[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ НОЯБРЬ 2010 ХЕШВАН 5771 – 11(223)
«О!», или Размышления о еврейском анекдоте
Анна Исакова
В моем детстве анекдотничать было опасно. За это сажали. Но жить в мире советского абсурда, не высказав своего отношения к нему, было столь же опасно. От этого можно было сойти с ума. Особенно в еврейской среде, где безотносительно к советской власти условия проживания требовали освобождающей насмешки над окружающим миром. Да еще в Литве, где от 300 тыс. евреев после войны осталась едва ли десятая часть.
Обложка книги А. Друянова «Сефер а-бдиха ве-а-хидуд» («Книга анекдотов и острот»). 1951 год
Неудивительно, что еврейские анекдоты ковали по всему дачному фронту от Друскеник до Паланги. Ковали их и в городах, не прерываясь на зимний сезон, но делали это не в прослушивающихся квартирах, а во время променадов и моционов, к которым евреи имели тогда большую склонность. И хотя страх перед подслушивающими устройствами КГБ был, несомненно, чрезмерным, он способствовал здоровому образу жизни, из чего можно заключить, что все к лучшему.
Эта талмудическая мудрость лежит в основе целой серии еврейских анекдотов. Вообще, нет еврейского анекдота, который не покоился бы на талмудической основе, заимствуя тематику и сюжет у агады и воспроизводя особую риторику алахического рассуждения, умелое подражание которой дает характерный юмористический эффект.
Но вернемся к кузницам еврейского анекдота и образу их действия. У каждой такой кузницы имелись свои легенды и свои герои, свои места сбора и свои профкадры. Впрочем, толковым специалистом могли пользоваться все кузницы разом – хороший анекдот облетал их за день, невзирая на отсутствие нынешних средств связи. Кадры состояли из: 1) начетчиков, в головах которых хранились огромные запасы анекдотной руды; 2) разработчиков, подвергавших руду переплавке, то есть актуализации в соответствии с новыми обстоятельствами; 3) рассказчиков. Порой кадры объединялись в одном лице, но чаще создание анекдота требовало совместных усилий, и целая компания работала над шлифовкой случайно вырвавшейся у кого-то шутки, чтобы довести ее до требуемого анекдотного блеска. Когда это получалось, анекдотное ПКБ дружно задирало указательные пальцы и объявляло: «О!» Более высокой оценки нельзя было требовать. Более высокой просто не существовало.
Есть мнение, что хорошо рассказать еврейский анекдот можно только на идише. Это не так. Мне довелось слышать и читать прекрасно составленные еврейские анекдоты на многих языках. Но порой еврейский анекдот действительно непереводим. Не из-за бедности или бледности языка, на который его пытаются перевести, а ввиду того, что в основе анекдота лежит еврейская традиция многовековой давности: письменная или устная, каноническая или апокрифическая, многоученая или фольклорная, но одинаково понятная каждому еврею, с этой традицией знакомому, и не понятная никому другому.
Еврейский характер анекдота зависит от энигматической субстанции под названием «еврейскость». Большинство евреев, воспитанных в еврейской культуре, знают, о чем речь, но точное определение еврейскости – дело непростое и вызывающее бесконечные споры. (Поэтому вызывает удивление попытка Екатерины Копылковой[1] извлечь понятие о еврейской идентичности из еврейского анекдота, хотя без предварительного решения, что представляет собой эта идентичность, вообще невозможно классифицировать анекдот как еврейский.) На мой взгляд, еврейская идентичность, или, проще говоря, еврейскость, соответствует тому человеческому состоянию (human condition – по Ханне Арендт), какое возникает ввиду принадлежности индивида к евреям и еврейской культуре. Тогда еврейский анекдот – это короткое юмористическое произведение с неожиданной концовкой, созданное евреями, отражающее еврейское состояние и основанное на еврейской культуре. Совокупность всех трех критериев и является условием того, что анекдот может называться еврейским.
Я могу себе представить анекдот, созданный евреем, но не связанный с еврейским состоянием и не имеющий отношения к еврейской культурной традиции. Например, что-нибудь о скупых шотландцах или глупых милиционерах. Евреи по большей части не шотландцы и не милиционеры, но они – народ язвительный и склонный к сочинительству. Возможно, некий остроумный сын еврейской мамы нечто подобное и сочинил. Но еврейским такой анекдот не называют и не назовут.
С другой стороны, нееврей тоже вполне может сочинить анекдот на еврейскую тему. Но тогда это будет не еврейский анекдот, а анекдот о евреях, доброжелательный или антисемитский. Правда, и еврей может сочинить весьма нелицеприятный для евреев анекдот. Но – и это существенно! – еврейский анекдот, каким бы язвительным и метким он ни был, никогда не будет оскорбительным для евреев. Это, кстати, отмечает и Копылкова. Очевидно, ее, как и многих, заставляет недоумевать тот факт, что в сборники еврейских анекдотов на русском языке часто включают чисто антисемитскую продукцию.
Возьмем хотя бы книгу под названием «Тонна анекдотов еврейских от Трахтенберга»[2]. Открываем наугад и читаем: «Доберман отличается от Либермана тем, что обрезан не спереди, а сзади». Или: «Если еврей говорит, что у него денег “в обрез”, значит, у него денег “до х...я”». И еще: «В Израиле выпущены танки “Абрамс” с обрезанным дулом». Ну, и чем эти произведения отличаются от старорежимных шуточек насчет обрезания, геббельсовских карикатур с обязательным денежным мешком в руках у крючконосого еврея или анекдотов про Абрашу, отсиживающегося во время войны в Ташкенте?!
Кстати об Абраше и его партнерше Саррочке. В СССР и Российской империи эти имена долгое время служили эвфемизмами, заменявшими на антисемитском жаргоне слова «жид» и «жидовка». Именно поэтому оба имени стали исключительно редкими среди российских евреев. Однако большинство сборников с подзаголовком «еврейские анекдоты» не брезгуют этим товаром. Неужели их составители не ощущают исходящей от таких анекдотов антисемитской вони, пусть даже только исторической?
И еще из той же области: много ли вам попадалось современных евреев, говорящих по-русски с идишским акцентом? И вообще, сколько российских или даже украинских евреев, знающих идиш, вы встречали? К сожалению, идиш как родной язык, или маме лошн, почти повсеместно исчез из обихода. Но тогда почему любой сборник еврейского юмора обязательно содержит анекдоты, весь смысл которых состоит в передразнивании якобы еврейского акцента и специфических неправильностей речи? Допустим, что некартавящего и не путающего падежи российского еврея эта насмешка уже не задевает, но неужели он начисто лишен исторической памяти? Ведь так издевались над его родителями и дедами! Между тем еврейский анекдот, если он действительно еврейский, бережно хранит историческую память и такую «оплошность», как «килька и тюлька вышли замуж за еврейскую рыбу и стали мойвой и сайрой», себе не позволит[3].
Напомним, кстати, что еврейская традиция запрещает очернять человека в присутствии многих («лехашхир паним бенохахут рабим»). А поскольку среди слушающих всегда может оказаться человек с именем или фамилией персонажа анекдота, имена и фамилии произносить избегают. Типажи еврейского анекдота названы либо по профессии: пекарь, кузнец, аптекарь, адвокат, либо по существенным для анекдота характеристикам: злая жена, глупый муж или муж-гуляка, бедняк, богач, скупец, разгильдяй и т. д. Надо сказать, что подобная деликатность способствует большей гибкости и многослойности текста. Есть все-таки разница между «кузнец сказал» и «Мойша сказал»: кузнец в еврейском фольклоре, как и в любом ином, личность инфернальная, а Мойша – он незнамо кто, незнамо для чего приплетенный к рассказываемой майсе.
Существуют, разумеется, особые случаи, когда анекдот приписывается определенному фольклорному герою: Гершеле Острополеру, например, или Мотке Хабаду. Тогда вполне употребительны обороты: «Гершеле спросил…» или «Мотке сказал…», даже если ни Гершеле, ни Мотке ничего подобного никогда не говорили. Имена собственные используются и тогда, когда они выполняют особую задачу. Например, допустимо приписать Ротшильду – собирательному образу еврейского везения и богатства – то, чего ни один конкретный носитель этой фамилии не говорил и не делал.
Полагаю, что можно допустить в категорию еврейских анекдотов и серию про Рабиновича, где имя собственное является эвфемизмом, удачно заменяющим слово «еврей». Дело в том, что и исторически фамилия Рабинович несла эту нагрузку, поскольку Рабиновичем, то есть «сыном раввина», иначе говоря, «еврейским ребенком», было принято записывать второго сына в еврейской семье. Первый сын оставался с фамилией отца, второй становился Рабиновичем – а в результате ни тот ни другой не подлежали призыву в армию, поскольку единственного отпрыска в нее не брали. Возможно, фамилия сохранила свое историческое значение и потому стала нарицательной.
А вот желание представить персонажа еврейского анекдота в виде безапелляционного грубияна, хама и даже матерщинника говорит о полном непонимании самой сути и стилистики традиционного еврейского поведения. Такое непонимание – то ли результат проживания нескольких поколений в нееврейской среде, то ли попытка подражать еврейским писателям-юмористам, а скорее Бабелю. Между тем язык и поведение еврейского бандита или биндюжника были ярким исключением из правил еврейского общежития, что Бабель, кстати, неоднократно подчеркивал.
А уж такие осмеиваемые качества, как особая еврейская жадность, скаредность, неопрятность и недобросовестность в денежных делах, национальное коварство, агрессивность и желание присвоить себе все, что видит глаз, берут свое начало попросту в антисемитской пропаганде. Традиционный еврей и сегодня обязан жить по алахическим правилам, обязывающим его считаться с окружающими, исполнять заповеди и избегать наносить обиды ближним, поскольку не менее раза в году ему заповедовано просить прощения не только у Всевышнего, но и у обиженных соседей. Эти обиды Г-сподь простить не может, они отпускаются на земле. Поэтому традиционный персонаж еврейского анекдота отнюдь не агрессивен, а как раз напротив – нерешителен, осторожен и склонен к бесконечной рефлексии по любому этическому поводу. Таким играет современного еврея Вуди Аллен, таким изображают его еврейские писатели-реалисты. Так ведет себя типичный еврей Блюм в «Улиссе» Джойса и так выглядит сборный галутный еврей в израильской литературе.
И все же для того, чтобы определить, какой анекдот может считаться еврейским, а какой нет, желательно обратиться к авторитетному источнику, каковым является трехтомная антология еврейского анекдота[4], изданная Друяновым – еврейским антропологом, этнографом и писателем начала ХХ века.
Алтер-Ашер-Авраам-Аба Друянов родился в Вильне в 1870 году. Почти 20 лет он делил время между Палестиной и Одессой, а в 1921-м переехал в Палестину навсегда. Друянов хорошо знал русский язык, а также иврит, польский и немецкий. И разумеется, идиш. На этих языках он и собирал анекдоты и комментарии к ним. Поначалу собрание содержало только анекдоты ашкеназов, но за время жизни в Палестине Друянову удалось расширить фонд за счет анекдотов евреев Азии и Африки. Кроме того, ему присылали еврейские анекдоты из-за океана. Весь этот материал он перевел на иврит, тогда еще достаточно архаичный. И хотя друяновский сборник, называемый в обиходе просто «Друянов», считается энциклопедией еврейского юмора и служит основой для всех изысканий в этой области, как, впрочем, и подсобным материалом для профессионалов-юмористов, никто не решается произвести ревизию друяновского иврита, что затрудняет работу с книгой и ее перевод.
Три тома «Друянова» содержат свыше трех тысяч текстов, а также примечания, включающие результаты изысканий о происхождении того или иного анекдота. Этот комментарий является уникальным источником, не менее ценным, чем основной корпус. Отметим, кстати, что в собрании Друянова, по его собственным словам, есть еще два тома: около тысячи анекдотов, обозначенных собирателем как нееврейские, и примерно столько же анекдотов «неприличных», которые автор сопоставляет со знаменитыми немецкими шванками. Эти два тома никогда не были изданы – а жаль: знание того, какие анекдоты Друянов классифицировал как нееврейские и на каком основании, было бы весьма ценным для определения еврейского характера анекдота.
Друянов мог ошибаться относительно неповторимости сюжета или источника того или иного анекдота, в чем и сам признается. Компьютеров тогда не было, а штат сотрудников у него был самый мизерный (Друянов организовал издательство «Двир», где антология была издана и переиздается до сих пор). Поэтому трудно ожидать от этого собрания стопроцентной научной выверенности. Вместе с тем более авторитетного и тщательного подбора той самой анекдотной руды, на основе которой поколения евреев создавали анекдоты, соответствовавшие еврейскому положению в том или ином месте в то или иное время, пока не произведено.
Так что же сказано у Друянова относительно еврейского характера анекдота? Каковы были установленные автором критерии отбора и на чем они основывались? Не стану дословно переводить достаточно объемное введение, посвященное этой проблеме, отмечу только его основные положения.
Друянов объявляет неверным предположение, что еврейский анекдот обязательно связан с языком идиш. По его мнению, большая часть еврейских анекдотов привязана как раз к ивриту. Обсуждая стиль еврейского анекдота, автор отмечает, что его язык располагается на грани между повседневной речью и книжным текстом, между идишем и ивритом. Этот пограничный язык Друянов находит стилистически сходным с языком талмудической агады, приперченной алахическим «пильпулем» (способ остроумной и хитроумной дискуссии по алахическим проблемам).
Друянов признается, что сомневался, не убрать ли при обработке анекдотов многочисленные арамейские обороты, но оставил их, поскольку а) в древние времена именно арамейский был языком улицы и б) при гораздо более поздних обработках именно эти обороты стали излюбленными у «амха», то есть еврейского простонародья. Следует отметить, что арамейский является одним из языков Талмуда, и задаться вопросом: не способствовала ли именно эта особенность – сосуществование в анекдоте парадного иврита, менее парадного арамейского и полагаемого жаргоном идиша – появлению языковых искажений при переводе еврейского анекдота на нееврейские языки? Не решили ли переводчики, что наиболее адекватным вариантом воспроизведения перепада стилей и смыслов окажется испорченный идишизмами русский? Но не станем забывать, что в традиционном еврейском анекдоте языковые погрешности исполняют только подсобную роль, никогда не являясь тем, что называют солью.
Вернемся к Друянову. Из сказанного им вытекает, что коллизия анекдота может быть заимствована у окружающих народов и приспособлена к еврейскому образу мышления, а типично еврейским анекдот делает способ его подачи, имеющий образцом талмудическую агаду. Приведем пример из антологии: анекдот за номером 43, к которому есть комментарий, где сказано, что очень похожая история рассказана В. Березайским в «Похождениях древних пошехонцев» (СПб., 1821). У Березайского содержание анекдота таково: шарлатан продает пошехонцам средство против блох, советуя высушить траву в печи, смолоть ее мелко-мелко, словить блоху за ноги или за плечи и насыпать ей порошок в рот или в глаза. Блоха либо охромеет, либо заболеет, либо умрет ужасной смертью. Все.
А теперь приведем еврейский анекдот на ту же тему. Гершеле предлагает легкомысленной девице порошок от блох и объясняет: «Как только поймаешь блоху, насыпь на нее порошок, она тут же умрет». Девица недоумевает: «Если уж я поймаю блоху, зачем мне порошок? Я ее к ногтю, и конец». «Ну, если ты ставишь вопрос таким образом, – отвечает Гершеле, – знай: когда речь идет о блохе, разрешается и к ногтю».
Друянов не указывает, откуда взял свой анекдот Березайский, то есть нам неизвестно, кто у кого скопировал сюжет, но смысл анекдота в одном случае явно нееврейский, а во втором – исключительно еврейский. Ну, что, скажите, еврейского в том, что некто пытается продать дуракам-пошехонцам ненужную траву? Ничего. Перед нами анекдот как анекдот, который годится для высмеивания дураков любой национальности. А в еврейской версии мы имеем дело с алахическим поворотом, не оставляющим сомнения в национальной принадлежности этой шутки юмора: Гершеле употребляет слово «разрешается», «мутар», придавая своему ответу традиционную форму раввинского решения вопроса. И стержень, пуант уже вовсе не во втюхивании дураку ненужного ему товара, а в псевдоалахическом решении: имеет ли еврей (еврейка) право убить блоху тем или иным способом. То есть налицо привычная для еврейского анекдота насмешка над алахической схоластикой.
Отметим еще и то, что Друянов был маскил, и собрание отражает его идейные пристрастия. Туда вошло не так уж много анекдотов, имеющих чисто схоластическое значение (такие анекдоты, возникшие в религиозной среде, практически непереводимы, но именно их еврейская «первозданность» вызывает меньше всего сомнений), а в тех случаях, когда анекдот отражает споры между ортодоксами и маскилим, у нас не возникает сомнения, на чьей стороне находится рассказчик.
Подытоживая свой опыт в определении аутентичности еврейского анекдота, Друянов подчеркивает, что у знатока этой материи вырабатывается особое чутье. Поэтому, пройдя стажировку у специалиста и пользуясь всем предложенным им инструментарием, попробуем оценить три современных сборника, выпущенных в России: два уже упоминавшихся (от Трахтенберга и от Хайта с компанией), а также «Озорные еврейские анекдоты от Лензона»[5], применяя один-единственный критерий: имеем ли мы дело с действительно еврейскими анекдотами?
Отметим сразу, что все три сборника состоят примерно на две трети из «потомков» анекдотов «от Друянова». Разумеется, большая часть их актуализирована, то есть рассказана в современной манере и с соответствующим изменением сюжета. Но только в анекдотах от Лензона эти изменения вполне соответствуют еврейскому духу, ведущему себя на страницах этого сборника в полном соответствии с принятыми в еврейской среде этическими нормами. Кстати сказать, не совсем понятно, почему составитель назвал эти анекдоты «озорными». Возможно, его еврейский нос учуял легкий антисемитский душок, исходящий от некоторых текстов, и по этой причине автор решил укрыться за ограничительным названием.
Что до двух других сборников, я бы не стала называть большинство включенных в них анекдотов еврейскими. Правильнее было бы назвать их анекдотами про евреев или анекдотами советских евреев. Последнее название придало бы изданиям дополнительный смысл, поскольку жизнь советских евреев, на семьдесят лет оторванных от еврейской культуры, была аберрацией еврейского образа жизни. Будет искренне жаль, если память о тех законах, по которым жила эта общность, полностью испарится и новое поколение российских евреев, приобщающееся нынче к традиционному еврейскому мышлению и мироощущению, затруднится понять суть столь любимого мной анекдота той поры о заветном сне исключенного из партии Рабиновича: Моше Даян во главе победоносного ЦАХАЛ едет по Красной площади и говорит Брежневу, подносящему ему ключ от Москвы: «Что ты суешь мне это железо! Ты лучше Рабиновича в партии восстанови!»
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1] Копылкова Е.А. Психология еврейского анекдота. М.: Дом еврейской книги, 2009.
[2] СПб.: Астрель-СПб., 2006.
[3] Пример взят из сборника: Еврейские анекдоты навсегда от А. Хайта, А. Левенбука и Ю. Григорьева. М.: АСТ; Зебра-Е, 2007.
[4] Сефер а-бдиха ве-а-хидуд («Книга анекдотов и острот»), т. 1–3. Тель-Авив, 1935–1938.
[5] М.: Рипол классик, 2009.