[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ФЕВРАЛЬ 2011 ШВАТ 5771 – 2(226)
Воскрешение местечка
Михаил Майков
Отношение к идишкайту и идишланду меняется. Штетл – понимаемый предельно широко – стремительно входит в моду. Когда 35 лет назад герой Фридриха Горенштейна объяснял бердичевским евреям, что их дома сложены «из обломков библейских камней и плит», те просто не понимали, о чем он говорит, а заезжие москвичи морщились. С тех пор все изменилось. Вот показательный пример, из недавних. В блоге писателя Олега Юрьева кто-то, в похвалу некоему еврейскому проекту, обронил: «Ни капли местечковости». На что хозяин отреагировал весьма жестко: «Почему же. Масса местечковости. В хорошем смысле слова. А в плохом это слово сегодня употребляют в основном московские гламурные журналисты, стыдящиеся своих бабушек и одновременно полагающие, что наличие этих бабушек (или мам, или пап и мам) позволяет им благодушно посмеиваться над жидочками».
В общем, тренд сменился. Местечко стало не только поводом для национальной гордости, но и престижным объектом исследования. Лишнее тому подтверждение, если какие-то подтверждения еще нужны, – огромный (без малого сто страниц) блок материалов «В поисках “настоящего еврейского штетла”» в исключительно чутком к интеллектуальной моде журнале «Новое литературное обозрение» (2010. № 102).
Раздел состоит из пяти публикаций. Михаил Крутиков предлагает краткий очерк менявшейся «репутации» штетла за последние два столетия, от романа Израиля Аксенфельда «Кокошник» до нынешних экспедиций по уцелевшим общинам Восточной Подолии.
Далее идет центральный материал блока – сокращенный перевод известной работы Дана Мирона «Литературный образ штетла». Исходная точка рассуждений Мирона примерно та же, что в хрестоматийном докладе Шкловского «В защиту социологического метода». Как Шкловский сравнивает исторические сведения о Белогорской (точнее, о ее прототипе – Чернорецкой) крепости с соответствующими главами «Капитанской дочки», так и Мирон сопоставляет описания Касриловки у Шолом-Алейхема и воспоминания его брата о Воронке (то есть «реальной» Касриловке). Но израильского литературоведа интересует не социологическая, а, напротив, сугубо эстетическая мотивировка того сдвига, который происходит в художественном тексте относительно документального (то есть относительно реальности). Анализируя важнейшие сюжетные мотивы «местечкового топоса» и выделяя ряд норм, которым подчинялось изображение штетла в литературе, Мирон показывает, что весь этот нормативный комплекс был направлен на вписывание местечка в континуум еврейской (в том числе библейской) истории и презентацию его как «маленького Иерусалима».
Удивительно, что эта работа – без сомнений, очень качественная в аналитической части, но тем не менее достаточно элементарная по основным положениям и выводам – стала поворотным моментом в изучении еврейской словесности XIX – начала XX века. Трудно поверить, но до середины 1990-х (а исследование Мирона, появившееся на идише еще в 1981 году, широкую известность получило лишь после английской публикации в 1996-м) чисто «миметический» подход к художественным описаниям штетла был делом совершенно обычным. Кажется, даже сам автор несколько смущен необходимостью формулировать столь простые вещи и словно бы извиняется за это: «Утверждение, что литературный штетл является вымышленным пространством, может показаться банальным. Ведь любое литературное пространство <…> как бы реалистично оно ни было изображено, по определению, исторически недостоверно». Однако факт остается фактом: до Мирона расподоблением «настоящего» местечка и его литературной проекции никто не озаботился, так что работа израильского ученого вот уже лет 15 имеет статус «современной классики» и ссылки на нее постоянно встречаются в трудах не только литературоведов, но и историков восточноевропейского и российского еврейства.
Например, в публикуемой здесь же статье профессора университета Беркли Деборы Ялен «Так называемое “еврейское” местечко…», в которой описывается, как в 1920-х годах еврейский вопрос трансформировался из национально-религиозной проблемы в поиск путей «социоэкономической ассимиляции» мелкобуржуазной местечковой массы «на марксистской основе».
Идеология такой ассимиляции неоднократно менялась. Первоначальные планы переделки местечка на социалистический лад сменились идеей создания на целинных землях еврейских колхозов и массового переселения туда (в первую очередь в Биробиджан) населения из бывшей черты оседлости. Однако в годы «большого террора» руководители Еврейской автономной области вслед за своими кураторами из КОМЗЕТа и ОЗЕТа были уничтожены, и «биробиджанский проект» оказался под подозрением. Все эти колебания генеральной линии не могли не сказаться на концепции выставки «Евреи в царской России и в СССР», открывшейся в 1939 году в Ленинграде. О выставке и ее идеологическом контексте рассказывает Александр Иванов.
Наконец, Валерий Дымшиц на примере стихотворения Мани Лейба «Нежин» демонстрирует, как организован «местечковый» хронотоп в модернистской идишской поэзии. Основное его отличие от образа штетла в произведениях «отцов-основателей» комментатор видит в том, что взгляд «новых» поэтов не исключает из пейзажа нееврейские детали (в случае Мани Лейба – памятник Гоголю, нищих украинских бандуристов и даже свиней и церковь), уравнивая их в поэтических правах с сугубо еврейскими.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.