[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАРТ 2011 АДАР 5771 – 3(227)
Юристы Моисеева закона
Олег Будницкий
Союз русской присяжной адвокатуры в Германии был организацией профессиональной, а не национальной. Правда, подавляющее большинство членов Союза (временами около 4/5)[1] были евреями по происхождению (а почти все из них и по вероисповеданию), и в деятельности Союза, а в особенности в судьбах его членов, возможно, в наибольшей степени выразился дух «русского еврейства», «русских Моисеева закона», бежавших из России потому, что они были русскими юристами, а из Германии — потому, что были евреями.
Столь высокая доля евреев среди юристов-эмигрантов, причем именно адвокатов, неудивительна. Евреи играли заметную роль в русской адвокатуре. Среди ее «звезд» были А.Я.Пассовер, Г.Б.Слиозберг, М.М.Винавер, О.О.Грузенберг, А.С.Гольденвейзер и многие другие[2]. Но с конца 1880-х годов правительство начало принимать меры по ограничению доступа евреев в адвокатуру. С 1889 года допуск в адвокатуру лиц нехристианских исповеданий стал производиться только с разрешения министра юстиции по представлению советов присяжных поверенных, то есть практически лишь в виде исключения. Так, знаменитые юристы Винавер и Грузенберг, фактически выполняя работу адвокатов, числились в помощниках присяжных поверенных. В 1915 году была введена процентная норма для приема евреев в состав присяжных поверенных (от 5 до 15%) . Однако эти ограничения, принятые за два года до Февральской революции, прекратившей всякую дискриминацию евреев, не успели существенно повлиять на их численность в составе русской присяжной адвокатуры. После прихода к власти большевиков, ликвидировавших «нормальную» юриспруденцию и судопроизводство, многие адвокаты, в том числе евреи, предпочли эмигрировать. У них были не только «классовые» (юристы хорошо зарабатывали и были явно «чуждыми элементами» для «рабоче-крестьянской власти», что в эпоху красного террора было небезопасно), но и профессиональные расхождения с советской властью. К тому же многие из них состояли во враждебных большевикам партиях, от вполне «буржуазных» кадетов до народных социалистов.
Высокая доля евреев в Союзе русской присяжной адвокатуры объясняется отчасти тем, что евреи-юристы в эмиграции предпочитали обосновываться в Германии, где испытывали меньшие языковые проблемы. Согласно опросным листам, заполненным членами Союза в апреле—мае 1925 года, большинство российских адвокатов в той или иной степени владели немецким языком. Характерно, что практически никто из заполнивших опросные листы не хотел бы перебраться в другую страну.
Инициаторами создания Союза русских присяжных поверенных в Германии были Б.Л.Гершун, И.В.Гессен, И.М.Рабинович и М.Д.Ратнер. 21 июня 1920 года состоялось учредительное собрание Союза, 19 июля был утвержден устав, и Союз начал существовать de facto. В состав Союза русской присяжной адвокатуры принимались только те, кто мог представить подтверждение своей работы в качестве присяжного поверенного в дореволюционной России. Основной задачей Союза была взаимная поддержка и защита интересов находившихся в Германии членов русской присяжной адвокатуры, а также оказание бесплатной юридической помощи неимущим эмигрантам. На 1 ноября 1921 года в Союз входило 67 членов, в 1923-м — 186, в 1930-м — 76.
Первым председателем правления Союза был избран Исаак Моисеевич Рабинович (1859–1929), присяжный поверенный при Петербургской судебной палате. В России он был известен прежде всего как автор фундаментальных трудов по железнодорожному праву. В эмиграции с присущей ему основательностью подготовил и издал юридический справочник «Русские в Германии» (Берлин, 1921). В справочнике разъяснялись различные аспекты германского законодательства об иностранцах, хитросплетения германских, старых российских и новых советских законов, прямо или косвенно оказывавших воздействие на юридический статус и повседневную жизнь русских беженцев.
В 1921 году председателем стал Б.Л.Гершун, находившийся на этом посту вплоть до своего отъезда из Германии после прихода к власти нацистов[3].
Непроста была жизнь на чужбине беженца, зачастую плохо владеющего немецким языком и, разумеется, совершенно не разбирающегося в немецких законах. И не способного приноровиться к немецким обычаям. А ведь это было еще не все — какую «головную боль» доставляли дела о разводах: ведь многие семьи разрушила революция и Гражданская война, многие просто потеряли друг друга без всякой надежды найти. Возникали новые отношения, складывались семьи, рождались дети. А узаконить сложившееся положение вещей бывало чрезвычайно трудно.
Очевидно, что услуги российских адвокатов были востребованы русскими беженцами. Проблема, однако, заключалась, во-первых, в том, что далеко не все они были в состоянии оплатить услуги юриста, во-вторых, не все адвокаты в достаточной степени владели языком, знали германские законы и были способны вести дела на том же профессиональном уровне, что в России. Кроме того, немецкие адвокаты встретили своих российских коллег как конкурентов, без восторга, и не были готовы принять их в свою гильдию. Работать русские адвокаты могли, но, к примеру, не имели права писать в объявлениях слово «адвокат», поскольку титулом Rechtsanwalt (адвокат) мог пользоваться только немецкий адвокат. Однажды немецкий юрист подал в суд на русского коллегу за то, что тот в письме к нему употребил обращение «Herr Kollege» (коллега), тем самым уравняв себя с ним, и подписался с титулом «Doktor»[4].
В 1922 году в правлении Союза русской присяжной адвокатуры велись дискуссии об особенностях деятельности в изгнании. Один из вопросов касался профессиональной этики: можно ли рекламировать свою деятельность, привлекая незнакомых клиентов (давать объявления в газетах, вывешивать вывески). В среде дореволюционной присяжной адвокатуры этого не разрешалось:
Запрещение публикаций, вывесок и т. п. исходило из того правильного соображения, что практика адвоката должна слагаться путем постепенного расширения круга его клиентуры, убеждающейся в его деловитости, знаниях и честности, а не путем публичного оповещения в газетах, могущего в этих условиях носить характер зазывания клиентов, не соответствующего при нормальных условиях жизни достоинству адвоката, в распоряжении которого находятся все возможности работы и создания практики[5].
Гренадирштрассе, где жили
многие евреи, прибывшие из Восточной Европы. Фотография Вальтера Гирке. 1928
год
В эмиграции юристы оказались в иных условиях работы: они потеряли привычную клиентуру и заработок, кроме того, реклама могла быть полезной для потенциальных клиентов за отсутствием «списка адвокатов, доступного всем и каждому, как то было в России». Однако публикацию рекламы все равно запретили. Причиной были взаимоотношения между русскими и немецкими юристами: «запрет актуален для немецких адвокатов, так что русские адвокаты могут не давать публикаций из уважения к стране, оказавшей им гостеприимство». Было разрешено указывать лишь свое имя, при этом «недопустимы <…> публикации, носящие зазывной или рекламный характер, указывающие на успешность ведения дел, ссылки на прежде занимаемые должности и вообще выходящие за пределы простого оповещения об адресе и занятии адвокатской практикой»[6].
В «организации трудовой помощи», т. е. трудоустройстве юристов-эмигрантов, особых успехов Союз не достиг. Если работу и находили, то, как правило, помимо Союза. Клиентами русских адвокатов становились «старые знакомые», выбравшиеся из России, причем нередко с капиталами или какой-то их частью, и русские компании, возобновившие свою деятельность за границей или пытавшиеся отсудить свои средства у зарубежных партнеров. Обзаводились они и новыми клиентами, принадлежавшими к деловой и финансовой элите эмиграции. Юристы, в частности, занимались управлением имуществом, в том числе недвижимостью. В общем, постепенно складывалась клиентура, появлялись заработки, позволявшие вести вполне достойную жизнь, хотя для некоторых крупных и успешных адвокатов несопоставимую с российской. Преуспевали юристы со сложившейся в России репутацией — разумеется, при условии свободного владения немецким языком и должной ориентации в германском законодательстве и судебной практике. Наблюдалось и другое явление: сравнительно молодые адвокаты, не успевшие громко заявить о себе в России, в силу профессиональной подготовки (например, обучения в свое время в германских университетах), знания языка быстро выдвигались в первые ряды. Наиболее ярким примером такого «выдвиженца» был А.А.Гольденвейзер[7].
Члены Союза отдавали себе отчет в том, что подавляющее большинство эмигрантов не может себе позволить оплатить услуги адвоката. При Союзе была создана юридическая консультация, занимавшаяся по сути благотворительностью. Общественная деятельность Союза не ограничивалась консультированием малоимущих эмигрантов. Русские юристы пытались (и небезуспешно) отстаивать интересы эмиграции перед германскими властями, влиять на принимаемое в отношении эмигрантов законодательство. К их мнению (что было нечастным явлением в случае с эмигрантами) власти прислушивались[8].
В политическом отношении юристы-эмигранты занимали непримиримую позицию по отношению к большевикам и очень скептически оценивали перспективы эволюции, «нормализации» большевизма и, соответственно, возвращения на родину. Однако вопрос репатриации, особенно учитывая тяжелое положение русских беженцев в Румынии и Польше, постоянно обсуждался. Разумеется, условием возвращения должны были стать гарантии советского правительства, что репатриантам предоставят равные права с другими советскими гражданами. По этому поводу сочли необходимым высказаться и русские юристы в Берлине. Прежде всего они задались вопросом, «имеются ли в Советской России какие-либо права гарантии неприкосновенности личности, ее прав на жизнь, свободу, честь и имущество». Ответ, как можно было предположить, был отрицательным, но обличенным при этом в безупречную юридическую форму:
В этом отношении наиболее показательными являются изданные советской властью в 1922 году Кодекс уголовный; гражданский; уголовно-процессуальный и другие, характеризующие «новое» направление советского строя. Все эти кодексы при внешнем сходстве, а иногда простом повторении прежних русских законов, содержат положения, явно нарушающие самые основные начала правового строя. Так, уголовно-процессуальный кодекс, повторяя десятки статей судебных уставов 20 ноября 1864 года, устанавливает правило, в силу коего все судебные приговоры могут быть отменены административным учреждением — Отделением Комиссариата Юстиции.
Далее, даже сами советские законодатели признают всю несогласованность… взаимно противоречивых декретов, издаваемых отдельными советскими учреждениями, а потому рекомендуют судам руководствоваться не декретами, а «социалистическим правосознанием».
Наконец, среди всех других советских учреждений выделяются чрезвычайные комиссии, для действий которых уже не существует никаких законов и которые фактически не подчиняются даже Совету Народных Комиссаров.
Оскар Грузенберг.
Рисунок Владимира Кадулина. 1913 год
При таких условиях нельзя не прийти к выводу: 1) что в Советской России нет правового строя и каких-либо гарантий личности, 2) что при существующем строе, даже если бы Советское правительство пожелало честно исполнять свои обязательства, — а для допущения чего-либо подобного нет никаких оснований, — то и в том случае оно не могло бы поручиться за фактическое выполнение своих обязательств и 3) что поэтому всякое обращение со стороны российских общественных организаций с предложениями и ходатайствами о репатриации должны быть признаны явно неуместными и недопустимыми[9].
По поводу нового советского Гражданского кодекса, значение которого существенно снижалось его первой статьей, гласившей, что гражданские права реализуются постольку, поскольку они не противоречат интересам рабочей и крестьянской власти, афористично высказался еще один русский адвокат, гораздо более знаменитый, чем его берлинские коллеги, В.А.Маклаков: «Это совершенно как в старину — право [не] быть высеченным, пока не высекут»[10].
Между тем наступил 1933 год. 28 января, за два дня до назначения Гитлера рейхсканцлером, в Союзе русской присяжной адвокатуры в Германии состояло 75 человек; около 60 из них были евреями[11].
Вскоре после прихода к власти нацистов, в чьем антисемитизме сомневаться не приходилось, русско-еврейские адвокаты начали разъезжаться из Германии, но не очень спешно. Держали незаконченные дела, да и не хотелось бросать налаженную жизнь, изучать другой язык, что в их профессии было ключевым условием. Большинство перебиралось в Париж, признанную столицу русской эмиграции, кое-кто уехал в США. Однако бывшие берлинцы поддерживали между собой связь, делились впечатлениями и проблемами, сообщали о судьбах коллег и товарищей.
Адвокатов, как и многих других беженцев, волновала проблема: чем жить? Ничего другого, кроме как занятия юриспруденцией, они не знали и не умели. Переучиваться было поздно, заниматься физическим трудом не позволяли возраст и здоровье. И все же некоторые не теряли оптимизма. Так, Гольденвейзер через полгода после переезда в новую страну писал: «В Америке я не разочарован. Поле для наблюдения и изучения здесь громадное, да и для деятельности были бы интересные возможности, но вот только специальность наша как нельзя менее подходит для трансплантации (курсив мой. — О.Б.), а кроме того, нужно жить и входить в жизнь годами, пока настолько с ней освоишься, что сможешь активно в ней участвовать»[12]. И в другом письме: «Я лично еще ничего не добился, но вполне искренне приписываю свои неудачи исключительно моим личным дефектам и комплексам. <…> Однако, повторяю: при неограниченном и растущем спросе решительно на все в Америке можно найти применение для всяких знаний и талантов, нужно только уметь бороться и добиваться»[13].
Это было справедливо для любой другой новой страны. Если даже удавалось приспособиться, то выйти на прежний уровень было нелегко. Б.Л.Гершун писал после пяти лет жизни во Франции: «Мы с О.М.[14] живем тихо, уединенно и скромно, одним словом, не столько живем, сколько доживаем. У меня много всякой работы, и не профессиональной, а заработки скромные. Со здешним правом, обычаями и нравами больше или меньше освоился. Право неплохое, обычаи — хуже, а нравы — совсем скверные»[15].
Е.А.Фальковский более чем через год после приезда во Францию был все еще не устроен: «Хотите подробностей? — задавал он риторический вопрос Гольденвейзеру. — Вот: работы так же нет (как у Вас и как год назад), если не считать случайных <…> дел, без работы и без будущего, не покрывающих и половины бюджета... Сбережения растягиваются как резина, — но и резине бывает конец, и вскоре после рождества я выкидываю сигнал SOS и иду ко дну»[16].
Начавшаяся 1 сентября 1939 года война отразилась на материальном положении не только тех, кто находился в воюющих странах. Она ударила и по благополучным — тем, кто успел перебраться за океан. Л.М.Зайцев, один из последних членов Союза русской присяжной адвокатуры, покинувших Берлин незадолго до начала войны, с присущим ему юмором писал Гольденвейзеру из Брюсселя в марте 1940 года: «От коллег получаю письма из Буэнос-Айреса и Сант-Яго, Парижа и Лондона, Риги и Ковно. Все предлагают ответить на трудный вопрос частного международного права: куда девался клиент, как таковой? Не можете ли Вы посодействовать разрешению этой столь актуальной проблемы?»[17]
Переписка юристов не исчерпывалась обсуждением профессиональных проблем, сводившихся, в основном, к отсутствию клиентов и, следовательно, работы и заработков. Очень любопытны рассуждения Гершуна о вышедшей в Париже в 1938 году книге воспоминаний знаменитого адвоката Оскара Грузенберга «Вчера».
Милюков — страха ради иудейска — напечатал о ней восторженную рецензию. Я прочел эту книгу. Лучше бы она не вышла. Очерки, посвященные воспоминаниям о делах, очень интересны, но они пропадают в автобиографии и в воспоминаниях о «великих людях», его друзьях — Короленко, Горьком, Кони. Язык — вымученный, любовь к «истинно-русским» оборотам речи и поговоркам <…> — и повсюду Оскар, Оскар и Оскар, — некуда от него спрятаться.
Как вам нравится в первых строках — определение русского языка:
«Я полюбил этот удивительный язык: в ласке шелковисто-нежный, завораживающий; в книге — простой, просвечивающий до невозможности скрыть малейшую фальшь; в испытаниях борьбы — подмороженный, страстно-сдержанный»[18].
И в таком стиле почти вся книга. Только там, где он рассказывает о делах, защитах, муках за подзащитных, — там язык натуральнее.
Ни один настоящий русский человек не писал, и не будет писать таким русским языком.
Книга успеха не имеет. <…> Про одного русского мне рассказывали, что он сказал, что, прочитав книгу Грузенберга, стал антисемитом. А Грузенберг собирается выпустить второй том[19].
Грузенберг своей самовлюбленностью и самоуверенностью раздражал многих. Но все же это была история и слава русской адвокатуры. И Гершун не выдержал — написал о сильно не понравившейся ему книге положительную рецензию.
Но, конечно, на первом плане в переписке — политика, напрямую влиявшая на судьбы беженцев: «В каждом письме хочется писать о политике, так как эти вопросы неизменно стоят на первом плане, <...> Помнится, я в моих прошлых письмах к Вам пытался выдерживать объективную точку зрения на происходящее в Германии и, как Вы правильно указывали, впадал в чрезмерный оптимизм. Все сложилось хуже, чем можно было себе представить в 1937 году, когда я покинул Берлин. Ни для какого оптимизма теперь не осталось места»[20].
Как ни удивительно, но все эти годы, вплоть до лета 1939-го, Союз русской присяжной адвокатуры продолжал функционировать в Берлине. По-видимому, никакой общественной деятельности он уже не вел (да и вряд ли мог вести в условиях нацистской диктатуры, стремительного сокращения численности «личного состава» и средств).
«В нашем “бывшем родном” Берлине уже совсем никого из знакомых и друзей не осталось, да и союз окончательно ликвидирован. Бедный Беме[21] умер, Зайцев уехал, один Владимир Абрамович[22] еще держится в своем посольском бесте…» — информировал Гольденвейзер Гершуна 10 июля 1939 года[23].
О том, как и когда был ликвидирован Союз русской присяжной адвокатуры, мы узнаем из письма Е.А.Фальковского: «Берлинская русская адвокатура официально скончалась в начале лета: собрали они “общее собрание” из 9 (sic!) членов, закрыли Союз, раздали фонд Гершуна — главным образом Рудинскому[24], — а вскоре и из сих девяти иные появились здесь: Зайцев, Переплетник[25], В.А.Гольденберг. Здешняя адвокатская жизнь не богаче. Тесленко, как всегда, уехал бессрочно на юг, и в этом году эта бессрочность тянется, конечно, дольше обычного. Собраний нет, о традиционном бале (плохо удавшемся уже в прошлом сезоне), конечно, и не помышляют. Б[орис] Львов[ич] [Гершун] мил и корректен, но вижу я его нечасто: он или “по вечерам не выходит”, или “воскресенье отдыхает” — вообще, перемена его возраста за эти 6 лет сказывается на его habitus’e[26] заметно. Элькин, как Вы знаете, внезапно, но очень вовремя отбыл в тихий Дублин… тоже бессрочно? Зайцев — в Брюссель, Фрумкин — на высоких постах в ОРТ-ОЗЕ, а потом, в данный момент, находится в Виши, центре внутренней еврейско-русской эмиграции последних месяцев. Впрочем, там же и Милюков, бодрые и загадочные статьи которого Вы, наверное, читаете с интересом, но без удовольствия»[27].
Завершим рассказ о трудах, днях и скитаниях российских адвокатов выдержкой из письма Б.Л.Гершуна от 6 июня 1940 года, т.е. в разгар наступления германских войск на Париж:
События, нас постигающие, мы переносим спокойно. В находящийся от нас в двух шагах лицей Мольера попала бомба; к счастью, в этом учебном заведении с начала войны прекращены занятия и жертв не было. Отклонение падения сверху на один миллиметр могло лишить меня удовольствия писать Вам. Мы не оставляем Париж, веря в то, что к этому нет оснований, а бомбы могут всюду упасть. Но если Париж будет в опасности, на что мы не рассчитываем, веря в то, что нас отстоят, мы под началом Гитлера не останемся и станем вновь беженцами. А пока жизнь идет своим чередом, каждый делает свой долг, чтобы поддержать течение жизни, и каждый должен так поступать, а не дезертировать «в страхе иудейском».
Большинство русских адвокатов пока не уезжает. <…> Действует и будет действовать Очаг для евреев-беженцев, и мы кормим еще теперь по 250 человек в день. Средства у нас пока имеются. Эвакуировать наших старцев, живущих в Очаге, некуда и надо и о них заботиться <…> голодные продолжают желать обедать каждый день, и от этой привычки их не отучить[28].
Надежды Гершуна не оправдались. Через восемь дней Париж был объявлен открытым городом. Для русских евреев, независимо от их профессиональной и даже конфессиональной принадлежности, начались испытания, по сравнению с которыми бледнели все предшествующие.
Говоря об истории русской «адвокатуры в изгнании» между двумя мировыми войнами, или, иначе, между революцией и войной, можно заключить: юристы проявили высокую способность к самоорганизации, профессиональной и человеческой солидарности. И, в традициях лучших представителей российской дореволюционной присяжной адвокатуры, способность и «вкус» к общественному служению, к защите интересов соотечественников, оказавшихся в положении изгнанников в чуждом и не всегда доброжелательном мире.
Статья подготовлена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект № 08-01-94001А/D).
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1] ГА РФ. Ф. Р-5890. Оп. 1. Д. 39 (Список присяжных поверенных и их помощников, живущих в Берлине); Ф. Р-5981. Оп. 1. Д. 179. Л. 138–44 (список членов Союза на 1927 г.); Русская адвокатура в Германии. Отчет о деятельности Союза за 10 лет (1920–1930). Берлин, 1930. С. 29–32.
[2]. См. подробнее: Кучеров С.Л. Евреи в русской адвокатуре // Книга о русском еврействе: От 1860-х годов до революции 1917 г. М.; Иерусалим; Мн., 2002 (воспроизведение издания Нью-Йорк, 1960). С. 404–441.
[3]. См. о нем: Будницкий О.В. В движении: русские евреи-эмигранты в 1930-х годах // Лехаим. 2010. № 11. С. 42.
[4]. ГА РФ. Ф. Р-5890. Оп. 1. Д. 2. Л. 4–5.
[5]. ГА РФ. Ф. Р-5890. Оп. 1. Д. 2. Л. 1.
[6]. Там же.
[7]. См. о нем: Будницкий О. В движении. С. 41.
[8]. Бочарова З.С. Урегулирование прав российских беженцев в Германии в 1920–1930-е гг. // Русский Берлин 1920–1945. М., 2006. С. 399.
[9]. Русские беженцы: Проблемы расселения, возвращения на Родину, урегулирования правового положения (1920–1930-е годы). Сост. З.С.Бочарова. М., 2004. С. 199–200 (текст отзыва датируется публикатором 30-м мая 1923 г.).
[10]. Цит. по: Будницкий О.В. Российские евреи между красными и белыми (1917–1920). М., 2005. С. 104. Прим. 38.
[11]. ГА РФ. Ф. Р-5890. Оп. 1. Д. 48. Л. 1–6, 26.
[12]. Гольденвейзер А.А. — Кантору М.Л., 12 июня 1938 г. «Службы или иного постоянного заработка пока также не имею. Можно ли будет существовать здесь в качестве русского адвоката, пока еще не могу сказать», — писал он месяц спустя Гершуну (Гольденвейзер А.А. — Б.Л.Гершуну, 10 июля 1938 г.). Bakhmeteff Archive of Russian and East European History and Culture, Columbia University, Alexis Goldenweiser Collection, Box 4 (далее — Gold, цифра обозначает номер коробки).
[13]. Гольденвейзер А.А. — Мазору М.М., 11 декабря 1938. Gold-4.
[14]. Ольга Марковна, жена Б.Л.Гершуна.
[15]. Гершун Б.Л. — Гольденвейзеру А.А., 25 декабря 1938. Gold-4.
[16]. Фальковский Е.А. — Гольденвейзеру А.А., 26 ноября 1939. Gold-5.
[17]. Зайцев Л.М. — Гольденвейзеру А.А., 22 марта 1940. Gold-6.
[18]. Грузенберг О.О. Вчера: Воспоминания. Париж, 1938. С. 5.
[19]. Гершун Б.Л. — Гольденвейзеру А.А., 15 мая 1938. Gold-4.
[20]. Гольденвейзер А.А. — Б.Л.Гершуну, 10 июля 1939. Gold-5.
[21]. Беме Густав Густавович, член Союза русской присяжной адвокатуры в Германии.
[22]. Имеется в виду Владимир Абрамович Гольденберг, член Союза русской присяжной адвокатуры в Германии.
[23]. Гольденвейзер А.А. — Б.Л. Гершуну, 10 июля 1939. Gold-5.
[24]. Рудинский Борис Андреевич, член Союза русской присяжной адвокатуры в Германии, страдал болезнью сердца, что не позволяло ему работать.
[25]. Переплетник Григорий Моисеевич, член Союза русской присяжной адвокатуры в Германии.
[26]. Habitus (лат.) — внешность, наружность.
[27]. Фальковский Е.А. — Гольденвейзеру А.А., 26 ноября 1939. Gold-5.
[28]. Б.Л.Гершун — А.А.Гольденвейзеру, 6 июня 1940. Gold-6.