[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ФЕВРАЛЬ 2011 ШВАТ 5771 – 2(226)
ВОЗВРАЩЕНИЕ АГЕНТОВ
Жанна Васильева
На Гоголевском бульваре, 10 открывается выставка «ОНИ» Виктора Пивоварова, подготовленная Московским музеем современного искусства и галереей XL. За последние семь лет это третий проект Пивоварова – после выставок «Шаги механика» в Третьяковской галерее и Русском музее в 2004 году и «Едоки лимонов» (Юлия Качалкина. Лисомилы монаха Рабиновича // Лехаим. 2007. № 3) в ММСИ в Ермолаевском в 2006-м, показанный в России.
Виктор Пивоваров. Из серии «Стеклянные». 2010 год
Кажется, что «предел вневременной», в том числе искусств, Пивоварова интересует больше, чем пересечение земных границ, а память детства и тени прошлого живее в его работах, чем персонажи настоящего. Его трудно назвать еврейским художником, но, по его признанию, еврейские корни, традиции, судьба для него небезразличны. Он вспоминает чье-то наблюдение, касающееся еврейской диаспоры: «Ее присутствие заставляет вибрировать окружение». «Это, конечно, поэтический образ, – замечает Пивоваров. – Но при этом довольно точный. Он подразумевает, что еврейский элемент художника, поэта интенсифицирует поле, в котором существует».
Самому Пивоварову «вибраций» не занимать. Колебания внутреннего маятника художника мало похожи на вычисленную траекторию.
Одну из главок своей книги «Влюбленный агент» Пивоваров назвал «Возвращение беглеца». Речь в ней шла о том, как, перебравшись из Москвы в Прагу в 1982 году, художник вернулся к живописи. Для одного из отцов московского концептуализма (а Пивоваров, конечно, занимает почетное место в ряду прародителей этого романтического создания) возвращение к холсту и масляной краске, палитре и мольберту, короче, к классической картине в те годы выглядело примерно таким же отчаянным жестом, как сдача Кутузовым Москвы после Бородино.
Из серии «Философы, или Русские ночи» (2010): Даниил Андреев (диптих), Владимир Сорокин
Разве не Пивоваров воспевал радости «открытой» картины, не притворяющейся окном в мир, а остающейся плоскостью, как какой-нибудь противопожарный стенд или плакат? Разве не он в 1970-х заговорил на новом языке, запустив на плоскость холста и альбомного листа невиданных персонажей с длинной-длинной рукой или синим ухом, обрывки слов и фрагменты супрематических и прочих миров? Словно вырвавшись за пределы земного тяготения, они парили в невесомости на полотне. А потом начали дрейф в сторону «пустой» абстракции. И вот этот-то художник в Праге вдруг принялся, словно школяр, ставить натюрморты с привезенными из Москвы алюминиевой кастрюлькой и старой синей чашкой или рисовать вагончик старьевщика, давно исчезнувший со столичных улиц… Короче, вытащил забытый за ненадобностью скрипучий «деревянный велосипед реализма» и даже попробовал на нем проехаться по прошпекту современного искусства. Эксперимент, кстати, оказался вполне плодотворным. Свидетельством тому – «Шаги механика» в Третьяковской галерее и Русском музее и «Едоки лимонов» в Московском музее современного искусства.
Но дело не только в повороте на 180 градусов. А в том, что с Пивоваровым никогда нельзя быть до конца уверенным, отъезжает он прочь или возвращается. Точнее, он умудряется это проделывать одновременно. Сам он как-то сравнил эту траекторию с движением по спирали. Иначе говоря, чем дальше он уезжает, тем вернее возвращается. И наоборот – если в новом альбоме 2010 года он декларирует «Они вернулись!», то есть вероятность, что вы встретитесь с незнакомцем.
Впрочем, для начала неплохо бы выяснить, кто такие, собственно, «они»?
Ничего личного?
Сам художник на этот счет высказывается вполне определенно: «Они – это те герои и персонажи, которые рождаются в сознании художника. Получив воплощение, они живут самостоятельной жизнью. Меланхолики и Отшельники, Совершенные и Бессмертные – все те, кто дал название разным сериям, представляют космос авторского сознания».
Очевидно, что этот хор персонажей – вроде множащихся отражений в зеркалах. Это те другие, в которых себя, как в зеркале, мы видим. Диалог с «другими» – единственный способ выяснения, что за птица «я». Какого семейства и какого полета… Уж не об автопортрете ли речь? Если так, то новая выставка Пивоварова может показаться лирической серией.
Надо сказать, самому автору эта идея не кажется привлекательной. «Мне стало крайне неприятно употреблять местоимение “я”, – признается художник. – В большинстве моих работ всегда были сильны очень личные, автобиографические мотивы. Но пришло время, когда зацикливание на сугубо личном для меня стало невозможным. Так возник цикл “Философы, или Русские ночи”, где нет моего портрета и вообще вроде бы ничего личного нет».
Что правда, то правда. Личное в серии «Философы…» надо искать днем с огнем. Более того, в них трудно обнаружить «знакомого» Пивоварова. Черно-белые портреты ученых Александра Пятигорского и Мераба Мамардашвили, писателей Эдуарда Лимонова и Владимира Сорокина, поэтов Даниила Андреева, Иосифа Бродского и Игоря Холина написаны по… фотографиям. Можно сказать, что на велосипеде реализма Пивоваров добрался до самой дальней его границы – фотореализма.
Из серии «Философы, или Русские ночи» (2010): Иосиф Бродский
Такие дальние путешествия случайными не бывают. «Для меня это был очень интересный опыт отказа от авторского “эго” в художественно-рукописном виде, – говорит Пивоваров. – Потому что рукопись художника в данном случае отсутствует. Его индивидуальность находит проявление, во-первых, в общей концепции, во-вторых, в выборе. В остальном он почти автомат. Почти повторяет фотографию».
Но и в выборе своих героев Пивоваров стремился избежать субъективности. «Я выбирал персоналии, опираясь на свою интуицию. Выбирал тех людей, которые, на мой взгляд, оказали самое существенное влияние на формирование московского культурного поля», – говорит художник. В результате в серии и появились портреты Александра Дугина, Мераба Мамардашвили, Даниила Андреева… Более разных мыслителей трудно представить. Да и Пивоваров ни с одним из этих трех не был знаком.
Нельзя сказать, что это бегство не только от лирического, но и авторского «я» совсем необычно для Пивоварова. Почти тридцать лет назад, переезжая в Прагу, он решительно подводил итоги московской жизни: «Я ищу новый язык, который бы не говорил, язык, который бы молчал». Тем интереснее, что человеческое, теплое, личное проступает, словно тайнопись, в работах, написанных скупым слогом оброненных цитат, геометрических контуров и плоского цвета доски объявлений. И – как выясняется – даже в картинах, писанных по фотографиям. Даже в портрете Даниила Андреева, о котором никаких личных воспоминаний не могло быть.
Из серии «Стеклянные». 2010 год
Воспоминаний нет, но общее пространство неожиданно обнаружилось. Им оказался не только духовный пейзаж Москвы, который, по убеждению Пивоварова, невозможно представить без прозрений Андреева, но и мир тихих издательских коридоров и редакторских комнат, заставленных столами-шкафами с рукописями… «Оказалось, что Даниил Андреев был членом Горкома графиков, – рассказывает Пивоваров. – Он зарабатывал на жизнь как шрифтовик. Сейчас это утраченная профессия. А в 1950-х годах и раньше на обложках книг не использовали наборный шрифт. Там буквы рисовали художники, которые на этом специализировались. Обложку – картинку или композицию – делал художник. А надписи – шрифтовики. За работу они получали абсолютные гроши. В художнической иерархии ремесло их считалось самым скромным, маргинальным. Шрифтовики были такими Акакиями Акакиевичами книжной иллюстрации. Но не в том суть. Получается, что я ходил по одним и тем же издательским коридорам, что и Даниил Андреев. И может, даже по тем же редакторам».
Пространство стало накопителем времени. Но кроме неожиданности параллелей траекторий движения людей из разных времен есть и другое сближение. Образ забитых шрифтовиков, среди которых жил духовидец, рифмуется с любимыми маргиналами Виктора Пивоварова, путешествующими с ним по жизни. С соседом-баянистом Григорием Сергеевичем Татузовым, который писал стихи в самодельные тетрадки. С тихим пьяницей, резчиком по мрамору Овсеем Овсеевичем Дризом, чудесным поэтом, чьи стихи «Хеломские мудрецы» (Леонид Кацис. Овсей Дриз // Лехаим. 2006. № 5) переводил Генрих Сапгир, а Пивоваров иллюстрировал (Жанна Васильева. Пивоваров и другие мудрецы // Лехаим. 2008. № 12). «Как все настоящие поэты, а Дриз им был, он был ясновидящим», – мимоходом сообщит Пивоваров о своем старом друге. И вслед за тем приведет его стихотворение «Эпитафия», в котором при желании можно обнаружить свернутый в клубочек сюжет «Загадочной истории Бенджамина Баттона». Режиссер Дэвид Финчер ставил свой фильм по рассказу Фицджеральда, но трудно предположить, что Овсей Овсеевич Дриз, кроме идиша, владел еще и английским.
Из альбома «Лисы и праздники». 2005 год
Иначе говоря, сложно отделаться от мысли, что серия «Философы…» перекликается не только с «Русскими ночами» романтика Владимира Одоевского, но и с «Хеломскими мудрецами» Овсея Дриза. Впрочем, для художника в данном случае, похоже, важнее акцент не на национальном, а на сакральном. «Цикл “Философы” сделан в ночной, сумеречной гамме. Это черно-серые портреты, – говорит Пивоваров. – Для меня этот момент был очень важен. Ночь я понимаю как время, открытое всему сакральному».
Но если так, то перед нами возникает знакомое напряжение между аскетизмом средств и энергией смысла, который так любил Пивоваров. Чем более обыденными выглядят «реалистичная» стилистика портретов и сумеречная гамма черно-белого фото, тем «объективнее» и монументальнее ночной пейзаж лиц, отсылающий к сновидениям и яви грез.
«Время Розы» и другие секреты
Цикл «Философы, или Русские ночи» – один из ключевых в экспозиции на Гоголевском бульваре, но не единственный. Среди самых больших неожиданностей – появление… скульптур. В нелюбви к скульптуре Пивоваров неоднократно признавался. Как он говорит, «это личные дела – я учился на скульптурном отделении». Но, посмотрев залы будущей выставки, художник «просто физически ощутил», что ему не хватает пространственных объектов. Так возникли «Стеклянные». Головы и бюсты, отлитые по заказу художника, абсолютно прозрачны. Их содержимое открыто всякому любопытному взгляду. Рукописи и стрелки, буквы и цифры – бурная внутренняя интеллектуальная жизнь, можно сказать, налицо.
Первым вспоминается Даниил Хармс, один из излюбленных собеседников художника, наряду с Малевичем, Хлебниковым, Платоновым. У Хармса была идея «устройство человеческого лица отмечать знаками, буквами и цифрами». У Пивоварова эта хармсовская программа шифровки-дешифровки лиц выглядит взломанной и спутанной. Словно компьютерный вирус все своротил и перепутал в тесноте прозрачных голов. В результате «Стеклянные» объекты, по замыслу художника, «напоминают дадаистские вещи, правда, в отличие от тех они ужасно беспомощные, жалкие, и очень смешные».
«И лужи на дворе, / И облако в стакане» (посередине).
Из альбома «Они вернулись!». 2010 год
Впрочем, внутри самой экспозиции тоже есть близкая параллель. Я имею в виду цикл «Время Розы». Написанный в 1988 году и впервые сейчас показанный в Москве, этот цикл тоже имеет непосредственное отношение к стеклу. Поскольку отсылает к «секретикам», которые дети делали во дворах еще в 1960-х годах. Не то чтобы серия напрямую была связана с этой детской игрой, тем не менее Пивоваров описывает ее очень подробно в своей книжке: «В земле делается небольшая ямка, на дно которой кладутся какие-нибудь маленькие предметы: коробочки, пузырьки от лекарств, яркие фантики от конфет, бусины, обломки игрушек. Ямка прикрывается кусочком стекла, а стекло засыпается землей. После этого земля слегка разгребается, чтобы получилось круглое оконце, и в это окошко, за которым мерцают загадочные сокровища, можно смотреть».
Игрушечное сакральное – невзаправдашнее, ненастоящее, но все же таинственное, влекущее – при свете дня и взрослом трезвом взгляде выглядит смешным и бессмысленным. Чепухой, одним словом. Но маленькие солдатики, стоящие на часах у домашнего будильника, все же остаются «Стражами времени». Их слабость и малость не отменяют игрушечной отваги, пожалуй, даже подчеркивают ее.
Нынешние стеклянные бюсты похожи и на продолжение «Времени Розы», и на детские «секретики», которые выставили на обозрение взрослых. Они прозрачны, беспомощны, комичны. Но даже в своем жалком бессилии напоминают об исчезнувшей тайне, недоступной тем, кто забыл о детстве – времени Розы.
Для Пивоварова вообще слабость, нелепость, беспомощность – сигналы маргинального бытия – обладают особой привлекательностью. Самое невероятное, что он умудряется это находить даже в таких монументальных фигурах, как Малевич.
Когда Пивоварова спрашиваешь, почему его так интересует именно поздний Малевич, из которого явно вышли все пивоваровские «Эйдосы» и «Эйдетические пейзажи», он вспоминает знаменитый автопортрет Малевича. «Малевич – такая волшебная фигура, которую ни перешагнуть, ни объехать совершенно невозможно.
«Дух Феникс возрождающийся» из альбома «Милена и духи» (внизу). 2009 год
Что касается позднего Малевича, то одно обстоятельство меня очень задевает. В его позднем автопортрете есть элемент беспомощности, какой-то жалкости. Малевич стоит в торжественной позе, но живопись очень неуверенная. И это очень подкупает, я должен сказать. Это лучше, интереснее рассчитанных супрематических форм. Когда появляется слабость, то появляется человечность. Особенно у очень сильных личностей, типа Малевича. В его супрематических вещах человечность отступает на задний план. А здесь она очень откровенна, ощутима».
Случайно или нет, но проступающая человеческая беспомощность великана связана с возвращением к картине. «Поздний Малевич нашел связку с классическим искусством, – замечает Пивоваров. – Не он один. Есть в истории искусства ручеек, небольшой, но постоянный. Ручеек поисков абсолюта. Поисков абсолютного тела, абсолютного человека, энергии. Он, конечно, связан с платонизмом и неоплатонизмом, с именами Леонардо, Пьетро делла Франческа… Я стараюсь войти в этот ручеек. Это не имеет ничего общего с мистикой. Скорее, с осознанной постройкой чего-либо. Я бы назвал это культурной работой».
Из цикла «Эйдосы с атрибутами» (2009): «Эйдос с ракеткой»
(крайняя слева),
«Эйдос с чернильницей» (крайняя справа)
Искусство переключения оптики
«Они вернулись!» – альбом, нарисованный Пивоваровым в 2010 году, – завершает экспозицию. Этот альбом – встреча с еще одним «незнакомым» Пивоваровым. Во-первых, снова неузнаваем рисунок. Вместо фирменной пивоваровской ясности – экспрессия, экстатический восторг… Во-вторых, серия пронизана радостью.
Этот альбом возник вопреки очевидности. «Когда я приезжаю в Москву (это бывает редко, но тем не менее), я впитываю в себя все: воздух, идеи, голоса, настроения и так далее, – говорит художник. – Вряд ли вас удивит, что мои впечатления были очень тревожны. Но в этом альбоме я даю позитивный взгляд. Я как бы хочу показать, что все всегда происходит одновременно. Достаточно чуть-чуть изменить нашу оптику, и мы увидим весь этот город, и жизнь, которой живем, совершенно по-другому. Любовь, поэзия, природа – они вне времени.
Мы не можем не переживать актуальные политические события, страшные природные катаклизмы. Кто не переживает, значит, просто мертвый. Но если бы мы могли эту оптику переключать хотя бы на секунду, было бы замечательно».
Не знаю, как насчет других способов, но один проверенный способ переключения оптики существует. Чтобы он начал работать, достаточно прийти на выставку Виктора Пивоварова.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.