[<<Содержание] [Архив]       ЛЕХАИМ  ДЕКАБРЬ 2010 ХЕШВАН 5771 – 12(224)

 

К вопросу о курице и яйце

 

Джеймс Кугел

В доме Потифара. Библейский текст и его перевоплощения

Пер. с англ. М. Вогмана

М.: Текст; Книжники, 2010. – 476 с. (Серия «Чейсовская
коллекция».)

 

Русскоязычный корпус текстов, посвященных миру раввинистической литературы, в последнее время прирастает не только изданиями первоисточников, но и переводами классических западных монографий, ставших учебными пособиями для нескольких поколений студентов, изучающих еврейскую толковательную традицию. Последнее событие в этом ряду – выход по-русски исследования известного библеиста, гарвардского профессора Джеймса Кугела «В доме Потифара» (первое англоязычное издание – 1990 год). В ее основу лег подробный анализ постбиблейской трансформации историй о Йосефе, Моше, еврейском народе в изгнании и ряда других сюжетов Танаха.

Книга Кугела открывает перед читателем дорогу в мир библейской экзегезы, отраженный в апокрифах, мидрашах, Талмуде, самаритянских хрониках и других произведениях еврейской литературы (впрочем, иногда переклички с мидрашами и талмудическими текстами находятся и в ранней христианской словесности, и в Коране). Автор с увлеченностью сыщика из хорошего детектива сам прослеживает путь «обратного проектирования» многих мотивов раввинистической литературы и призывает читателя найти их корни в тексте Писания. Кугел успешно реконструирует не всегда явно выраженные связи между многочисленными дополнениями, возникающими при пересказе библейских сюжетов в раввинистической литературе, и их источниками в толкованиях оригинального текста Танаха.

Вслед за такими признанными авторитетами, как Л. Гинцберг, Г. Вермес, Й. Хайнеман и другими, анализирующими жанр расширенного библейского пересказа, он пытается ответить на вопрос: откуда брали постбиблейские толкователи те яркие детали и дополнительные подробности, которыми они украшали библейское повествование при пересказе или интерпретации? Что появилось раньше – курица или яйцо? Новый виток библейского сюжета возник в результате экзегетической мысли еврейских толкователей или его появление было предопределено самим развитием древней интерпретационной традиции? И что возникает сначала – вопрос к тексту Библии или ответ на него? Сперва толкователи задумываются над нестыковками в ряде библейских фраз и затем, объясняя причину таких несоответствий, порождают «нарративную экспансию», рассказ, их истолковывающий? Или, может быть, наоборот: готовый нарратив, дополняющий библейское повествование, находит свое место в раввинистической литературе с помощью искусной привязки его определенными экзегетическими методами к сложным фразам библейского текста?

Книга Кугела не только предлагает читателю ряд ярких эссеистических разборов отдельных библейских сюжетов и мотивов с дальнейшим прослеживанием их судьбы в еврейской литературе, но и дает ему инструментарий, методологическую модель для прочтения ранних библейских комментариев в целом. Автор тщательно отслеживает улики, свидетельствующие о первичности или, наоборот, вторичности того или иного мотива в постбиблейской традиции. Он разбирает сюжет на микроэлементы – отдельные экзегетические мотивы и с их помощью реконструирует ход первоначального толкования, отсекая по дороге избыточные мотивы, удвоения сюжета и нарративные повторы.

В финале своего исследования Кугел приходит к одному из самых спорных, но и самых интересных выводов. Он утверждает, что огромный набор разрозненных экзегетических мотивов свидетельствует о том, что уже задолго до новой эры в еврейской традиции существовал некий устный корпус стандартных объяснений трудных мест библейского текста, который передавался от учителя к ученикам в бейт мидрашах и использовался во время проповедей в синагогах. Доказательства существования такого корпуса ранней еврейской экзегезы привести невозможно, но методика «обратного проектирования», тщательное прослеживание многочисленных постбиблейских «нарративных экспансий» убеждают автора в верности его гипотезы.

Отдельно хочется отметить замечательную работу переводчика, который отлично справился с трудной задачей перевода академической книги со специфической терминологией на доступный не только узким специалистам язык.

Мария Каспина

 

Скелеты в шкафу

 

Tadeusz Słobodzianek

Nasza klasa. Historia w XIV lekcjach («Наш класс. История в XIV уроках»)

Gdańsk: słowo / obraz terytoria, 2009. – 108 s. (польск. яз.)

 

Главная литературная премия Польши – «Ника» присуждена Тадеушу Слободзянеку за пьесу «Наш класс», посвященную трагедии в Едвабне, где 10 июля 1941 года поляки заживо сож­гли сотни своих еврейских соседей (см. статью Я. Этингера: Лехаим. 2001. № 8). Это событие послужило материалом не только судебных процессов, но и исследований (среди них – книга американского социолога польского происхождения Я. Т. Гросса «Соседи», вызвавшая бурную дискуссию в польском обществе, объемный двухтомник статей и документов «Вокруг Едвабне», работа А. Биконт «Мы из Ед­ваб­не») и фильмов («Место рождения» П. Ло­зинь­ско­го, «Штетл» М. Ма­жинь­ско­го, «Соседи» А. Ар­нольд). Слободзянек в послесловии указывает, что эти работы дали ему импульс к написанию пьесы и послужили фактографическими источниками.

Но, как пишет в сопровождающих публикацию пьесы «Размышлениях над “Нашим классом”» Леонард Нойгер, «историки сделали свою работу. Кинематографисты, журналисты, прокуроры, судьи, политики, моралисты – все сделали свое дело. А трупы до сих пор не похоронены». Пытается ли 65-летний драматург (наверное, важно отметить, что он не еврей – поляк, родившийся в Енисейске у сосланных туда за службу в Армии Крайовой родителей) похоронить эти трупы, вынести все скелеты из всех – польских и еврейских – шкафов, возможно ли это вообще, есть ли катарсис у этой трагедии, написанной едва ли не в античном духе? Слободзянек, судя по его высказываниям («я не судья, не прокурор и не Господь Бог»), наделяет свою пьесу функцией одновременно искательницы «правды» и плакальщицы, называя ее «попыткой оплакать взаимные вины».

Действие начинается в маленьком (в пьесе – безымянном, впрочем, увы, не только в Едвабне происходили подобные события) польском городке в 1920-х годах, задолго до трагических поворотов истории – советской оккупации и последующего вступления гитлеровских войск. Польские и еврейские дети – десять персонажей пьесы – ходят в одну школу, читают одни и те же стишки, играют, влюбляются, дружат, вместе переживают общую утрату – смерть Юзефа Пилсудского. Эти первые идиллические «уроки» служат контрастом непостижимо драматическому развитию событий в «уроках» последующих, выпавших на долю «нашего класса», да и всего поколения.

Ключевые для понимания пьесы слова вынесены в ее заглавие: «наш» (т. е. «свой» – в противоположность «чужому», однако на глазах зрителя/читателя это единство «своих» разрывается, и персонажи становятся предельно чужими друг для друга); «история», которая, меняя одну тоталитарную декорацию на другую, предстает как пожирающий молох, требующий все новых и новых жертв; «уроки», которые некому извлечь, ибо все персонажи (за исключением Абрама, еще до войны уехавшего с семьей в Америку и ставшего там раввином) погибли либо физически (как Якуб Кац, убитый польскими одноклассниками, подозревавшими его в сотрудничестве с советскими властями, или как Дора с маленьким ребенком на руках, сожженная вместе с другими еврейскими жителями городка, или как поляк Рысек, угонявший бывшую одноклассницу Рахиль «в гетто» и застреленный спасавшим ее мужем-поляком, тоже бывшим одноклассником), либо духовно, как Зыгмунт, слепо, бессмысленно и жестоко мстящий невинным и беспомощным за расстрелянного НКВД отца («Ну, Дора, ты сама видишь. У Рысека есть шрамы от Советов, а у тебя нет», – говорит он в сцене коллективного изнасилования бывшей еврейской соученицы), или Генек, загонявший еврейских соседей в сарай и поджигавший его («Да их там и тысячи не наберется! Самое большее – семьсот. А то и еще меньше»), а позже ставший священником, или Менахем, ставший следователем и после войны мстящий за убиенных, применяя «недозволенные методы».

Половодье зла, жестокости, мести, неизбывного страха захватывает и вовлекает в свой водоворот всех персонажей, не оставляя им внутреннего пространства для живых человеческих чувств, сострадания, взаимопонимания, приводя к опустошенности, личному краху (крестившаяся во имя спасения Рахиль, ставшая Марианной; Зоха, отказавшаяся взять к себе ребенка уводимой на смерть одноклассницы и подать ей воды), и это придает некое поистине трагическое – в греческом понимании (неумолимый рок, кара) – измерение «урокам» Слободзянека. «Школьный товарищ – это как семья. А может, и больше», – в этих словах обагрившего свои руки кровью одноклассников персонажа звучит жесткая авторская ирония, контрастно оттеняющая действие.

Пьесу Слободзянека уже знают в Тель-Авиве – «Габима» устраивала ее публичные чтения в 2008 году («А-арец» говорила тогда о сильнейшем впечатлении, которое произвели на публику персонажи, одновременно являющиеся и хорошими людьми, и жертвами, и палачами) – и в Лондоне, где год назад прошла мировая премьера, сопровождавшаяся горячими откликами критики. Польская премьера в варшавском Театре на Воле (ставит пьесу словацкий режиссер Ондрей Спишак) состоялась в минувшем октябре, и именно здесь «Наш класс» прошел самое серьезное испытание: ведь Слободзянек подчеркивает, что его пьеса – не о польско-еврейском, но о польско-польском конфликте, лишь частью которого оказались евреи.

Председатель жюри «Ники» профессор Института литературных исследований ПАН Гражина Борковская на церемонии вручения премии подчеркнула: «Мы награждаем Тадеуша Слободзянека не за смелость обращения к трудной теме, где преступление охватывает и тех, кто его совершил, и тех, кто был свидетелем, и тех, кто видел и молчал, и тех, кто не хотел видеть, знать и помнить. Мы награждаем его за способ, каким он об этом говорит, за форму драмы, которая потрясающе просто, а вместе с тем продуманно рисует историю палачей и жертв, убийц и убиваемых. Все они являются одноклассниками, ровесниками, знакомыми, соседями. Точнее – были. Герои драмы мертвы… В этом смысле их история закончилась, но наша все еще продолжается».

Надо отметить, что память о еврейских соотечественниках, живших в Польше (а в некоторых городах они составляли до трети населения) и истребленных во время войны, здесь сохраняется. Об этом свидетельствует и наличие еврейских музеев, и действующие научные центры, и многочисленные книжные издания, и разного рода фестивали, и мемориальные (например, жители польских городов в определенные даты собираются вокруг пустого стула с кипой) и даже художественные акции. Недавно, в 69-ю годовщину сожжения евреев в Едвабне, художник Рафал Бетлеевский устроил перформанс: сжигание сарая, куда были помещены записки поляков, содержащие «все недоброжелательные мысли, которые мы когда-либо могли иметь относительно евреев и которые нас тяготят». На польском сайте «Я тоскую по тебе, еврей» можно посмотреть репортаж с этого перформанса и неоднозначные отклики на него…

Историю принято называть magistra vitae, но говорят также, что ее главный урок состоит в том, что она никого ничему не учит. Уроки истории по Слободзянеку – невыносимо трудные, но если их не выучить, придется проходить их снова и снова. Впрочем, вручая Слободзянеку «Нику», Адам Михник сказал: «Пока у нас есть такие писатели и такое жюри, мы можем с оптимизмом смотреть в будущее».

Виктория Мочалова

 

Дорожная карта еврейской Галиции

 

Тарас Возняк

Штетли Галичини («Штетлы Галиции»)

Львов: Библиотека журнала «Ї», 2010. – 442 с. (укр. яз.)

 

Дорога к Паулю Целану. Дорога к Шаю Агнону. Дорога к Бруно Шульцу. Это не сборник литературоведческих эссе, а разделы интеллектуального путеводителя по штетлам Галиции (и отчасти Буковины), составленного львовским культурологом Тарасом Возняком. Форма, стирающая грань между академическим справочником и популярной культуртрегерской литературой, достойна аплодисментов. Как и цель: реконструкция утраченного мира штетла, который автор считает одним из составляющих особой галицкой идентичности. Общие сведения из истории Снятина и Косова, Самбора и Дрогобыча, Бучача и Черткова (в путеводитель вошло более 40 населенных пунктов) дополнены перечислением местных хасидских династий и приправлены событиями еврейского прошлого этих местечек. Все это сдобрено отрывками из произведений не только еврейских, но и украинских классиков – Ивана Франко, Василя Стефаника и др. Каждый топоним приводится минимум на пяти-шести языках, включая польский, немецкий и, разумеется, иврит и идиш.

Текст пестрит именами десятков персонажей, родившихся в галицкой провинции и блиставших в столицах империй. Из Перемышлян явил себя миру скандальный психоаналитик Вильгельм Райх – глава Немецкого имперского союза пролетарской сексуальной политики. Кстати, семья самого основателя психоанализа родом из Тисменицы, а его личный врач Макс Шур – из Станислава (нынешний Ивано-Франковск). На родине Роксоланы, в Рогатине, успел посидеть в тюрьме на пару с Яковом Франком выкрест Шломо Шор – его внук Ян Канти станет Государственным секретарем Королевства Польского. В Дрогобыче родился мастер югендстиля, первый художник, примкнувший к сионистскому движению, Эфраим-Моше Лилиен (его фото Герцля, опирающегося на перила моста через Рейн в Базеле, стало хрестоматийным). Автор «А-тиквы» Нафтали-Герц Имбер появился на свет в Золочеве, а крупнейший австрийский писатель Йозеф Рот, к слову неплохо владевший украинским, воспел родные Броды.

Из путеводителя путешественник узнает о внутренних конфликтах в еврейских общинах и характере отношений с местным населением. В Дрогобыче, например, в 1750-х годах община подала жалобу на одного из своих лидеров – некоего Залмана бен Зеэва, но казнокраду, несмотря на вмешательство короля Августа III, удалось выйти сухим из воды. Тогда евреи города объединились со шляхтой и совместными усилиями посадили-таки мошенника в тюрьму. Этот сюжет стал основой многочисленных легенд и рутенских песен.

Не все союзы (реальные или вымышленные) заканчивались столь удачно. Так, в 1645 году поляки заподозрили чертковских евреев в сотрудничестве с казаками и выгнали их из города в предместье. История повторилась почти 300 лет спустя, в мае 1919-го, в Станиславе: после того как правительство Западно-Украинской народной республики оставило город, наступавшие польские войска начали расправу с евреями, которых считали украинскими коллаборантами.

Каждой эпохе – свои интриги. В Рогатине на выборах 1907 года в рейхсрат сионисты выставили кандидатуру доктора Шмуэля Раппопорта, которому противостоял польский национал-демократ Владислав Дулеба. Белзские цадики поддержали польского националиста, и тот благодаря голосам хасидов одолел просвещенного Раппопорта.

Впрочем, часто эмансипированные евреи искренне разделяли национальные чаяния окружающих народов. Так, во время революции 1848 года олигарх местного масштаба Авраам Гальперн создал в Стани­славе Еврейское подразделение Национальной гвардии во главе с Леоном Заксом.

Так или иначе, но евреи Галиции и Буковины были во многом лишены ощущения второсортности, столь присущего их соплеменникам в пределах «черты». Поэтому депутат от крохотного Золочева в венском рейхсрате мог позволить себе произнести речь против принца Лихтенштейна и критиковать экс-премьера Австро-Венгрии графа Казимира Бадени. А когда барон фон Мустаца захотел построить церковь вблизи дворца ружинского цадика, тот объявил ему бойкот и заставил аристократа отказаться от своих планов.

Тонкие наблюдения о феномене штетла оставил уроженец Заболотова писатель Манес Шпербер:

 

Евреи в гетто Венеции, Рима или Вормса оставались в своем родном городе дискриминированным меньшинством, тогда как жители штетла составляли большинство, то есть были у себя дома <…> В штетле не было и следа ощущения какой-то неполноценности в силу принадлежности к еврейству, а потому и малейшей склонности скрывать свою сущность или становиться такими, как другие.

 

Неудивительно, что реальное место и роль штетлов в еврейском мире были несопоставимы с их официально скромным статусом медвежьих углов на задворках империй. В первом номере официального сионистского еженедельника за 4 июня 1897 года среди сообщений из Вены, Парижа и Лондона есть заметка из Самбора, где речь идет о решении еврейских рабочих принять участие в местных выборах. В провинциальном Стрые в 1930-х годах было пять (!) еврейских футбольных команд. А в крошечном Болехове в конце XIX века издавалось несколько еврейских журналов разных направлений.

Конечно, в книге Возняка не обошлось без ляпов, но у кого их нет, тем более что автор не претендует на глубокое знание предмета, выступая лишь в роли систематизатора. И вряд ли рядовому украинскому автомобилисту покажется странным, что оркестр ружинского цадика играл для хасидов на Йом Кипур. Не усомнится он и в том, что, проезжая в августе 1905 года через Самбор, Герцль (который уже год пребывал в лучшем из миров) принял участие в сионистском митинге. И даже – святая простота – поверит, что когда летом 1939-го Йозеф Рот умер в Париже, последний кайзер Австро-Венгрии Карл I (скончавшийся за 17 лет до того) прислал на могилу писателя венок с надписью: «Последнему подданному империи». После этого остается только улыбнуться тому, что в нескольких местах Жидачев переименован в Еврачев – вряд ли в силу превратно понятой политкорректности, тем более что этимология названия этого города (Удеч-Зудечів-Жидачів) к евреям отношения не имеет.

Однако все это частности. Которые меркнут на фоне идеи, заложенной в путеводителе, – воздвигнуть маленький памятник бывшим соседям. Ибо они могут остаться в этом мире уже только в памяти.

Михаил Гольд

 

Пазл Вардвана

 

Вардван Варжапетян

Пазл-мазл. Записки гроссмейстера

М.: Время, 2010. – 208 с.

 

Книга – это не просто текст и не только текст. Название и подзаголовок, история написания и/или чудесного обнаружения рукописи, имя или псевдоним автора, его литературная и общественная репутация плюс то, что он пожелал или не пожелал сообщить о себе читателям, да и не в последнюю очередь рекламная кампания, идея оформления, отзывы литературных авторитетов, здесь же напечатанные, – все это формирует отношение к тексту еще до того, как читатель, наивно веря в собственную непредвзятость, откроет книгу.

Итак, маленькая, почти квадратная, кроваво-красная обложка с картинкой в виде пришитого к рваной, залитой кровью материи желтого, тоже в красно-кровавых пятнах, магендовида. Ну что ж, понятно: евреи, война, Холокост. Лестный отзыв Окуджавы от 1986 года. Значит – или, по крайней мере, должно значить, – что книга хорошая и написана давно. Четверть века в столе пролежала. Тут же: «Ваша скорбная книга потрясла меня…» Это отзыв директора Библиотеки конгресса о другой книге того же автора – «Число бездны». Напомню: «Число бездны» – это как бы не совсем книга, читать там нечего, там подряд идут цифры, просто цифры от 0 до 9 в случайном порядке, и цифр этих 6 млн. Огромный черный том с 6 млн символов призван превратить абстракцию с шестью нулями в зримую реальность. Я не поклонник такого подхода – при современной технике вполне возможно напечатать «Черную книгу» и другие материалы по Холокосту в одном переплете так, чтобы том имел бы соответствующее число символов. Поэтому фраза автора в предисловии, что «Пазл-мазл» можно считать продолжением «Числа бездны», меня скорее настораживает, чем привлекает.

А еще автор напоминает, что он перевел Тору, издавал армяно-еврейский журнал «Ной» и что вообще-то он не еврей, но по жене – дважды еврей. При всем том не нужно думать, что автор – националист, он сообщает, что написал много других книг, герои которых – Омар Хайям, Григор Нарекаци, Ли Бо, Афанасий Никитин, Франсуа Вийон и т. п. Мое предубеждение при этом напоминании никак не переходит в расположение – кое-какие из этих книг я читал и могу сказать, что владение материалом не относится к числу сильных сторон автора. Скорее наоборот: он не ищет истину путем преодоления стереотипа, а словно бы сознательно избирает в качестве основного повествовательного приема разработку существующей культурной мифологемы. Лубочный Никитин, витражный Вийон, писанный тушью по китайскому шелку Ли Бо… А уж про евреев, да про Холокост, да про партизанское движение – столько стереотипов! Но, может, как раз нееврею, хорошо знакомому с темой, будет сподручнее посмотреть по-новому на будто бы известное? Авось со стороны виднее, чем изнутри… И вот со всеми этими предубеждениями и надеждами я подхожу собственно к тексту.

Первое впечатление – действительно пазл. Мешанина воспоминаний. Прошлое, в котором имена, события, ситуации, намеки, понятные и памятные любому «совку», соседствуют с историями, не­ожиданными для читателя, воспитанного на мифах о войне, оккупации и победе, – это прошлое является к бывшему партизану, нынешнему шашисту-гроссмейстеру и вечному еврею Вениамину Балабану в его стариковские рассуждения. Толпы персонажей, которые на относительно небольшом объеме книги постоянно сталкиваются лбами. Но это оправдано самим названием, или, если угодно, жанром. В пазле что-то главное выделить трудно – здесь, как в жизни, все может оказаться главным. Еврейский партизанский отряд с раввином, хедером, женщинами и детьми и выпечкой мацы. Размышления о шашечной стратегии. Брезгливые чекисты-чиновники из штаба. Анекдотические истории из мирной и военной жизни. Спорт и музыка. Героизм и грязь, грязь и героизм. Жизнь и смерть. Родные и знакомые. Советскость, вечность, местечковость. Война и человек. Не «Человек» с большой буквы, а просто человек, как вы и я. Партизанская дисциплина и партизанская вольница. Каждый день может оказаться последним, но жить нужно, и потому приходится жевать траву. А хочешь добыть продовольствие – не стоит особо церемониться с «мирным», оккупированным, населением, которое тоже себе на уме (да и не всем так уж плохо под немцами). Ну и так далее. Мало-помалу возникает то чувство несомненной подлинности, которого так не хватает книгам, привязанным к мифологемам. По любому, самому строгому счету «Пазл-мазл» – это победа Варжапетяна.

Одно замечание: хорошо бы ознакомиться с теми реальными воспоминаниями евреев-партизан, которые послужили автору источником. Он в книге о них не говорит и ссылок не дает. Может, в другой раз, в следующем издании?

Михаил Липкин

 

Фотоархив экспедиций Ан-ского. Волынь. Подолия. Киевщина. 1912–1914. Вып. 6. Первый Еврейский музей в России

СПб.: Петербургская иудаика, 2009. – 32 с.

«Лехаим» (2008. № 11) уже писал о предыдущих пяти альбомах этой серии. Теперь появился 6-й выпуск – с фотографиями участников экспедиции и ритуальной иудаики (мизрахи, пинкасы и т. д.), с насыщенной вступительной статьей Валерия Дымшица. Самое интересное здесь – рассказ о раннесоветской судьбе коллекции: «Какая-то часть экспонатов, прежде всего, этнографического характера вернулась в Этнографический отдел Русского музея… Другая часть коллекции отправилась на Украину, где в это время формировался мощный центр советской еврейской науки и культуры. Коллекция фонографических валиков и пинкасов осела в Институте еврейской пролетарской культуры Всеукраинской академии наук (ВУАН). Они счастливо пережили войну и годы сталинских репрессий и в настоящее время находятся в Украинской национальной библиотеке. Материальные объекты, прежде всего культовая утварь, поступили в Музей им. Мойхер-Сфорима в Одессе. Затем часть ювелирных вещей попала каким-то образом из Одессы в Киев. Извлеченные в последние годы из запасников, они сейчас экспонируются в Киеве, в Музее исторических драгоценностей Украины. Большая часть того, что было передано из Ленинграда в Музей им. Менделе Мойхер-Сфорима, пропала вместе со всей его коллекцией во время румынской оккупации Одессы в годы второй мировой войны». Ну а фотографии стараниями Соломона Юдовина и Натана Альтмана сохранились и попали в добрые руки наших питерских коллег.

 

Михаил Вольпе. Еврейские традиции

М.: АСТ; Зебра Е; Харвест, 2008. – 144 с.

Книга носит подзаголовок «Энциклопедия для детей и взрослых». Но если многочисленные симпатичные иллюстрации действительно свидетельствуют о детях как адресате «энциклопедии», то по характеру текста адресата определить довольно трудно. Вряд ли малым детям будет понятно, почему священниками могли стать «потомки Аарона… не осквернившие себя богопротивным браком (с недевственницей)». Странными представляются названия энциклопедических статей «Большая толпа» (?), «Кувшинчик с маслом», «Наслаждение субботы». В книге довольно много неточностей: «коены» называются «коганами», «бейца» – это на иврите любое яйцо, а не только то, которое кладут на пасхальное блюдо, и т. д. Приводятся глубокие сентенции: «Цадик не обязательно является реббе. Но реббе у хасидов – всегда цадик», но поскольку при этом нигде не разъясняется, кто такой «реббе», то неискушенный читатель мысли явно не поймет. Но, конечно, кое-какие элементарные сведения из этой «энциклопедии» почерпнуть можно.

Над аннотациями работали
Леонид Кацис и Юрий Табак

 

  добавить комментарий

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.