закричала она. — Какое счастье! Марк! Тогда почему же ты здесь?! Почему не едешь в Ташкент?
Глаза Марка погасли, он вдруг так сгорбился, что стал немного похож на старичка, и тихо опустился на стул. А тетя Хая была уже совсем не в силах себя сдерживать и задала ему еще один вопрос:
— У тебя не в порядке документы, да?
— Какие документы? О чем вы говорите. Свидетельство о рождении у меня есть, а паспорт получать еще рано, наверно, я получу его уже в Ташкенте. Мне бы только до него доехать…
На лице Марка появилась плаксивая гримаса, но он справился с ней и не заплакал. Потом сказал:
— Лучше бы они украли это свидетельство…
Тетя Хая всплеснула руками.
— Б-же мой! Значит, у тебя украли деньги? Да? Но откуда они взялись у тебя, Марк?
— Мне дала их та самая тетя, которую я встретил. На билет до Ташкента.
— Где же теперь эта тетя?
— Я не знаю. Она была в Москве только один день.
— Почему же она не взяла тебя с собой?
— Она ехала не в Ташкент.
— Тогда как же ты туда попадешь? — никак не унималась тетя Хая.
— Доберусь как-нибудь на товарняках, — проговорил Марк с печальной улыбкой. — А что, когда я шел по лесу, мне было легче?
Потом вдруг внимательно посмотрел на левую руку тети Хаи, на воронку, которая расположилась над самым локтем, и спросил:
— Что это у вас, тетя Хая, от пули?
— Нет, это след от штыка одного петлюровца.
— За что он вас?
— Тебе про это еще рано знать. Он кое-что от меня хотел. А я не хотела. Так он ударил меня штыком, чтоб я его на всю жизнь запомнила.
— Я так думаю, — сказал Марк, — что по сравнению с немцами ваш петлюровец был настоящий ангел.
Я смотрел на Марка и думал, что так сказать, как только что он сказал, я бы никогда не смог, потому что ничего серьезного в жизни своими глазами еще не видел. И неизвестно, доведется ли мне когда-нибудь столько же пережить, сколько за свою короткую жизнь успел пережить Марк. И тогда я спросил:
— А ты немцев вблизи видел?
Мне показалось, плечи Марка вздрогнули, прежде чем он стал отвечать.
— Зачем мне было видеть их вблизи? — сказал Марк. — Если бы я их увидел, а они меня, тебе сейчас не с кем было бы разговаривать.
Конечно, я задал глупый вопрос, но мне не было стыдно, потому что, едва Марк появился на нашей кухне, я сразу подумал, что просто обязан подарить ему на память что-нибудь из своих самых любимых личных вещей. Вообще-то, кроме компаса и складного ножика с четырьмя лезвиями, отделанного таким перламутром, от которого невозможно было глаз отвести, никаких других ценных вещей у меня не было. Вот я все время и думал, что отдать Марку — ножик или компас…
Марк вдруг забеспокоился и как будто собрался уходить. Он уже встал из-за стола, но не прощался, а словно бы чего-то ждал. Потом посмотрел на тетю Хаю, маму и, будто прося разрешения, спросил:
— Я пошел, да?
— Что значит «пошел»? — вскрикнула тетя Хая. — Неужели мы тебя отпустим с пустыми руками!
Мама и тетя Хая бросились в комнаты к своим шкафам, а меня самого охватила такая радость, такой вихрь доброты, что я с легкостью решил отдать Марку и ножик и компас. Они ему нужнее.
Когда мама с одной из папиных рубашек, а тетя Хая с брюками ее сына Яши, который вырос из них еще за два года до начала войны, а теперь был на фронте, вышли на кухню — я уже там стоял. В одном кармане моих штанов лежал компас, в другом ножик. Я первым отдал свои подарки Марку. Глядя на них, Марк восторженно выдохнул: «О-о!» В эти минуты мне было так хорошо, как еще не было никогда в жизни.
У Марка был небольшой мешок с веревочными лямками. Когда он пришел, мешок висел у него за плечами. Теперь мешок был распахнут и лежал на полу, а Марк осторожно укладывал в него наши подарки. Вначале он положил брюки, на них компас с ножиком, затем плотно закрыл их рубашкой. Всем нам понравилось, как он это сделал. Потом мама и тетя Хая дали ему деньги. Он сложил их и затолкал во внутренний, глубокий карман пиджака. Нам это тоже понравилось. Пиджак этот был определенно с чужого плеча, должно быть, до Марка его носил какой-то старик, и очень долго. Впрочем, тете Хае не все понравилось в поведении Марка. Некоторое время она смотрела на него в задумчивости, а потом спросила:
— Почему ты не пересчитал деньги? Мы хотим знать, хватит ли их тебе на дорогу.
Пока Марк возился с деньгами, голова его была опущена, а когда он ее поднял, все увидели, что глаза его наполнены слезами, которые вот-вот должны были пролиться.
— Тетя Хая, — очень тихо ответил Марк, — этих денег мне не только хватит на дорогу, но еще останется на подарки.
Тетя Хая воскликнула:
— Как ты можешь такое говорить, если даже не знаешь, сколько там денег?!
— Знаю, — опять тихо проговорил Марк. — Ваши деньги тяжелее тех, что у меня украли. А тогда у меня было ровно столько, сколько нужно на билет.
После этих слов глаза Марка опять вспыхнули.
— Но эти деньги я беру у вас не навсегда. Я их обязательно верну.
Мама улыбнулась, а тетя Хая спросила:
— Как же ты их вернешь?
— Когда я приеду в Москву учиться, а я обязательно приеду, тогда и верну, — весело сказал Марк. — Вот увидите!
— Б-же мой, Б-же мой, — покачала головой мама, — ты даже сам не понимаешь, какой ты еще ребенок.
На следующий день утром мы с мамой отправились на поезде в Москву навестить одну нашу родственницу, которая жила недалеко от Белорусского вокзала, рядом с Тишинским рынком. В те военные годы многие люди искали возможность продать свои вещи или просто обменять их на продукты. Чем ближе подходили к рынку, тем чаще встречались небольшие группы людей, которые собирались вокруг тех, кто что-то принес на продажу. Очень хотелось узнать, что там такое интересное продают, но мама не разрешала мне даже близко подходить ко всем этим людям.
— Мне еще только не хватало, чтобы и ты тоже болтался по барахолке…
И вдруг мы оба услышали знакомый голос и, с удивлением посмотрев друг на друга, замерли. Это был голос Марка. Его голос невозможно было спутать ни с каким другим. Высокий, надтреснутый и чуть-чуть плаксивый. Лица Марка мы не видели. Он был скрыт от нас спинами покупателей, которым Марк что-то продавал, а они с ним торговались. Одна женщина была особенно настойчива:
— Я тебе даю хорошие деньги за эти две вещи, тебе столько никто не даст. Не упирайся, парень, вот, возьми, и по рукам…
— Нет, почему же, — послышался еще один женский голос, — если он согласен продать их отдельно, так я их тоже могу взять.
— Уважаемые женщины, — каким-то новым для нас голосом проговорил Марк.
Я даже подумал, не ошиблись ли мы с мамой, и подпрыгнул, чтобы увидеть его. Но это действительно был Марк. Всего лица я не увидел, но его вьющиеся волосы ни с какими другими спутать было невозможно.
— Уважаемые женщины, — повторил Марк, — я понимаю, как вам понравились эти предметы, а вы подумайте, легко ли мне самому с ними расставаться. Это все, что у меня осталось от подарков папы ко дню рождения, — здесь голос Марка пресекся, и он немного помолчал. Потом спокойно продолжил: — Но мне нужна именно та сумма, которую я назвал, и если за ножик и компас вы мне ее дадите, тогда рубашку и брюки я вам отдам задаром. Я даже согласен разделить эту сумму пополам — хотите, покупайте компас с брюками, хотите с рубашкой, тогда брюки пойдут с ножиком… мне все равно, лишь бы хватило на дорогу.
И вот именно здесь меня охватило временное помешательство. Я даже не помню, как оказался перед Марком. Каким в это мгновение было его лицо, я тоже не помню. Помню лишь, как взял компас с ножиком и крепко сжал их в руках. Так крепко, что женщины, которые меня тут же схватили и стали кричать «Милиция!», не могли разжать пальцы ни левой, ни правой руки. Я очнулся от крика мамы:
— Оставьте в покое моего ребенка! Он вернул себе свое!
Но даже когда меня отпустили, я снова не увидел лица Марка. Мама потом говорила, что будто бы Марк хотел убежать, но его не пустили. Кто-то опять предложил звать милицию, но мама не разрешила. Это я запомнил. Она сказала, что это наше семейное дело.
Когда мы пошли дальше, мама сказала, что я был не прав и не должен был забирать у Марка свои подарки. Я ответил, что он очень противно говорил, будто бы их подарил ему его папа. Мама сказала, что да, из Марка может вырасти нехороший человек, но в данном случае это ничего не значит, потому что тот, кто забирает обратно свои подарки, все равно не получит от них никакого удовольствия.
Мама оказалась права. Сначала я потерял ножик. Я слишком часто носил его в кармане штанов, из которых он, проделав дырку, выскользнул. Что касается компаса, то о нем я вспомнил лишь через несколько лет, когда учился в одном из старших классов школы и нас послали на лесозаготовки. Но когда я взял компас в руки, оказалось, что стрелка перестала показывать на север.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.