[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ДЕКАБРЬ 2010 ХЕШВАН 5771 – 12(224)
Египетские ночи
Аркадий Ковельман
– Тема предложена мною. Я имел в виду показание Аврелия Виктора, который пишет, будто бы Клеопатра назначила смерть ценою своей любви и что нашлись обожатели, которых таковое условие не испугало и не отвратило.
А. С. Пушкин.
Египетские ночи
Ужас египетских ночей сильно преувеличен. «Чертог сиял. Гремели хором певцы при звуке флейт и лир». Каждый сам выбирал жизнь и смерть по вкусу. Клеопатра (седьмая в своей династии) продавала любовь за опыт, за откровение на пороге смерти. Вот что писал о ней Аврелий Виктор: «Она отличалась такой похотливостью, что часто торговала собой, такой красотой, что многие покупали ее ночь ценою смерти». Когда рухнула ее держава, царица позволила аспиду ужалить себя и свела счеты с жизнью. А у ее служанок и вовсе не было выбора. В Вавилонском Талмуде есть история о служанках Клеопатры (Нида, 30б). Этих рабынь присудили к казни и проверили, с какого дня в их чреве зародыши обретут человеческий облик. Наши мудрецы разошлись во мнениях. Мнения мудрецов таковы: и мужской зародыш, и женский творятся на сорок первый день, или же мужской – на сорок первый, а женский – на восемьдесят первый. Конечно, рабыни могли отсрочить на сорок дней зачатие и исказить опыт. Но ведь их сторожили тюремщики! Так, но против блуда нет охраны – тюремщики сами могли сойтись с рабынями.
Неизвестно, какую Клеопатру мудрецы имели в виду. Может быть, речь шла о Клеопатре Второй, которая также была ученой и сильной женщиной, женой двух своих братьев. В этом нет ничего удивительного. Птолемеи женились на сестрах, как и подобает царям египетским. Когда умер старший брат Клеопатры, Птолемей Филометор, она воевала с младшим, Птолемеем Эвергетом, вышла за него замуж, вновь воевала и вновь мирилась. Когда еще был жив ее первый муж, в Египет из Иудеи бежал Хоньо, отпрыск древнего рода Цадока. Жизнь Хоньо (или Онии, как его называли по-гречески) – череда несчастий и подвигов. Отец Хоньо (его тоже звали Хоньо) был первосвященником в Иерусалиме и погиб из-за интриги Шимона и Менелая из рода Бильга. Его убили в роскошном предместье Антиохии, столицы державы Селевкидов. Державу эту также называли Сирией, хотя Селевкиды унаследовали половину империи Александра Македонского. Юный Хоньо спасся от рук убийц, бежал в Египет и воевал с царем Сирии Антиохом на стороне Птолемея. Он храбро сражался во главе еврейских отрядов и просил у царей вернуть ему отцовский Храм. Если Иерусалим – в руках Антиоха, то пусть новый храм будет построен в Египте. Сохранилось письмо Хоньо царю и царице и письмо царя и царицы Хоньо. Письмо же Хоньо Птолемею и Клеопатре таково:
Много потрудившись для вас с Божией помощью в делах войны в Финикии и Келесирии и прибыв с евреями в город Леонтополь, что в Гелиопольском номе, и в другие места <…> я обнаружил, что египтяне содержат большую часть своих святилищ неподобающим образом. Ведь из-за множества храмов и мнений о богослужении они враждуют друг с другом. Найдя подходящее место в крепости, названной по имени свирепой Бубастис, заросшее кустарником и кишащее священными животными, я прошу позволения, очистив бесхозное и разрушенное святилище, построить там храм Б-гу Величайшему по размеру и подобию Храма в Иерусалиме. Я имею в виду твое, о царь, и царицы, и детей твоих благо, чтобы евреи, живущие в Египте, собираясь в этом храме и пребывая в согласии друг с другом, служили тебе. Ведь и пророк Йешаяу предсказал (19:19): «Жертвенник Г-споду Б-гу будет в Египте». И многое другое он предсказал об этом месте.
Письмо это – пир изящной словесности. Взять хотя бы путь к единомыслию от разномыслия и взаимной вражды. Бубастис – богиня-охотница, которую эллины звали Артемидой, а римляне – Дианой. Что же до пророчества, то Хоньо цитирует из него лишь первый стих, намекая на «многое другое». Что же это за «многое другое»? Предсказание пророка об обращении египтян и ассирийцев к Г-споду. Хоньо истолковал это так: оба враждующих царства обратятся к Г-споду – и Египет, и Сирия (и царство Птолемеев, и царство Селевкидов, которое Хоньо приравнял к Ассирии). Верно, это совсем не то, что царь и царица должны были услышать.
В ответ на послание Хоньо следует царское послание. «Царь Птолемей и царица Клеопатра желают Онии здравствовать! Мы прочли письмо, в котором ты просишь предоставить тебе разрушенное святилище, названное по имени свирепой Бубастис. Мы недоумеваем, будет ли угодным Б-гу строительство храма в непотребном месте, кишащем священными животными. Но поскольку ты говоришь, что пророк Йешаяу давно предсказал это, то мы даем свое позволение, если только это будет в согласии с Законом. Пусть никто не подумает, что мы согрешили против Г-спода». Царь и царица не ссылались на запрет строить храм за пределами Иерусалима, но место казалось им непотребным. Ведь там кишели священные животные. А под «Законом» царь и царица имели в виду Тору.
Когда Тит-злодей разрушил Иерусалим, а прокуратор Флавий Сильва взял крепость зелотов Масаду, зелоты бежали в Египет. Там их схватили и пытали. И, чтобы не дать евреям новых поводов к бунту, закрыли храм Хоньо в Леонтополе. Так сбылось и не сбылось пророчество. После того, как сбылось, – не сбылось. Устаревшие пророчества, жестокие опыты, крики наслаждения и боли – вот сцены египетской ночи. Сказано у Пушкина в отрывке «Мы проводили вечер на даче»: «Темная, знойная ночь объемлет африканское небо. Александрия заснула; ее стогны утихли, дома померкли. Дальний Фарос горит уединенно в ее широкой пристани, как лампада в изголовье спящей красавицы». Если верить Николаю Гумилеву, сюда из ада «по лестницам и коридорам» бежал, поднялся Дон Жуан. И немедленно встретил новый предмет страсти – американку, дочь миллионера, разбогатевшего на торговле свиньями. Дон Жуан немедленно стал соблазнять американку к бегству, заманивать ее:
Земля во мгле;
Задумчивое устье Нила,
И я плыву на корабле,
Где вы сидите у ветрила.
А вот и Лепорелло, слуга Дон Жуана, сделавший научную карьеру за время отсутствия господина. Он сам говорит о себе:
К студентам строг
И враг беспочвенных утопий,
Я, господа, египтолог,
Известнейший во всей Европе.
Теперь, когда он на ногах, он мог бы жениться на дочери миллионера (уже все было сговорено), если бы не бегство из ада того, кому Лепорелло служил в Севилье. Девушка бежала с соблазнителем. Но черт с ними, с наукой и невестой. Разве наука – не служанка поэзии? И Лепорелло восклицает под занавес:
О, как хотел бы я, декан,
Опять служить у Дон Жуана!
Это унижение египтологии, позор науки. А ведь науке хотелось бы достичь поставленной еще Гегелем двойной цели, сохранить в памяти свободное бытие, являющееся в форме случайности, и постичь историю в понятии, концептуально. Это Голгофа абсолютного духа, но и его действительность, истина и достоверность ее престола (я опять перефразирую Гегеля). Без игры случайностей, из которых состоит жизнь, говорит нам Гегель, наука остается одинокой. Как одинок был Лепорелло без Дон Жуана. Но и без дисциплины понятий, без восхождения к истинной сущности наука превращается в набор анекдотов и проповедей.
Марио Ларринага. Александрийский маяк. Картина для панорамного фильма «Семь чудес света» (США, 1956)
Поучимся же у наших мудрецов, которые нашли игру и забаву в мудрости и так создали Мидраш и Талмуд. О мудрости сказано в Торе: «И была я у Него амон, и была радостью всякий день, играя перед Ним всечасно» (Мишлей, 8:30). Понятно, что Мудрость – это Тора, что Тора была радостью и забавой у Г-спода, а что такое амон? Амон – «великая», как, например, «Александрия Великая». Откуда мы это учим? Из слов пророка Нахума (3:8): «Разве ты лучше Но-Амона, лежащего между реками, окруженного водою, которого вал было море и море служило ему стеною?» Египтолог скажет вам, что вовсе не об Александрии здесь речь, а о Фивах, столице фараонов. В Библии Фивы названы Но-Амон, город Амона, бараноголового бога. Но мидраш, играя словами и смыслом, переводит слова пророка так: «Разве ты лучше Александрии Великой, лежащей между реками?» (Берешит раба, 1:1).
Этот мидраш открывает и прячет смысл. Он намекает на войну Птолемея Филометора с Антиохом Эпифаном, когда Хоньо сражался на стороне египетских царя и царицы. У пророка Нахума (скажет нам любой египтолог) речь идет о древних делах, о войне Египта с Ассирией. Тогда Ашшурбанапал вторгся в Египет, прогнал фараона Тахарку и захватил стовратные Фивы. Но мы уже читали письмо Хоньо и знаем толкование пророчества Йешаяу. Не таково ли и толкование пророчества Нахума? Ассирия – это вовсе не Ассирия, а Сирия, держава Селевкидов. Египет – не фараоновский Египет, а держава Птолемеев. Как ассирийский царь Ашшурбанапал усмирил Египет и занял Фивы, столицу фараонов, так и Антиох Эпифан вторгся в Египет и занял Александрию Великую, хотя и лежала она между реками, окруженная водою, и валом ее было море и море служило ей стеной. И нет ли здесь намека на другой город, на плач Ирмеяу об Иерусалиме? Об Иерусалиме (в женском роде) сказано: «Как одиноко сидит многолюдная <…> Княгиня над областями…» (Эйха, 1:1). Отсюда мы учим, что евреи находили предвечный план за случайностями наличного бытия. И так читали Тору.
Истинное, по словам Гегеля (из «Феноменологии духа»), должно показать себя как простое. «Оно в том и состоит, что уходит назад в простоту». Пастернак так перевел слова философа: «В родстве со всем, что есть, уверяясь // И знаясь с будущим в быту, // Нельзя не впасть к концу, как в ересь, // В неслыханную простоту». Но как же найти дорогу к простоте во тьме египетской ночи?
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.