[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАРТ 2011 АДАР 5771 – 3(227)
КРЕСЛО ПРОРОКА
Яков Шехтер
Илья всегда опаздывал. Автобусы, начала занятий, свидания с девушками, а затем поезда, самолеты и даже корабли жили отдельной жизнью, ритм которой не совпадал с ритмом Ильи. Сколько огорчений, испорченных вечеров и просто вычеркнутых дней принесла Илье эта злосчастная особенность — словом не передать. Возможно, именно поэтому он смог стать только парикмахером.
Только парикмахером? Ничего себе «только». Попробуйте постричься у неумехи или растяпы с двумя левыми руками, чтобы потом неделю-полторы, пока не отрастут волосы, ловить косые взгляды окружающих и сочувственные улыбки девушек в автобусе. Пожимать плечами на вопросы знакомых: «И где тебя так обкорнали?» Недоумевающе рассматривать странную физиономию в зеркале, спрашивая: неужели это я?
Илья не был плохим парикмахером. Но и хорошим тоже. Хозяин салона, где он проработал больше десяти лет, отправлял к нему только солдат, которых Илья зачищал под нулевку, или стариков, десять волосков которых нуждались в чисто символической стрижке. Даже не стрижке, а дани ностальгическим воспоминаниям о пышной шевелюре давно прошедшей юности, выражающейся в осторожных прикосновениях расчески и ножниц.
Прямо в салоне Илья познакомился с педикюршей Тамарой, сначала согласившейся лечь с ним в постель, а затем увлекшей его под хупу. Соединившее их чувство не относилось ни к большой, ни к маленькой любви. Так, взаимная приязнь, подогреваемая сексуальным интересом. Но если окинуть мысленным взором окружающее нас человечество, выяснится, что большую часть семейных пар соединили те же самые причины.
Родился мальчик, за ним девочка. Огромное счастье. Нет, честно, без насмешек. Дети приносили Илье самую большую радость в жизни. Особенно девочка. Когда он открывал дверь, возвращаясь с работы, она бежала со всех ног с другого конца их маленькой квартирки, прыгала с размаху ему на шею и шептала, сладко обхватив ручонками: «Папа, папочка, папулечка».
От этого шепота у Ильи обрывалось сердце, в носу начинало остро пощипывать, а глаза наполняли горячие слезы умиления. И все забывалось: размолвки с Тамарой, маленькая зарплата, нищенское существование. Действительность уплывала назад и вбок: он был самым главным на свете человеком, на которого смотрели снизу вверх, искали приязни, боялись и уважали, но главное — любили. Любили так безоглядно и бескорыстно, как могут любить только маленькие дети.
Его брак с Тамарой, в общем, получился удачным. Жили спокойно, что называется, по средствам и достаточно дружно, если не считать неизбежных споров, диктуемых бедностью. На сторону не бегали, ни он, ни она. Да и как тут побежишь, когда постоянно под присмотром: на работе вместе, после работы вместе, во время отдыха тоже вместе. Со стороны — идиллия, а изнутри — рабство по договоренности. Он ей должен, а она ему. Раздельно, конечно, проще было бы жить, но раз уж так сложилось, пусть остается. Как у всех, значит — правильно.
В один из дней Илью пробрал зуд другой жизни. Достал человека штиль размеренного существования, захотелось выйти в бурное море. Вдохнуть полной грудью ветер, облизать соленые от брызг губы. А началось все с самой безобидной экскурсии.
Хозяин салона решил устроить работникам коллективный отдых. В одно прекрасное летнее утро три парикмахера с женами плюс две педикюрши и одна уборщица уселись вместе с хозяином и его супругой в микроавтобус и покатили на север. За десять лет — в первый раз.
Завтракали в сельском ресторанчике посреди полей. Почти пасторальная простота — грубые скатерти на деревянных столах, жужжание пчел, вьющихся вокруг цветов за окнами, пышные букеты в керамических вазах у стен. Незамысловатое, но обильное меню: творог в деревянных мисках, маслины, обильно политые маслом, салат из свежих помидоров, огурцов, сладких перцев и базилика, коричневые булочки с хрустящей корочкой. Все свежее, только что приготовленное и потому имеющее неповторимый вкус натуральности, напрочь убиваемый автоматическими линиями молочных комбинатов и холодильниками супермаркетов.
Через час после завтрака микроавтобус остановился на границе с Ливаном, там, где дорога, вьющаяся по склону горы у моря, упирается в железный забор между двумя полосатыми будками. Ливан был совершенно ни при чем, просто именно здесь начинался спуск к пещерам, выбитым волнами в крутом склоне. Экскурсовод что-то рассказывал, но Илья не слушал. Он прожил в Израиле больше пятнадцати лет, а в Галилее оказался впервые. Его поразило сочетание цветов: ослепительно белые скалы с черными бугорками более плотной породы камня и лимонная вода, лениво облизывающая коричневые утесы, обросшие зеленым мхом водорослей.
Спустились в пещеры, осторожно ступая по скользким от сырости ступеням. Внутри царил полумрак, было прохладно и влажно. Вода мягко и мощно вливалась в небольшие лагуны через узкое устье, промытое за сотни, а может, и тысячи лет. Солнечные лучи, проходя сквозь проломы в своде, пробивали насквозь изумрудную воду, высвечивая камни на дне и серебристых юрких рыбок.
Группа пошла дальше по туннелю, под непрерывный шелест экскурсовода, а Илья остался у края лагуны, облокотился на позеленевший поручень и перевел взгляд на белую полоску пены. Он вдруг ощутил странное смятение: сердце застучало быстрей, дышать стало трудно, по спине колкими мурашками прокатился озноб.
«Какая мягкая вода, — подумал Илья, — и какой крепкий, твердый камень. Но что она делает с ним, как свободно и причудливо меняет его форму. А я, что я делаю со своей жизнью? Пусть я мягкий, безвольный человек, но неужели моя воля мягче воды?»
Эти мысли потянули за собой другие, разворачивая блестящие перспективы смысла и сияющие вершины иного понимания. Откуда они проникли к нему в голову, как залетели, незваные, в его парикмахерские мозги? Он никогда не задумывался о подобных вещах, попросту не замечая ни религию, ни философию, ни цветастые разглагольствования модных гуру.
Плескалась вода, припадая к скалам, едва слышно посвистывал прохладный ветерок, крепко пахло йодом, солью, рыбой. И каждое тугое движение волны находило отзвук в душе Ильи. Мир вошел в его сердце, и сердце стало миром.
«Что это, — с тревогой думал он, — что со мной? Может, так приходит инфаркт?»
Он положил руку на грудь и озабоченно прислушался. Сердце билось хоть учащенно, но ровно, без малейших признаков боли. И ему вдруг стало жаль себя, жаль уходящую по пустякам жизнь, проскальзывающую между бытовыми невзгодами, точно вода сквозь расщелины.
Илья оттолкнулся от поручня и поспешил вслед за группой.
«Совсем нервы расшалились, — думал он, старательно ставя ноги в борозды посреди коридора. — Надо взять себя в руки».
— Ты где там застрял? — спросила Тамара, когда Илья, догнав группу, хозяйским движением подхватил жену под локоть.
— Загляделся на лагуну, — громко, во всеуслышание объявил он. Потом, наклонившись к розовому ушку жены и почти прикоснувшись губами к золотой, торчащей чуть набок сережке с маленькой настоящей жемчужиной, прошептал: — Пописал, пока никого не было.
— Прямо в море? — восхитилась Тамара.
— Прямо в море.
— На экзотику потянуло, а? — Она с горделивым удивлением посмотрела на мужа. Но вдруг нахмурилась: — Смотри мне, любитель необычного. Сегодня одной экзотики захотелось, а завтра на другую потянет.
— Что ты имеешь в виду? — словно не понимая, переспросил Илья.
— Ты прекрасно знаешь, на что я намекаю, — решительно высвобождаясь, произнесла Тамара.
Из пещер микроавтобус отвез их в Акко, и они долго кружили по узким, грязновато-серым улочкам бывшего города тамплиеров и венецианцев. Экскурсовод водил группу по рыцарским залам с высокими дугами сохранившихся арок, показывал тысячелетней давности каменные узоры на сводах, затащил в узкий туннель, ведущий из цитадели в гавань. Тамара плохо себя чувствовала под низким, зеленым от сырости потолком туннеля. Идти приходилось нагнувшись, и спустя несколько метров она крепко схватила мужа за ладонь и, чуть слышно ойкая, еле доплелась до выхода.
Солнечный свет показался особенно ярким после полумрака подземелья. Горячий влажный воздух прилепил одежду к спине и коленям. Договорившись о времени встречи у микроавтобуса, группа разбрелась кто куда. Женщины отправились на арабский базар, рыться в горах разноцветного тряпья, надеясь отыскать что-нибудь дешевое, но достойное, а мужчины уселись под зонтиком кафе прямо на стене, обрамляющей древнюю гавань.
Разговор зашел дурацкий — о политике и футболе, поэтому Илья почти не прислушивался, машинально кивая в ответ на любой вопрос. Его быстро оставили в покое, и он, потягивая ледяной «Карлсберг» из запотевшей бутылки, возвращался и возвращался к тому моменту в пещере, когда из зеленой лагуны в его голову поднялись странные мысли.
Арабские мальчишки, поджав ноги и неистово вереща, прыгали со стены прямо в блики и сполохи гавани. Лениво покачивались рыбацкие баркасы, пришвартованные вдоль длинных плавучих причалов. Прогулочные катера, облепленные туристами, то и дело выходили в открытое море, распуская пышные усы пены. Сделав большой круг вдоль берегов Акко, они возвращались в гавань, немилосердно гремя веселой музыкой.
«Сколько мне еще осталось, — думал Илья, — двадцать лет, тридцать или несколько месяцев, как соседу, Генриху из четвертой квартиры?» Тамара в шутку называла его Генрихом Четвертым. Здоровущий лось, с торсом квадратиками и шарами мышц под тонкой тканью неизменной белой футболки. Три месяца назад, во время стрижки, Генрих пожаловался Илье на никак не проходящую хрипоту.
— Пей молоко с медом перед сном, — посоветовал Илья, чуть усилив голос, чтобы перекрыть жужжание стригущей машинки. — А если не поможет, сходи к врачу за антибиотиком. Может, вирус какой прицепился.
Простодушный Генрих Четвертый оправился к врачу, и тот обнаружил у него рак в последней стадии. Голосовые связки бедного атлета уже наполовину сгнили, а он все еще не чувствовал ни боли, ни других симптомов охватившего его недуга.
Через два дня Генрих лежал на больничной койке, а спустя три месяца Илья и Тамара шли в похоронной процессии, разглядывая недоумевающие лица родственников покойного «монарха».
«Сколько мне осталось, — напряженно пытался сообразить Илья, разглядывая обросшие длинными водорослями прибрежные скалы. — И что ждет там, по другую сторону страдания?»
Солнце опустилось, почти касаясь линии горизонта, и розовые тени заскользили по синей вечереющей воде. Хозяин салона пригласил всех на ужин в рыбный ресторан и за шумным застольем грустные мысли оставили Илью. Оставили, чтобы спустя несколько дней вернуться с новой силой.
Дорожка была проторена, и вещи, о которых он раньше даже не задумывался, стали потихоньку перемещаться в центр его размышлений.
Есть, есть нечто вне ежедневного бега жизни, более высокое, чем привычный круг забот и радостей, нерациональное и потому труднопостижимое. Но где его отыскать, как прикоснуться, чем ощутить?
Илья начал захаживать в магазин русской книги, за два квартала от парикмахерского салона. Мистике и эзотерике там был отведен целый стеллаж. Какие только книги не сгрудились на его полках! Откровения мадам Блаватской, пособие по Агни-йоге, томики Раджанеша, учение Гурджиева, пояснения Успенского, баховская «Чайка по имени Джонатан Ливингстон», собрание сочинений Кастанеды, «Особое озарение» Идриса Шаха, «Сознание Каландера» Кхфаджа Азими, «Книга судьбы» Конфуция, тибетская «Книга мертвых» и десятки, десятки других, в цветных, привлекающих внимание обложках.
Поначалу Илья пришел в отчаяние, но быстро успокоился, стал потихоньку покупать книжку за книжкой и читать в обеденный перерыв и после работы. Все авторы говорили примерно об одном и том же, только разными словами. От некоторых он впадал в отчаяние и обменивал в магазине, благо изданий хватало. У Кастанеды, например, Илья сумел осилить только треть первой книжки, а потом махнул рукой и обменял на «Третий глаз» Лапсанга Рампы.
Тамара неодобрительно хмурилась при виде каждой новинки, Илья с тревогой ждал решительного объяснения, но дальше поджатых губ дело не пошло.
«Ей просто не нравится мистика, — решил Илья. — Тамара человек практичный, приземленный, эзотерика ей не по нутру».
Однако вскоре выяснилось, что все обстоит куда проще.
— Ну какая польза от этих книг? — воскликнула Тамара, вертя в руках принесенный Ильей «Самоучитель телепатии». — Только деньги зря переводишь. Уж если тратиться на восточные штучки, взял бы что-нибудь полезное для дома, хотя бы ту же «Камасутру».
— Откуда ты знаешь про эту книгу? — с удивлением спросил Илья.
— Откуда, откуда, — передразнила его Тамара. — Думаешь, ты один такой умный? А Интернет у нас на что?
Упоминание Интернета удивило Илью еще больше, чем «Камасутра». На компьютере Тамара только раскладывала пасьянс, покуривая одну за другой тонкие черные сигареты «More». Она могла просидеть перед экраном целый вечер, попивая кофе и уминая плитку шоколада.
— Хочешь «Камасутру», будет тебе «Камасутра», — пообещал Илья и на следующий день принес толстый томик с цветными иллюстрациями. Тамара с жадностью принялась листать книгу, многозначительно поглядывая на мужа и загадочно улыбаясь. Впрочем, загадочность быстро закончилась.
— Где мои семнадцать лет? — сокрушенно жаловалась Тамара, собираясь следующим утром на работу. — Все тело ноет от этой восточной мистики.
«Камасутра» заняла укромное место в заднем ряду верхней книжной полки — чтоб дети не добрались, — а Тамара попросту прекратила обращать внимание на увлечение мужа. В конце концов, чтение этих книг ничего не меняло в их жизни.
Эзотерические техники и телепатические практики не задерживались в голове Ильи. Он читал Рериха, как читают детектив, а Блаватскую — будто фантастический роман. Ему даже на ум не приходило внести в устоявшийся распорядок дня какое-нибудь упражнение из тех, что описывали гуру и духовные наставники. Уж больно далеки были они от хода его жизни; странной выглядела предлагаемая ими пища и совсем чужеродными рекомендуемые правила поведения. В памяти Ильи задерживались только эпизоды, поражающие воображение.
Наиболее сильное впечатление произвели на Илью истории о врачевании в мусульманских племенах Аравии. Главным лекарством тамошних врачей был раскаленный докрасна железный пруток. Им лечили любые болезни. Прижигали пятки от приступов подагры, уши — от головных болей, спину — от почечной колики, внутреннюю поверхность ног — от недержания мочи. Прижигали язык, глаза, половые органы. Такой способ лечения восходил к самому пророку Мухаммеду и поэтому считался освященным.
«Как-то раз пророк сидел в кресле, глубоко задумавшись о тайнах мироздания, — рассказывал Джабир в своей книге. — Внезапно он встрепенулся и спросил:
— Кто у входа в шатер?
— Ваши ученики.
— Немедленно отправьте врача к Убайе ибн Кааба. Он перерезал сосуд и может умереть от потери крови. Пусть врач прижжет его хорошенько».
В другой книге Ибн-Аббас передал слова пророка:
«Исцеление — в трех вещах: глотке меда, кровопускании и прижигании огнем».
Усама ибн Шарик рассказывал:
«Я был около пророка, когда к нему пришли несколько бедуинов и спросили:
— О посланник Аллаха, использовать ли нам прижигание для лечения болезней?
— Да, рабы Аллаха, прижигайтесь, потому что Аллах, всемогущ Он и велик, для каждого недуга предусмотрел исцеление, кроме одного.
— И что же это за недуг? — спросили бедуины.
— Старость, — ответил пророк».
Илья на разные лады прокручивал в своем воображении картины лечения, наполненные удушающей вонью паленого мяса. Чем больше он думал о них, тем острее ощущал дистанцию между чувством причастности к иррациональному, посетившему его в пещере, и безжалостному закону, навязывающему своим адептам врачевание каленым железом.
«Наверное, это оттого, что я не мусульманин, — решил в конце концов Илья. — Но кто же я тогда такой?»
Ответ не заставил себя ждать. Он гремел из динамиков проезжающих машин с большими портретами Любавичского Ребе по бокам, смотрел со стен призывами религиозных лозунгов, хватал за плечо руками молодых парней с выпущенными поверх брюк связками белых веревочек.
На тротуаре перед окнами парикмахерской бравые хабадские ребятки каждое утро раскладывали столик и, ловко выуживая из текущей мимо толпы людей с растерянным взглядом, накручивали им на левую руку и голову черные ремешки с небольшими коробочками. Раньше Илья всегда уклонялся от назойливых предложений ребят, но, почитав про прижигания, стал соглашаться.
Часам к десяти, обработав пару-тройку голов, он выходил из салона, надевал тфилин — так назывались черные коробочки — и читал вслух малопонятный текст на иврите из молитвенника.
Что-то такое эти коробочки делали с его душой, но что именно — он не мог сообразить. Один раз они сняли начинающуюся головную боль — это Илья запомнил, — но в целом после них на сердце становилось легко, будто бы он с самого утра выполнил какую-то сложную работу и теперь до вечера может отдыхать.
Бравые ребятки, отметив его постоянство, стали приглашать в синагогу, заманивать на вечера-лекции с бесплатным угощением, а один раз даже позвали всей семьей на субботний семинар в кибуце. Илья решил, что ничего страшного из такой поездки не выйдет, взял приглашение, отпечатанное на твердой бумаге с острыми краями, и принес домой.
— Что? — ужаснулась Тамара. — На семинар? Чтобы попы весь выходной вешали тебе на уши лапшу, а мне бинтовали голову косынкой?!
— Они не попы, — попробовал объяснить Илья. — Попы — это другая конфессия.
— Попы везде попы, — не успокаивалась Тамара. — Хоть с крестом на груди, хоть с полумесяцем, хоть с магендавидом. Выкинь из головы эти мысли. А в субботу мы поедем на пляж.
Так и получилось. Но, сидя в шезлонге под зеленым тентом и потягивая ледяное пиво, Илья почему-то не ощутил ни былого удовольствия, ни прежней безмятежности.
Он решил не объясняться с ребятами, просто буркнул, что, мол, не вышло, его деликатно не стали расспрашивать, и все покатилось по привычной колее.
Знакомая, обсаженная бугенвиллеями дорожка от дома к парикмахерской, прохладное жужжание кондиционера в салоне, пощелкивание остро заточенных ножниц, новости каждые полчаса по радио, обед — неизменная пита с колбасой и хумусом, запиваемая крепким чаем. И снова волосы — черные, коричневые, желтые, седые — волосы, волосы, волосы…
Мелкие домашние заботы, мелкие радости, мелкие удовольствия. А по телевизору крепкие люди покоряли Северный полюс, завоевывали страны, целовали прекрасных блондинок, находили золото, спасались от индейцев, водружали флаг, становились миллионерами или разорялись в прах. Там, по другую сторону холодного экрана, шла большая, настоящая жизнь, не сравнимая с вялотекущим существованием Ильи и его малогабаритными проблемами.
В один из дней ребята с тфилин предупредили Илью:
— Завтра нас не будет. Уезжаем.
— Надолго? — с огорчением поинтересовался Илья.
— Всего на один день. Едем в Галилею, на могилу рабби Шимона.
— А кто такой рабби Шимон?
— О, большой праведник! Он написал «Зоар», главную книгу каббалы. Завтра годовщина его смерти, и говорят, тому, кто приезжает помолиться в этот день на могиле, с небес открывают особое милосердие.
— Забавно, — сказал Илья. — Очень даже забавно. А что такое особое милосердие?
— Ну, это когда просишь чего-нибудь, и просьбы сразу исполняются. Или даже без просьбы: Всевышний сам обращает внимание на твою жизнь и меняет ее к лучшему.
— Неужели Он без молитвы не хочет думать о наших жизнях? — удивился Илья. — Вы же говорили, будто Б-г любит каждого еврея и постоянно заботится о нем.
— Это верно, — нимало не смущаясь, ответили ребята, — но забота может быть разной. Не дать человеку с голоду умереть, разве не забота? А поехать на автомобиле в Тель-Авив и вернуться целым и невредимым на неразбитой машине тоже забота, и к тому же немалая.
— Да-да, конечно, — сник Илья. На собственном печальном опыте он хорошо знал цену поездок в Тель-Авив — бесконечный лабиринт улочек с односторонним движением, забитых грузовиками, управляемыми вспыльчивыми водителями.
— Хочешь с нами? — предложили хабадские ребята. — Автобус отходит в пять утра от фонтана. Мы тебе место придержим.
— Хочу! — воскликнул Илья. Ему было о чем просить и что менять. — Хочу.
Но характер снова оказался сильнее благоприятного стечения обстоятельств. Илья взял выходной на работе, убедил Тамару, заботливо уложил в сумку кем-то давным-давно подаренный талит, пару бутербродов, бутылку с минеральной водой и… опоздал. Когда он, потея от волнения и чертыхаясь, прибежал на площадь к вяло журчащему кранами сонному фонтану, автобуса и след простыл.
— Не сдамся, — сжал зубы Илья. — На сей раз не сдамся.
Он зашел в ближайшую синагогу, выяснил у старосты, что рабби Шимон, автор «Зоара», похоронен на склоне горы Мерон в Галилее, и поехал на центральную автобусную станцию Тель-Авива.
Автобусы в Цфат, проходящие через Мерон, отправлялись каждый час. Илья купил билет, нашел платформу и сел в автобус, предусмотрительно выбрав теневую сторону.
А дальше все пошло через пень-колоду. Не успел автобус выехать из Тель-Авива, как что-то сломалось в горячей глубине его черного нутра. Водитель остановил транспортное средство на обочине, открыл двери и заглушил мотор, отключив тем самым кондиционер.
— Скоро приедет подмена, — объяснил он, невозмутимо разворачивая газету.
Как выяснилось, «скоро» на языке водителей означает, по меньшей мере, час. Подмена появилась спустя шестьдесят пять минут, и пропотевшие пассажиры пересели в нее, чертыхаясь и кляня судьбу.
До Хайфы добрались без приключений, а дальше началась сплошная пробка. Как выяснилось, на могилу праведника ехало полстраны. Караваны автобусов из Бней-Брака, Иерусалима, Реховота, Тель-Авива, Петах-Тиквы, набитые бородатыми мужчинами в черных одеждах и женщинами в уродливых тюрбанах, дрожа и плюясь вонючим дымом, медленно тащились в сторону Мерона.
Илья смотрел и смотрел в окно, на медленно разворачивающийся пейзаж: арабские деревни, придорожные деревья, покрытые толстым слоем пыли. Его разбудил голос водителя:
— Выходи, приехали. Да-да, я тебя имею в виду. Оглянись, ты последний остался. Выходи, выходи.
Илья спустился на платформу и обнаружил себя в Цфате. Теперь нужно было возвращаться обратно в Мерон, который он благополучно проспал. Но сначала… сначала он решил немного прогуляться по городу, о котором столько слышал.
Автобус выехал из Цфата в Хайфу, когда багряное солнце уже начало клониться к вершинам галилейских гор. Выехал и через десять минут плотно застрял. Машины стояли на шоссе сплошной вереницей, изредка сдвигаясь на несколько метров.
— Что-нибудь случилось? — обратился Илья к водителю. — Авария, наверное?
— Да какая там авария, — раздраженно бросил водитель, барабаня пальцами по рулю. — Так всегда в этот день. После обеда начинается разъезд от могилы, и дорога закупоривается до вечера. Сколько раз просили отменить послеобеденные рейсы, все равно никто на них не садится!
Илья оглянулся. Да, салон автобуса действительно был почти пустым. Садясь, он еще подумал, как ему повезло: можно спокойно выбрать место в тени и сидеть не в тесноте, а удобно развалясь на два сиденья.
— До темноты мы успеем в Мерон? — с тревогой спросил он водителя.
— Никаких шансов. Пробка рассосется часам к девяти, не раньше.
— Так вы хотите сказать, — испуганно вскричал Илья, — что мне придется торчать в этом автобусе еще три часа?!
— Именно это я и хотел сказать, — подтвердил водитель.
Все срывалось: вместо молитвы на могиле и мистического единения с душой умершего праведника Илье предстояло ерзать на сиденье до самого вечера, а потом тащиться домой в Холон через половину страны.
— Сколько отсюда до могилы? — спросил он водителя.
— Километров пять, не больше.
— Я, пожалуй, пойду, — сказал Илья, с каждым произнесенным словом укрепляясь в правоте своего решения.
— Если ты к рабби Шимону, так иди, конечно, — поддержал его водитель. — Дорога вниз сбегает, дойдешь быстро.
Илья выбрался из автобуса и двинулся вдоль шоссе. Идти было неприятно, над раскаленным асфальтом висел туман выхлопных газов. Илья сошел на обочину, стараясь держаться как можно ближе к соснам, коричневой стеной стоящим вдоль склона горы.
Дорога петляла и петляла, и, хотя Илья шел довольно быстро, ему казалось, будто он продолжает оставаться на том же самом месте.
— Сколько до могилы рабби Шимона? — спросил он у человека раввинского вида, дремлющего в автомобиле возле зевающего во весь рот водителя.
— А? — поднял голову «раввин». — Что?
Илья повторил свой вопрос.
— До могилы? — задумчиво произнес «раввин». Спешить ему было некуда, и неожиданный разговор явно его развлекал. — Прямо так, пешком?
Илья кивнул.
— Если идти по дороге, за час можно добраться, — продолжил «раввин». — А если рискнуть по склону, — он махнул рукой в сторону обрыва, — десяти минут хватит.
— Десять минут вместо часа? — удивился Илья. — Такая разница?
— Эту дорогу оттоманские турки строили, — пояснил «раввин». — Еще при султане. Подрядчику казна платила за каждый километр. Вот он и нагнал километраж.
Илья поблагодарил и уже собрался отойти, как «раввин» поманил его пальцем.
— А можно вообще никуда не ходить, — сказал он, когда Илья приблизил голову к окну машины. — Стань у обрыва так, чтоб могилу видеть, и молись. Это, конечно, не сто процентов, но, по меньшей мере, пятьдесят.
— Спасибо, спасибо, — Илья еще не успел завершить благодарность, как уже точно знал, что будет делать дальше. Ловко протиснувшись между подрагивающими бамперами автомобилей на другую сторону дороги, он оказался перед обрывом.
От раскрывшегося простора захватывало дух. Коричневые горы Галилеи, бирюзовая полоска моря, зеленые пятна леса, красные черепичные крыши домов в деревнях и покой, теплый покой, наполняющий воздух. Удивительная вечерняя картина Святой земли, от которой трудно отвести глаза, а еще труднее поверить, что прямо за твоей спиной скомканы в мокрую тряпку нервы сотен водителей.
Прямо внизу, за черной полоской дороги Илья заметил группу серых строений. Крайнее из них венчал голубой купол. Все пространство вокруг строений было покрыто муравьиными группками людей. Вереница автобусов и автомобилей катила по узкой дорожке, ведущей от строений к главному шоссе, и бесцеремонно вливалась в него, создавая злосчастную пробку.
Присмотревшись к обрыву под ногами, Илья понял, что склон, в общем-то, совсем не так уж крут, как это ему показалось с первого взгляда. К тому же он густо порос кустами и деревьями, то есть спуститься, хватаясь за ветки кустов и передыхая, привалившись к стволам, он мог без всякой опасности. «Раввин» не зря предложил ему этот вариант. Илья приглядел, куда поставить ногу для первого шага, бросил еще один взгляд на разлитый вокруг покой и начал спуск.
Он оказался довольно трудным. Останавливаться не получалось. Ноги сами несли Илью от куста к кусту, мимо деревьев, огибая бело-желтые, дырчатые валуны, то тут то там торчащие из земли, словно одинокие зубы во рту столетней старухи. Перед самым концом он все-таки овладел собственными ногами и, с разбегу налетев на кривой ствол сосны, остановился, переводя дыхание.
Склон завершался тропинкой, сразу за которой располагалась небольшая деревушка домиков на двадцать-тридцать. На выезде из деревушки виднелось приземистое здание бензоколонки, а в полукилометре за ней в шоссе вливалась вереница автобусов и машин, покидавших могилу рабби Шимона.
«Можно сказать, добрался», — подумал Илья, оттолкнулся от ствола и пустился в последний переход. Увы, когда до тропинки оставалось каких-нибудь пять метров, его правая нога заскользила по предательски гладкой траве, Илья ухватился за ветку кустарника и, вскрикнув от боли, тут же раскрыл ладонь. Шипы, пронзившие кожу, оставили красные бисеринки крови. Но рассмотреть их Илья не сумел: потеряв равновесие, он повалился на землю и, кубарем прокатившись оставшиеся метры склона, вывалился на тропинку, подняв облако пыли.
Уф! С потерями, зато живой. И вроде невредимый. Он поднялся с земли и попробовал сделать несколько шагов по тропинке. Правое колено болело — видимо, он зашиб его о корень или о скрытый травой камень. Хромая, он сделал еще несколько шагов и понял, что его путешествие закончилось — добраться до могилы он уже не сумеет. Надо ждать, пока стихнет боль. А пока она стихнет, солнце окончательно закатится за вершины Галилейских гор и день исполнения желаний закончится.
Значит, нужно молиться прямо отсюда. Как советовал «раввин». Для пущего эффекта Илья достал из сумки талит, развернул и неуклюже приладил его на плечи. Потом, вспомнив габая в синагоге, которого он этим утром расспрашивал про могилу рабби Шимона, прикрыл краем талита голову, устремил взгляд на голубой купол и принялся молиться.
Молилось плохо. Мешала саднящая боль в коленке. Илья попробовал сосредоточиться, войти в образ. Он стал раскачиваться всем телом, поднимать и опускать руки, дергать головой. Странно, но эти, казалось бы, внешние, «показушные» движения что-то сделали с его душой. В груди стало горячо, потеплело и на сердце, защипало глаза.
Илья вспомнил свою серую, нудную жизнь, монотонные дни, незаметно уплывающие под острое щелканье ножниц, раздраженное лицо Тамары. В последние годы она сердилась по любому поводу, а часто и без него. Вспомнил и приевшиеся ласки жены, скупые, словно кусок, брошенный приблудной дворняге, и сразу стало жалко себя, своей жизни, тающей, точно мороженое на солнце, и вот уже потекли из глаз слезы и слова сами собой начали срываться с едва шевелящихся губ.
Илья был уверен, что за ним никто не наблюдает. Но он ошибался; в окне крайнего дома застыло изумленное лицо женщины. Зрелище и в самом деле было необычным: освещенный розовым светом заходящего солнца, на склоне горы стоял человек в белоснежном талите и страстно молился, воздевая руки к небу. Его тело содрогалось от неслышимых рыданий, голова дрожала и дергалась.
Человек, несомненно, был очень религиозным. Но талит… Почему на нем талит? Ведь его надевают только во время утренней молитвы. Этого женщина никак не могла понять, пока вдруг ей не пришла в голову мысль, поначалу ее поразившая, но с каждой секундой становившаяся все более походящей на реальность. Спустя несколько минут женщина полностью укоренилась в своем предположении, накинула на голову платок и поспешила из дому.
— Господин мой, — тихий голос вывел Илью из экстаза. Впрочем, не будем обманывать ни себя, ни читателя: слезы давно высохли, все слова уже были произнесены, а раскачивался он в попытке успокоить, вернее, обмануть ноющее колено.
Он стянул с головы талит и увидел перед собой женщину, склонившуюся в позе почтительного смирения.
— Не будет ли так любезен господин мой Элияу, — продолжила женщина, — посетить наше скромное жилище и отдохнуть перед дорогой.
«Наверное, сумасшедшая, — подумал Илья. — Таким языком изъяснялись только во времена пророков. А может, они в Галилее всегда так разговаривают? Но откуда ей известно мое имя? Разве оно написано у меня на лбу? Илья — на иврите Элияу. Нет, что-то тут не так!»
Он переступил с ноги на ногу и снова ощутил боль в колене. Хотелось пить, жаркий день, проведенный в автобусах, давал о себе знать.
— Прошу вас, господин мой, окажите милость. Немного холодной воды, удобное кресло. Прошу вас…
«В конце концов, почему нет? — подумал Илья. — Напьюсь воды, отдохну, попрошу подбросить до автобусной остановки. Автомобиль у нее наверняка есть, без машины в этой деревушке не прожить».
— Хорошо.
Он хотел попросить женщину помочь ему спуститься, но, шестым чувством ощутив немыслимость такой просьбы, вместо этого произнес:
— Есть ли в твоем доме палка, на которую я бы смог опереться?
— Есть, конечно, есть, — всплеснула руками женщина. — Сейчас принесу.
Она проворно сбежала вниз по тропинке, скрылась в доме и спустя несколько минут вернулась, держа в руках черную деревянную палку с изогнутой ручкой. Палка была большая и увесистая. Женщина не подала ее, а положила у ног Ильи и, отступив на несколько шагов, снова приняла позу почтительного смирения.
«Точно сумасшедшая, — подумал Илья. — И как таким выдают водительские права? А потом еще удивляются количеству жертв на дорогах!»
Он поднял палку и, тяжело опираясь на нее, медленно пошел вдоль тропинки. Колено болело меньше, чем он ожидал. Можно было вполне обойтись без палки, но коль скоро она оказалась в его руках, пришлось играть роль до конца.
Идти было недалеко, женщина почтительно распахнула перед Ильей двери дома, провела в салон и усадила в глубокое кресло с широкими подлокотниками, обитыми мягкой тканью. Илья удобно откинулся, вытянул ноги и почувствовал себя почти счастливым. День, в общем-то, получился удачным. Он сумел сломать казавшиеся непреодолимыми рамки повседневности, совершил поступок, пока, правда, непонятно к чему ведущий, но поступок. И хоть обстоятельства явно мешали, ему удалось пробиться через преграды и сделать то, что наметил.
Женщина, замершая у порога собственного дома, начала его развлекать. Илья присмотрелся: она явно из восточных евреев. В его районе было полно таких суеверных женщин, они всегда сидели в очереди к его жене, славившейся легкостью рук, и Тамара по вечерам частенько со смехом рассказывала ему очередное поверье, принесенное клиентками.
«Если хочешь заработок, нужно понюхать свечку, над которой произносят благословение после исхода субботы. Упаси Б-г мужа сразу не сложить субботний талит — такой неразумный поступок подвергает его жизнь опасности. Кто доедает кусок, от которого откусила кошка, — забывает половину того, что знал».
Илья только посмеивался. У него не было субботнего талита, он не зажигал никаких свечек, и ему даже в голову не могло прийти вырывать кусок изо рта у голодной кошки.
«Есть вера, а есть суеверия», — подумал Илья, внимательно разглядывая женщину. Она очень походила на клиенток его жены, отличаясь только кожей, опаленной безжалостным солнцем Галилеи.
«Крестьянка, лет под пятьдесят, недалекая и легковерная», — решил про себя Илья. Как все парикмахеры, он считал себя большим знатоком человеческой натуры и, сделав какое-либо заключение о характере человека, полностью ему доверялся.
— Могу ли я предложить господину Элияу стакан воды? — робко спросила женщина.
— Да, — милостиво кивнул Илья.
Спектакль ему нравился. Его явно принимали за кого-то другого. Однако почет, с которым ему еще ни разу не доводилось столкнуться в течение всей своей жизни, обрел милость в его глазах.
Женщина принесла нераспечатанную бутылку минеральной воды и одноразовый пластиковый стаканчик.
— Все новое, — она поставила принесенное на маленький столик перед креслом и снова отошла к двери.
Илья откупорил бутылку и жадно осушил два стакана подряд. Подняв глаза на женщину, он понял, что совершил какую-то оплошность.
— Господин пророк пьет без благословения? — робко спросила женщина.
«Черт ее дери, — внутренне расхохотался Илья. — Она приняла меня за пророка Элияу!»
Несколько недель назад он посмотрел по научному каналу ТВ целую передачу, посвященную пророкам и пророчеству, и поэтому считал себя вполне компетентным в данном вопросе человеком.
Ситуация, в которой он очутился, показалась ему и смешной, и удобной. Авантюрная жилка — вот уж чего он в себе не подозревал — дремала в нем, придавленная тяжестью быта и монотонностью существования.
— У посланников иные законы, дочь моя, — важно произнес Илья и в подтверждение своих слов налил и выпил третий стакан.
Теперь женщина уже не сомневалась, что перед ней сидит настоящий пророк Элияу. Ведь он сам признался, сам подтвердил свое посланничество. И она сразу перешла к делу.
— О господин пророк, — умоляюще произнесла она, протягивая к Илье руки. — Спасите моего мужа!
— А что с ним? — спросил Илья, покрываясь холодным потом. Сейчас от него потребуют доказательств, а он, ха-ха, что он может предъявить, кроме изрядной порции нахальства?
— Полгода назад он упал с трактора и повредил колено. Теперь правая нога не сгибается. Врачи назначили физиотерапию, но предупредили, что шансы на успех невелики. Помогите, прошу вас, господин пророк, без мужа хозяйство придет в упадок, а у нас столько долгов, столько долгов…
Женщина горестно вздохнула и устремила на Илью умоляющий взгляд.
«Так-так-так, — лихорадочно заметались его мысли. — Что придумать, что придумать? Можно, конечно, наложить руки и пообещать выздоровление через два дня. А можно...» — он даже выпрямился, пораженный проблеском мысли, яркой, словно выстрел.
— Есть у тебя тяжелый железный предмет с деревянной ручкой? — спросил он женщину.
— Есть! — ответила та после нескольких секунд размышления.
— Принеси.
Женщина бросилась из комнаты и быстро принесла большой молоток для отбивки мяса. На деревянную рукоятку была насажена устрашающего вида головка с выпуклыми квадратными зубьями.
— Отлично! — воскликнул Илья. — Зажги газ и раскали хорошенько головку молотка.
Женщина удивленно посмотрела на Илью.
— Раскали хорошенько, — повторил он решительным тоном. — И приведи сюда мужа.
Женщина поспешила выполнить приказание. Скоро из приоткрытой двери — видимо, ведущей на кухню — стал доноситься запах нагретого металла, а в комнату на инвалидной коляске въехал крепкий мужчина лет пятидесяти, в криво и явно наспех нахлобученной шляпе.
— Это мой муж, Габриель, — женщина встала позади кресла и опустила руки на его спинку.
— Сей-час, — медленно и строго произнес Илья. — Сей-час я приж-гу твое ко-ле-но. И все прой-дет.
Он вовсе не собирался прикасаться железом к ноге, а поднести раскаленную головку как можно ближе и тут же убрать молоток. Попугать немного больного, чтобы произвести эффект. А дальше… А дальше попросить подкинуть его к ближайшей остановке. Пророки не ездят на автобусах? А пусть думают что хотят.
Но вышло еще лучше. Когда Илья, сжимая в руке молоток, подошел к лежащему на диване Габриелю, тот закрыл глаза и отвернулся. Его руки, сжимавшие закатанную штанину, дрожали, а на восковом от бледности лбу проступили бисеринки пота.
— Излечись! — воскликнул Илья и стал приближать головку молотка к колену. Он увидел, как Габриель открыл глаза и, скосив их, с ужасом следил за раскаленным железом. До колена оставалось сантиметров десять, как Габриель вскрикнул и, пытаясь отодвинуть ногу, резко выпрямил ее.
— Получилось! — вскричала женщина. — Слава пророку, получилось!
Илья, не веря своим глазам, смотрел на прямую ногу Габриеля.
— Согни ее, — приказал он, отодвигая подальше молоток.
Габриель послушно согнул ногу в колене.
— А теперь разогни.
Морщась и явно преодолевая боль, Габриель выполнил и это приказание.
— Исцелен! — вскричала женщина. — Исцелен, исцелен, исцелен!
Несколько минут она на все лады славила пророка. Слова лились из ее рта нескончаемым потоком, остановить женщину, а тем более попросить подкинуть до ближайшей автобусной остановки казалось невозможным.
«Надо дать ей прийти в себя, — решил Илья. — Полчаса, час, и волнение уляжется. Я это у Тамары сто раз видел».
Он отвернулся от женщины, пересек комнату, положил молоток на каменный подоконник, уселся в кресло и опустил голову на грудь, всем своим видом выказывая озабоченность.
— Что случилось, господин мой? — женщина сразу поняла намек.
— Я очень устал, — ответил Илья. — Лечение отняло много душевных сил. Мне необходим отдых.
— Позвольте пригласить вас в комнату старшего сына, — ответила женщина. — Он сейчас за границей, так что комната пустует. Вы можете оставаться в ней сколько пожелаете.
«Вот еще не хватало», — подумал Илья.
Войдя в комнату, он первым делом отыскал дверь в туалет, заперся в нем и долго, с наслаждением освобождался от ненужного груза. Потом мылся, воспользовавшись стоящим на полочке шампунем. Вытершись большим мохнатым полотенцем из ванного шкафчика, он почувствовал себя совсем свежим.
Илья оделся, подошел к двери и прислушался. Снизу доносился возбужденный голос женщины.
«Еще не успокоилась. Подождем».
Он сел в кресло и решил ровно через полчаса спуститься вниз. Когда Илья открыл глаза, за окнами стояла глубокая ночь. Прохладный воздух наполнял комнату. В нем ощущалось сосновое дыхание близкого леса, каменный запах нагретых за день валунов, бархатные ароматы цветов в палисаднике. Бледно-лимонная луна тонко освещала высокое черное небо.
С улицы доносился неясный шум голосов. Илья подошел к окну и наклонил жалюзи. Теперь он мог, оставаясь незамеченным, рассматривать происходящее перед домом.
Вдоль ограды струилась длинная очередь. Женщины и старики, некоторые на инвалидных колясках, тихонько переговаривались между собой.
«Чего они ждут? — с недоумением подумал Илья. — Почему не спят в такой час?»
Впрочем, надо было решать свои проблемы. На автобус он опоздал, это понятно. Значит, нужно остаться здесь до утра и с первым же рейсом…
С улицы раздались возмущенные возгласы.
— Я стояла тут еще до тебя, — настаивал женский голос. — Отошла на несколько минут взять рентгеновские снимки. А ты раз — и пристроился.
— Зачем ему снимки? — со смешком ответил мужской голос. — Он человека насквозь видит, лучше всякого томографа. Вот тебе место, становись передо мной. Только не шуми. Пророк отдыхает.
«Ю-у! Да это же ко мне очередь! — чуть не подпрыгнул Илья. — Стоят за излечением. Просто массовый психоз какой-то».
Он на цыпочках подошел к жалюзи и заглянул в щель. Очередь начиналась у входа в дом и уходила в темноту.
«Нужно уносить ноги, — подумал Илья. — Представление зашло слишком далеко».
Он тихонько отворил окно в противоположной стене комнаты, обращенное к склону горы. По стене спускалась водосточная труба, Илья ухватился за нее и через минуту очутился на земле.
Пригнувшись и озираясь по сторонам, он выбрался на тропинку, обошел деревню и направился к сияющей огнями реклам бензоколонке.
Вот, собственно, и вся история. С той ночи прошло много лет. Илья по-прежнему работает в том же салоне, точно так же накручивает по утрам тфилин, правда, уже свои, купленные на утаенные от Тамары деньги. По духовной дороге он не продвинулся ни на шаг, ночь в Галилее точно иссушила все его силы, весь азарт и всю авантажность. Он просил об особом милосердии, и оно было ему даровано, но не так, как он предполагал. Жизнь Ильи ровна, точно зеркало в парикмахерской: дом, работа, продуктовые магазины, телевизор, семейная постель. Каждому человеку с небес отпускают по силам, и, видимо, на большее он попросту оказался неспособен. Впрочем, для большинства живущих такое тихое, не омраченное бедами существование и есть предел мечтаний.
Илья даже не подозревает, что комнату, в которой он проспал несколько часов, давно превратили в синагогу, а рассказ о чудесном исцелении пророком Элияу неизлечимого больного передают из уст в уста по всей Галилее.
Кресло, где сидел Илья, покрыли чехлом из вишневого бархата и теперь в него кладут младенцев во время обрезания. Садиться в кресло хозяйка дома никому не позволяет. Лишь иногда, за немалые деньги, пускает она страждущего, и тот, вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в деревянные подлокотники, соединяется мыслью с духом святого пророка и возносит рвущую сердце молитву к самому престолу Всевышнего. И эта молитва никогда не остается без ответа.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.