[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАРТ 2011 АДАР 5771 – 3(227)
Моя жизнь и моя работа
Израиль Рухомовский
(отрывки)
Израиль Рухомовский, прозванный «еврейским Челлини», родился в 1860 году в городке Мозырь Минской губернии, в 1892-м переселился в Одессу, в 1903-м — в Париж. Выходец из небогатой местечковой семьи, он со временем стал очень искусным и успешным гравером и ювелиром. Взлет в его карьере был связан со знаменитой подделкой — «тиарой Сайтоферна», купленной Лувром в качестве артефакта из скифского кургана. Именно после этой истории Рухомовский с семьей переехал в Париж, где в 1928 году написал на идише свои мемуары. Мы публикуем избранные главы из его неизданной книги в переводе Израиля Пикмана, под редакцией Ирины Ганелес.
Я иду в хедер
Я помню, как к нам пришел Хацкеле-меламед. Он говорил охрипшим голосом, и лицо его было желтым, как воск. Учитель открыл молитвенник и показал букву «А». Сверху на молитвенник упали копейки. Мне сказали, что ангел бросает мне деньги, чтобы я хотел учиться. Потом меня завернули в отцовский талес и на руках отнесли в хедер. Нас, учеников хедера, ребе вечером водил к беременной женщине читать ей молитву перед сном — кришму. Мы повторяли слово в слово за ребе. В конце молитвы выкрикивали слова: «Да будет свет!», «Доброй ночи…» За это каждому давали конфету, а в бедных семьях — по орешку. У Хацкеля я учился ивриту и молитвам. И вот я уже дорос до более высокого класса.
Следующего моего ребе звали Иван, потому что он был николаевский солдат. Хорошим ребе был этот Иван. Его жена тоже была хорошая женщина с голубыми глазами. Я не знаю, за что они меня полюбили. У Ивана я начал изучать Пятикнижие. Как и все николаевские солдаты, ребе умел хорошо выговаривать букву «р» и читал текст Пятикнижия (Хумиша) нараспев. В ту зиму наш хедер был далеко от нашего дома и мне сшили тулупчик из белой овчины, который подвязывался пояском. А к пояску прикреплялся кувшинчик, куда клали еду на целый день. Вечером мы занимались при свете грошовой свечки, которую каждый мальчик приносил с собой в хедер. Сегодня вспоминается, как я засыпал во время занятий — голова падала и так сладко дремалось. Бац! — удар. Ребе толкает в бок со словами: «Босяк, во время учения мальчик не должен спать!» Поднимаешь испуганное лицо, с трудом открываешь глаза и забываешь, где находишься… Еле дождешься 8–9 часов вечера — и ты свободен! Радостные идем домой. Мороз крепчает. Снег скрипит под сапогами. Банда учеников вываливается из всех хедеров после изнурительного дня, как освобожденные каторжники. Ребята несут фонари-самоделки, изготовленные из промасленной бумаги. При каждом неосторожном шаге свечка падает, и фонарь сгорает. Мальчик горько оплакивает свою потерю, а остальные ребята смеются. Но однажды эти молодцы увидели, что им навстречу идет «мертвец» в белом саване. Как мыши, они разбежались с криком. История была такова. На лестнице повесили сушить белье. Корова стала чесать голову, и лестница с бельем, падая, зацепилась за рога. Корова не смогла вытащить голову и вместе с лестницей и бельем пошла гулять.
<…>
Мозырь. Рыночная площадь и Спасская гора. Фотография начала XX века
Веселый бедняк
Почти каждая еврейская община имела своего «знаменитого» шута — веселого бедняка. На свадьбах он был заводилой, выполняя роль свадебного шута. Он забавлял всех шутками, прибаутками и частушками. На праздник Пурим он был основным артистом и режиссером праздничного спектакля. Исполнителю роли Мордухая он напялил порванный меховой колпак, воском приклеил бороду и пейсы, в уши заткнул куски ваты. Царя Артаксеркса он нарядил в корону, изготовленную из старой шляпы, на которую наклеил картинки, вырезанные из игральных карт. На шею повесил цепь от часов-ходиков, к которой была прикреплена «медаль» — крышка от кастрюли. Артаксеркс был подпоясан поясом, на котором болтался «меч», сделанный из дощечки. Вот вам, пожалуйста, «настоящий царь».
У царицы Эсфирь (ее играл, естественно, тоже мужчина) лицо было повязано платком (чтобы спрятать бороду). На голове был платок в больших цветах, а на плечах широкая турецкая шаль. Поверх лапсердака было надето платье. Из-под платья виднелись огромные грязные сапоги, но кто это обязан смотреть вниз — лишь бы вверху было все красиво. Самую большую роль в спектакле, роль Амана, наш шут исполнял сам. Речь состояла из наполовину еврейских, наполовину польских слов. В голосе можно было услышать целую гамму оттенков, подчеркивающих властность и ярость его персонажа: упаси Б-же — настоящий Аман. По сравнению с шутом современные артисты могли бы служить у него истопниками. На праздник Симхестойре наш шут появлялся в высоком поломанном цилиндре, а за пазухой у него были украденные калачи.
На праздник урожая — «Кучки» — он приглашал прихожан к обряду благословления, имея в руках вместо лимона соленый огурец, а вместо лавровой ветви — березовую хворостину. За ним бежала ватага ребятишек, и он им командовал: «Конец празднику, ломайте кущи». Дети радовались этой возможности, а женщины, глядя на это, качали головой, приговаривая: «Гуляй, голытьба, посмотрим, что ты завтра будешь кушать». В течение года он совершал целый ряд таких проделок, которые будоражили весь наш маленький городок. Если у вас есть время и терпение, я вам перескажу несколько историй про него. Наш молодчик — веселый бедняк — был зол на одного богача. Он нанял несколько рабочих и сказал, что хочет заново перекрыть крышу «своего» дома. Рано утром, когда все еще спали, он привел рабочих к дому богача и велел им разобрать крышу… «В чем дело? Кажется, что стучат на крыше?» — «Да, большой шум». Вскакивают с постелей, выбегают на улицу: «Г-споди, ой, ой!» На крыше сидят рабочие и ломают ее. «Сукины дети, что вы там робите? Вон с крыши, собачьи дети!» — «А где хозяин, что нас нанял?» Попробуйте ответить им... Он уже «смылся». Сразу поняли, чья это была работа. Но попробуй накажи этого байструка, этого гультая. Чего ему бояться, бедняку. Посадить его в тюрьму? Так у него же есть жена и дети…
В другой раз, рассказывали, выкинул такой трюк. Это было перед Пасхой. У него, как всегда, не было денег, чтобы закупить, что нужно дома к празднику. И вот он пустил по городу слух, что переплывет разлившуюся в половодье реку, и продал билеты на это зрелище. А так как он считался хорошим пловцом, это не вызвало удивления, но каждый хотел сам увидеть, каким способом он будет переплывать реку, что может выкинуть такой байструк? Не жалко потратить пару копеек на билет, но посмотреть, как это будет… На интересное зрелище всегда находятся охотники. Наш молодчик снимает с себя лапсердак и стремительно прыгает в воду, по самую шею. Все замерли. Он поворачивает голову к собравшемуся народу и кричит: «Слушайте, евреи! У меня есть жена и дети. Если вы хотите, чтоб я утонул, я пойду дальше». — «Вернись, вернись, чтоб тебе пусто было! Ох, какой гультай! Он нас неплохо одурачил! Ах, какая наглость, посмеялся над всем городом!» А в душе были все рады, затея всем понравилась, и никто не пожалел истраченных пары копеек. А веселый бедняк получил возможность купить к Пасхе мацу и немного вина.
Особенно он издевался над приезжими торговцами. Зимой при хорошей санной дороге они привозили на базар продавать дрова. Наш шутник сторговал все дрова и приказал отвезти их на кладбище. Там он распорядился, чтобы продавцы у каждого памятника положили по нескольку поленьев дров. Пока они этим занимались, он исчез с кладбища. Когда продавцы спохватились, что их обманули, они затеяли между собой драку, доказывая друг другу, у кого было больше дров.
На базаре были мясные лавки. Они стояли вдоль берега: одна половина была на земле, вторая повисала на сваях. Когда река разливалась, вода доходила до пола. В одной из лавок пол был поломан и сквозь дыру была видна вода. Наш бедняк нанял работника и велел вычерпать воду из ямы. Работник был небольшого ума, не понял, что вода поступает из реки, и начал выливать воду через порог. Эту работу он бы делал и по сей день…
Еще один маленький рассказик, и мы вернемся к нашей «микве». Как обычно, наш шутник отирался на базаре, и вот он услышал, как один недотепа спрашивает: «Где живет цирюльник?» «Идем со мной. Я парикмахер», — сказал бедняк и ведет к себе домой. Усаживает в сенях, берет горшок с разведенным мелом, который каждая хозяйка держит для подбеливания печки, обильно намазывает щеткой из рогожи этим мелом бороду, говорит ему: «Обожди, я наточу бритву» — и уходит, оставляя его зимой в холодных сенях. Недотепа ждет и ждет, а мел замерзает у него на бороде. Стучит, зовет «парикмахера». Где там! Короче, недотепа в таком виде должен был идти искать парикмахера.
Однажды на базар крестьяне привезли продавать в мешках мякину. Наш веселый бедняк скупил эту мякину, повел продавцов к бане и велел им высыпать мякину в микву. Что знает непосвященный? Они увидели темную яму, им сказали сыпать, они так и сделали.
А мякина ведь легкая, и она плавала на воде. Он велел им утопить мякину…
Вы сами понимаете, что эти несчастные провалились в микву. Шутник исчез, а продавцы еле-еле вылезли оттуда, мокрые как курицы.
<…>
Первая заработанная пятирублевка
Когда в доме не осталось предмета, на котором можно было бы гравировать, я заказал у «мишамзника» большую палку. Ице Голдшмид подарил мне маленькую деревянную колодку, куда вставлялась эта палка. Потом, когда вся палка была заполнена гравировкой, ее нужно было очистить, освобождая место для последующей гравировки. Папин напильник был старым и стертым, у меня не хватало сил, чтобы нажимать на него, но у нас был сосед, здоровенный детина, он приходил помогать мне.
Вот так, с большими мучениями, мне удавалось гравировать орнаменты и рисунки. Когда я уже почувствовал уверенность в работе, то с помощью моей сестры выписал наложенным платежом из Варшавы штихели и напильники. У «мишамзника» заказал отлить формочки. У токаря изготовил ручки и, с Б-жьей помощью, начал становиться резчиком печатей. У богатых панов я стал зарабатывать небольшие деньги и со временем начал считаться хорошим мастером. Однажды даже один помещик пригласил меня в свое имение, я у него все серебро отгравировал. Паненки делали мне комплименты, угощали ягодами красной смородины. Я стеснялся их и, наверное, был краснее самих ягод… Утешением было то, что я принес домой целых пять рублей — первый заработок! Я почувствовал себя настоящим богачом.
К этому времени, в 15–16 лет, меня уже считали приличным парнем и, конечно, присылали сватов. Пророчили хорошее приданое. Говорили о двух-трех сотнях рублей, но отец хотел пятьсот. Я помню, как однажды пришел к нему знакомый «ишувник» (деревенский житель. — Прим. перев.) и, не стесняясь, в моем присутствии сказал: «Реб Хацкул! Сколько вы хотите за вашего парня?» Отвечает ему отец: «Пятьсот рублей». «О, так много!» И сразу ушел. Вот здесь надо отдать должное моему отцу: «Такой удалой парнишка, со всеми хорошими качествами, бен-йохет (единственный сын. — Прим. перев.), освобожденный от призыва, с собственным двухэтажным домом, — это настоящая находка, на каждой улице не валяется. Это, пожалуй, очень дешево — пятьсот рублей. Скажите сами, не так ли?»
В Дамановичах, маленьком еврейском местечке в трех часах езды на волах от города Мозыря, находился водочный завод. Там работал бухгалтером очень порядочный еврей — реб Шавел Алукер. Хозяин имения, хоть и ненавистник евреев, тоже был о нем высокого мнения. Все начальники, когда приезжали с ревизией на завод и заставали Шавела, стоящего у стены, облаченного в молитвенные атрибуты, должны были ждать, пока он кончит молиться: «Ничего не поделаешь, может все гореть, он с места не сдвинется». Разговаривал он тихо. Ни разу грубого слова не слетало с его уст. Милостыню он дарил так, чтоб никто не заметил. А чистюля был: сапоги блестели, борода причесана, пейсы завиты. Его супруга Злата была также чистехой и умницей. К тому же знатного происхождения: из семьи раввинов и ученых. Как бы бедны они ни были, но все это не было на виду, нужда не выпирала. Пять девушек было. Как-то выкручивались: шили, вязали чулки для помещицы, держали корову, делали творог и взбивали масло. Отвозили в Мозырь. Их молочные товары славились своей чистотой и качеством.
Эстер-Рише, мамина подруга, ездила в Дамановичи покупать молочные продукты. Она знала эту семью и предложила маме посвататься к ним. Мама поехала с подругой как будто купить творог и масло и увидела, как дочь Алукера доставала тесто из дежки и пекла хлеб. Затем выкатала лист теста и нарубила лапшу. Маме девушка пришлась по сердцу. Вернувшись домой, она рассказывала, как девушка «изящными ручками» подбрасывала хлеб в воздух, как нарезала лапшу до тонкости шелка, и что девушку зовут Мэра. Не знаю почему, но имя Мэра мне очень понравилось. И, слава Б-гу, 49 лет, по сей день, имя Мэра в моем сердце. Я не выпускаю слово «Мэра» из уст, и каждый раз что-то мягкое и теплое звучит в этом имени — Мэра.
<…>
Я делаю тиару
В то время очаковец дал мне большой заказ: своего рода корону — тиару из золота. В связи с тем, что тиара наделала в свое время много шума во всем мире, особенно в мире археологии, стоит мне об этом рассказать.
Тысячелетия тому назад в Крыму жил народ, наполовину греки, наполовину варвары, — скифы. Их царя звали Сайтоферн. Тиару как будто город Альбия подарил царю. На тиаре была изображена греческая легенда о городе Трое, которая описана в «Илиаде» Гомера. Тиара Сайтоферна, как ее впоследствии называли, имела форму высокой остроконечной ермолки и состояла из трех частей. Верхняя сделана из ажурных греческих орнаментов. На самой ее верхушке лежит змея, скрученная в спираль; голова торчит высоко, а в конце змеи тоже головка.
Под средней частью по кругу тиару окаймляет крепостная стена города Альбия с восемью башнями. На стену нанесен древнегреческий текст о том, кто и кому дает тиару. Значение этого текста я узнал позднее.
Над стеной — история Трои. <…>
Нижняя часть тиары, богато украшенная орнаментами, отображает жизнь скифов: принесение в жертву их лошадей, которых не режут, а душат веревками вокруг шеи; их охоту в лесу на различных животных: грифонов, львов, оленей и зайцев; как они обучают детей стрелять из лука, как гонятся с собаками за животными, а также их хозяйство в поле: лошадей, коров, овец, коз. Одежда скифов, их обувь сделаны из кожи, обшитой мехом. Форма их одежды взята с большой вазы, находящейся в Петербурге, в Эрмитаже.
В нижней части тиары 27 фигур и множество полевых растений. Для того чтобы создать такую серьезную вещь, очаковец дал мне много русских и немецких книг с рисунками старых барельефов, находящихся в крупных музеях.
Над выполнением колоссальной композиции я трудился целых семь месяцев. И получил за это 1800 рублей. Впервые в моей жизни я сразу получил столько денег. Я тут же купил два лотерейных билета и надеялся на самый крупный выигрыш. Учитывая имеющиеся сбережения, у меня стало три тысячи рублей. Значит — почти богач.
<…>
Тиара Сайтоферна в Лувре. Открытка начала ХХ века
Узнаю, что тиара попала в Лувр
Спустя некоторое время захожу я однажды на фабрику «Жако». И директор говорит мне с улыбкой: «Знаете, куда попала ваша тиара? Можете принять от нее привет!» Он показывает мне газету «Фигаро» из Парижа и зачитывает большую статью о том, что музей Лувр имел счастье купить шедевр, тиару скифского царя по имени Сайтоферн. Ее нашли в земле Крыма, и возраст ее более двух тысяч лет. К этой статье дали фотографию тиары в натуральную величину, а также перевод на французский язык надписи, которую я на ней сделал в древнегреческом стиле, сам не зная, что она означает. За эту дешевку Лувр уплатил двести пятьдесят тысяч франков, а некоторые говорят — целых полмиллиона.
Эта история была для меня величайшим сюрпризом: с одной стороны, меня радовало, что моя работа выставлена в таком большом окне — подумать только, в парижском Лувре, самом крупном музее мира! С другой стороны, меня огорчало, что другие обогащаются за счет моего труда, а мне платят гроши. Я прячу этот номер «Фигаро» и думаю, что раньше или позже правда всплывет на поверхность, и мир узнает ее.
В мире археологии много говорили об этой тиаре. В петербургском Эрмитаже были очень недовольны, что из России ускользнул такой редкий экспонат. Слухи все же расходились, что тиара — именно моя работа. Развернулась дискуссия между археологами всего мира. Многие из них не верили в возможность сделать такую вещь в наше время. Зачастили ко мне профессора из Одессы и петербургского Эрмитажа, спрашивали, моя ли это работа. Я им отвечал: пока своими глазами не видел эту тиару, не могу знать. Вот так понемножку страсти улеглись, и больше об этом не упоминали. Тиара так и осталась на «своем» престоле в Лувре и ждала меня…
Мы опять переехали на новую, шикарную квартиру, с балконом, с большим двором и ухоженными деревьями. Купили новую мебель; от прежней нищеты следа не осталось. Дети ходили в школу искусств, у них были большие успехи. На стенах тоже переменили декорации: вместо старых детских рисунков появились серьезные эскизы, головки и целые классические фигурки, а также скульптурные работы — руки, ноги, орнаменты. Мой салон принял совсем другой вид — настоящее художественное ателье.
<…>
Рахмастривский раввин
Несмотря на то что Одесса — город безбожников, там были довольно верующие евреи и даже хасиды. Однажды ко мне пришли два хасида и сказали, что раввин реб Мотеле Рахмастривский, большой любитель красивых изделий, слышал обо мне и просит, чтобы я приехал к нему. Я им говорю: «Встреча с рабби — для меня не особый почет, но раз вы говорите, что он знаток прекрасного и хочет видеть мои изделия, то пусть приедет ко мне». Хасиды прямо остолбенели от таких слов и такого нахальства. Раввин не имел другого выхода, как поступиться своей честью и приехать ко мне. Он явился со своим попечителем и, желая доказать мне, что он тоже художник, привез показать как свою работу пресс-папье в виде двух переплетенных змей. Я сразу догадался, что эта вещь сделана методом гальванизации и он купил ее уже в готовом виде. «Да, — подумал я, — нашел кого дурачить». И спрашиваю: «Как это живые змеи позволяют сделать из себя плетенку? А кроме того, как можно держать некошерную вещь?» Раввин говорит: «Я могу при помощи наговора усыплять живую змею». Думая, что я ему поверил, он стал рассказывать мне много других глупых историй. Но надо сказать, что из всех этих сказок я понял, что он разбирается в гальванопластике и знает, как пользоваться новыми методами фотографии, цинкографии. Конечно, делал он это чужими руками. В общем, раввин затеял начать с моей помощью «дело». Он заказал сделать маленький медальон с десятью заповедями и другие мелочи, с которых легко можно сделать гальванические копии и продавать богатым хасидам как свою собственную работу, выполненную с Б-жьей помощью. И каждый год, когда он прибывал в Одессу стричь свою паству, он заказывал мне именно такие работы. На каждой вещи он приказывал ставить свое имя и адрес, причем по-русски. Он у меня просиживал целые дни поздно, до вечерней молитвы, причем никогда не творил полуденную молитву. Но одно у него нельзя было отнять: он был большим любителем и интересовался каждой вещью, тем, как я ее сделал. Однажды он засиделся очень долго, и Мэра хотела угостить его чаем. Он сказал, что целый день отказывается от еды, но в два часа ночи выпивает полстакана молока (а животик у него порядочный). Ни одного слова он не мог написать по-древнееврейски. Позже он выехал в Иерусалим и оттуда мне в Париж присылал заказы с претензией, что благодаря его авторитету я возвеличился, а потому должен делать скидки в ценах. Как вам нравится такое нахальство? Лишь несколько лет тому назад, когда «западная цивилизация» пробила себе дорогу на восток, арабы стали делать в Израиле погромы и так избили нашего раввина, что он умер от побоев. Так он стал настоящим мучеником.
<…>
Тиара Сайтоферна ныне экспонируется в Музее декоративного искусства в Париже как шедевр ювелирного дела конца XIX века
Нет человека без покровителя
Однажды, это было перед праздником Пурим, приносят мне телеграмму из Парижа. На адресе указана моя фамилия, но улица и дом не наши. Возвращаю телеграмму и говорю, что это не мне. Рядом стоит Мэра. «Прочти сначала, — говорит она, — может быть, это действительно нам?» Беру и читаю: буквы французские, а слова русские. Словом, я кое-как разобрался, что телеграмма из редакции «Матен» из Парижа: «Так как говорят, что тиара Сайтоферна, которая в Лувре, ваша работа, редакция “Матен” просит немедленно выслать все чертежи и документы, касающиеся этого». Ты права, Мэра, речь идет обо мне! Ну, милая женушка, давай потанцуем. Наш сын наверняка попадет в Париж. От неожиданности, от молнии, которая нас ослепила, мы совсем опешили. Короче, назавтра и на следующий день посыпались письма и газеты из Парижа. Крупнейшие газеты, такие, как «Фигаро» и другие, просили меня, каждая в отдельности, только с ней иметь дело, каждая предлагала деньги на расходы для поездки в Париж. «Матен» напечатала мой портрет, найденный у моего знакомого в Одессе. В Одессе шум и гам. Все обо мне писали, говорили. А Париж интересовался мною долгие месяцы. С каждым днем все больше представителей из заграничных газет приезжало и все расспрашивали, расспрашивали. Чем больше я молчал, тем интереснее было им узнать, каковы мои дальнейшие намерения.
Французский консул в Одессе получил возможность через фабрику «Жако» узнать, кто я и кем являюсь. Через своего секретаря он пригласил меня к себе и спросил, желаю ли я ехать в Париж. Отвечаю: «Что касается “желаю ли” — ясно, желаю, но дело, очевидно, затянется. У меня, — говорю, — жена, долгие ей годы, а также полдюжины детей. Надо их кормить. А деньги на дорогу? Да и сама жизнь в Париже тоже будет стоить». Консул говорит: «Не волнуйтесь, мы обо всем позаботимся, но делайте поменьше шума. Никто не должен знать, что вы едете в Париж».
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.