[<<Содержание] [Архив]       ЛЕХАИМ  НОЯБРЬ 2010 ХЕШВАН 5771 – 11(223)

 

В движении: русские евреи-эмигранты в 1930-х годах

Олег Будницкий

Литературный критик и мемуарист Александр Бахрах оставил яркий портрет Берлина начала 1920-х годов:

 

Странный это был город, неповторимый, и едва ли гофмановское перо способно было бы с достаточной убедительностью передать «несуразность» Берлина начала двадцатых годов нашего века. В нем смешивалось многое – еще не зарубцевавшаяся горечь поражения, крушение всех недавних кумиров и то странное – тогда еще, собственно, Европе неведомое – явление, которое ученые финансисты именуют «инфляцией» и которое было не только экономическим или социальным, но в еще большей степени психологическим феноменом.

И рядом с этим куда-то (теперь мы знаем, в какие бездны) проваливающимся Берлином, в котором старый быт еще как будто внешне сохранялся и улицы были по-старому «причесаны», был еще другой город, страшноватый в его внутренней обнаженности и опустошенности. На таком фоне возник, преимущественно в западных кварталах германской столицы – с точки зрения местных жителей, как-то «ни с того ни с сего» – как бы «город в городе», русский Берлин. Сколько жителей он насчитывал, едва ли может быть точно установлено; во всяком случае, количество их выражалось тогда не то пяти-, не то шестизначными цифрами. Жители этого «города в городе» очень громко разговаривали на улицах на чуждом берлинцам языке, как будто вражеском, но и не совсем уже вражеском, тем более что «ам слав» – «славянская душа» – сразу же давала себя почувствовать. Здесь эти пришельцы, отнюдь не сливающиеся с общим пейзажем города, постепенно оседали, наив­но думая, что круг их кочевой жизни этим завершился[1].

 

Кроме «славянских душ», о которых писал Бахрах, в этом странном, уютном и страшном городе появилось немало душ еврейских – в том числе русско-еврейских, таких же, как сам автор цитированного выше фрагмента. Число жителей русского Берлина, равно как и еврейской его части, ныне установлено дотошными историками.

Берлин в первой половине 1920-х годов был одной из столиц русской эмиграции. В начале 1922 года в Германии находилось чуть менее 250 тыс. российских эмигрантов. В 1922–1923 годах их численность увеличилась почти до полумиллиона. Дешевизна жизни в Германии стимулировала «переток» эмигрантов, преимущественно из Франции. Затем, в связи с политической нестабильностью, но в особенности вследствие укрепления марки, что снова сделало жизнь в Германии довольно дорогой, численность эмигрантов обратно сократилась. Согласно переписи 1925 года, в Германии находилось 253 069 бывших подданных Российской империи в границах 1914 года. Однако лишь около 80 тыс. из них были этническими русскими. 63 500 «русских эмигрантов» были евреями, 59 тыс. – «русскими немцами». В Берлине в период пика «русского присутствия» проживало более 100 тыс. российских изгнанников[2].

Берлин был центром культурной, деловой и политической жизни русской эмиграции в Германии: здесь было множество профессиональных, благотворительных, политических организаций, издательств, выходили многочисленные (хотя чаще всего недолговечные) газеты и журналы[3].

Привлекательными Германию вообще и Берлин в особенности для русских эмигрантов делали не только относительная географическая близость к России и сравнительно либеральное по отношению к иностранцам законодательство, но и гиперинфляция, впервые в ХХ столетии поразившая европейскую страну[4]. За четыре месяца с июля по ноябрь 1923 года денежная масса выросла в 132 тыс. раз, уровень цен – в 854 тыс. раз, курс доллара – почти в 400 тыс. раз. Таким образом, обладатели твердой валюты, хотя бы в незначительном количестве, могли существовать в Германии сравнительно неплохо. Даже при цене буханки ржаного хлеба 430 млрд марок, а килограмма сливочного масла – 6 трлн[5]. И.В. Гессен однажды погасил 75-миллионный долг за ремонт центрального отопления в квартире 50 американскими центами[6].

В конце 1923 года закончилась гиперинфляция – кончилась и роль Берлина в качестве столицы русской эмиграции. На 1 января 1927 года в Берлине насчитывалось 15 500 русских эмигрантов. Конец русского Берлина «как уникального микрокосма», по выражению Готфрида Кратца, датируется 1933 годом, годом прихода нацистов к власти, когда численность русских эмигрантов в Берлине снизилась до 10 тыс. человек[7]. Ясно, что российские эмигранты-евреи должны были в первых рядах стремиться покинуть страну, к власти в которой пришла партия, открыто исповедовавшая антисемитизм. В тот момент мало кто мог представить, сколь далеко готовы зайти нацисты в своей борьбе с «мировым еврейством», однако в направленности их политики сомневаться не приходилось. Что подтвердили последовавшие вскоре меры, направленные на ограничение – поначалу! – участия евреев в экономической, политической и культурной жизни страны. В то же время далеко не все сумели (или захотели) уехать из Германии сразу после прихода Гитлера к власти. «Еврейская жизнь» теплилась в Германии вплоть до конца 1930-х – начала 1940-х годов.

История русско-еврейской эмиграции в 1930-х годах изучена, на наш взгляд, явно недостаточно. Между тем это был чрезвычайно важный период: «кочевье», завершившееся в начале 1940-х годов возникновением новой столицы русско-еврейской эмиграции – Нью-Йорка, сменившего в этом качестве Берлин и Париж; канун Катастрофы, в которой погибли сотни евреев-эмигрантов, бежавших некогда от большевиков. Как сложилась жизнь всех евреев-эмигрантов, мы, увы, вряд ли когда-нибудь установим, однако мы можем проследить судьбы и размышления нескольких русских евреев, принадлежавших к интеллектуальной и профессиональной элите русского зарубежья. Сделать это позволяет уникальный источник – обширная переписка А.А. Гольденвейзера с его друзьями и коллегами за 1938–1941 годы, хранящаяся в его личном фонде в Бахметевском архиве при Колумбийском университете.

 

Алексей Александрович Гольденвейзер (1890–1979) был заметной фигурой на доске русско-еврейского Берлина[8]. Он был сыном известного киевского адвоката, получил прекрасное образование: учился в Первой киевской гимназии, затем изучал юрис­пруденцию в Киевском, Гейдельбергском и Берлинском университетах. Впоследствии, став, как и отец, адвокатом, Гольденвейзер-младший принимал активное участие в «еврейской политике» в Киеве. В 1917 году он был секретарем Совета объединенных еврейских организаций города Киева, одним из организаторов киевского еврейского демократического союза «Единение» и делегатом Всероссийской еврейской конференции в Петрограде, а в апреле 1918-го состоял членом Малой рады Украинской Народной Республики.

Гражданскую войну пережил в Киеве. В 1921 году эмигрировал (точнее, бежал) через Польшу в Германию и обосновался в Берлине. Как и в родном Киеве, Гольденвейзер принимал активное участие в общественной и политической жизни как еврейской, так и русской части эмиграции, впрочем, нередко это разделение было условным. Гольденвейзер стал видным деятелем Союза русских евреев в Германии[9], организатором и заведующим отделом по оказанию бесплатной юридической помощи, правой рукой председателя Союза Я.Л. Тейтеля. Он был членом правления Союза русской присяжной адвокатуры в Германии и заместителем председателя правления Берлинского отделения Комитета съездов русских юристов за границей, председателем Русского Республиканско-демократического объединения в Германии.

Постепенно Гольденвейзер завоевывал авторитет как практикующий юрист, чему немало способствовало знание немецкого языка. После прихода нацистов к власти он сравнительно долго не уезжал из Германии, вел дела вплоть до 1937 года, в конце которого наконец уехал, причем в отличие от подавляющего большинства своих соотечественников, устремившихся во Францию, он отправился в США. На то были веские причины: в Америке еще с начала века жили двое его старших – и весьма успешных – братьев. Один из них, Александр, стал крупным ученым-антропологом, преподавал в ряде американских университетов. Другой, Эммануил, пошел по финансовой части, работал в исследовательском отделе Федеральной резервной системы – Центрального банка США. Американский период (1937–1979) жизни Гольденвейзера заслуживает специального исследования, ибо там он стал заметным деятелем русско-еврейского Нью-Йорка. Но об этом – в другой раз.

В США, несмотря на интенсивную работу по самообразованию и усилиям интегрироваться в новую для него жизнь, Гольденвейзер находил время для поддержания активной переписки с Европой. Точнее, со своими друзьями, коллегами и клиентами. Душой он был по-прежнему там, в Старом Свете. Среди его корреспондентов – М.А. Алданов, И.В. Гессен, О.О. Грузенберг, Я.Л. Тейтель, Б.Л. Гершун, М.Л. Кантор, Л.М. Зайцев, В.В. Набоков, Г.А. Ландау, Б.И. Элькин и многие другие. Нетрудно заметить, что это преимущественно юристы, общественные деятели, литераторы – элита русской и русско-еврейской эмиграции. Большинство его корреспондентов – бывшие берлинцы, вынужденные, как и он, покинуть Германию. Все они находились в движении – из Германии во Францию, Бельгию, Латвию, оттуда в Ирландию, Великобританию, Португалию, потом в США. Некоторые двигались на запад, другим предстояло отправиться на восток. Одни нашли убежище за океаном, другие закончили свою жизнь в нацистских лагерях смерти или ГУЛАГе.

Обширная переписка Гольденвейзера поз­воляет нам составить представление о жизни и размышлениях этих людей накануне Катастрофы – европейского еврейства и европейской цивилизации. А поскольку все корреспонденты были наделены умом и талантом, эта переписка, на наш взгляд, заслуживает внимания и, возможно, публикации в полном объеме. В данной статье мы ограничимся обзором и анализом части переписки за 1938-й, последний предвоенный год.

Апокалиптическое настроение.
Людвиг Мейднер. 1913 год

 

Один из самых интересных эпистолярных диалогов завязался у Гольденвейзера с его старшим товарищем по адвокатскому цеху Б.Л. Гершуном. Борис Львович Гершун (1870–1954), бесспорно, принадлежал к числу выдающихся русских юристов и общественных деятелей, и только нашей ленью и нелюбопытством объясняется отсутствие в литературе хотя бы биографического очерка о нем. Если говорить о понятии «русский еврей», то Гершун был, вероятно, одним из наиболее ярких и характерных представителей этого своеобразного племени.

Гершун родился в городке Соколка Гродненской губернии, где его отец служил уездным врачом. Более половины населения Соколки составляли евреи. Детские годы провел в Вильно, где его отец получил назначение ординатором городской еврейской больницы, а затем стал старшим врачом этой больницы, с производством в статские советники. Дед Гершуна со стороны отца был купцом (оптовая торговля сукном), но мало интересовался торговлей и занимался главным образом еврейскими общественными делами. Он был одним из первых евреев, давших своим детям «общерусское» образование. Все, кроме одного, сыновья торговца сукном стали врачами. Дед Б.Л. Гершуна со стороны матери – Софии Семеновны Шерешевской – был оптовым торговцем лесом. Его дети получили образование в Германии[10].

В детстве, благодаря гувернанткам и домашним учительницам, Гершун хорошо овладел немецким и французским. В 1888 году он с серебряной медалью окончил 1-ю Виленскую гимназию и поступил в Петербургский университет на юридический факультет. Для еврея, даже «из хорошей семьи», это было непросто ввиду установленной за год до этого процентной нормы – в Петербургский университет могло быть принято не более 3% евреев. Помогли хлопоты отца, который все-таки был «штатским генералом» (чин статского советника соответствовал чину бригадного генерала в армии), и Гершуна приняли в университет по приказу министра народного просвещения И.Д. Делянова. Того самого, который и ввел процентную норму. Окончил Гершун университет с дипломом 1-й степени и в середине 1890-х, после недолгой государственной службы, подался в адвокаты[11].

(Заметим, что старший брат Б.Л. Гершуна – Александр Львович, также выпускник Петербургского университета, но фи­зи­ко-математического факультета, был уче­ным-фи­зиком и инженером, крупным специалистом в области прикладной оптики, электромагнетизма, радиоактивности, основателем российской оптической промышленности.)

Сначала Гершун служил помощником известного присяжного поверенного В.Н. Герарда, затем отправился в самостоятельное плавание. Его карьера была блистательной. К 1917 году Гершун вел 17 юрисконсульств и, очевидно, заработал немалое состояние. Понятно, что он был несовместим с большевистской властью, тем более что она упразднила русскую присяжную адвокатуру[12]. В октябре 1918 года Гершун приехал в Берлин, чтобы провести там последующие 15 лет своей жизни.

Гершун стал одним из инициаторов объ­единения российских адвокатов-эмигрантов в Союз русской присяжной адвокатуры в Германии и был его бессменным председателем в 1921–1933 годах. В 1922 году Гершун председательствовал на первом съезде русских юристов за границей, где рассматривались вопросы практического применения паспортов и юридического обеспечения деятельности русских эмигрантов. В эмиграции у Гершуна была солидная практика, которая, правда, не могла идти в сравнение с петербургской. Среди его клиентов были самые разные люди, от торговцев А.Г. Айзенштадта и М.Л. Гешеля, между которыми возникла тяжба о расчетах при продаже бочек табаку,
до известного издателя З.И. Гржебина[13] и графини Брасовой, вдовы великого князя Михаила Александровича. Графиня унаследовала лес, принадлежавший некогда великому князю, а Гершун помогал ей взыскать деньги с неких немецких купцов, эксплуатировавших лес, оказавшийся в период первой мировой войны на оккупированной германскими войсками территории. Кроме практики Гершун занимался также и теорией – опубликовал несколько статей по юрис­пруденции в немецких специальных изданиях.

После прихода Гитлера к власти Гершун уехал во Францию, где далеко не юному юристу предстояло начать новую жизнь. «Старость заключается в том, – писал он Гольденвейзеру из Парижа в мае 1938 года, – что человек для окружающих часто умирает раньше, чем наступает его физическая кончина… И комизм заключается в том, что сошедший со сцены внутри еще считает себя актером, а сцены-то уже давно нет»[14].

Забегая вперед, скажем, что «на сцене», во всяком случае эмигрантской, Гершуну еще предстояло сыграть немалую роль, точнее, немало ролей. Одной из них была роль председателя Объединения русских адвокатов в Париже. Что еще раз свидетельствовало о его авторитете среди коллег[15].

Бывшие берлинцы пристально следили за происходящим в Германии. Гершун, упоминая об изменении германских законов, иронически замечал: «Там идет усердный пересмотр гражданских законов: искоренение либеральных иудо-масонских правовых идей»[16].

Гольденвейзер, несомненно, был близок с Гершуном, вполне ему доверял и поэтому мог позволить себе высказать в частной перепис­ке достаточно еретические мысли. Он как будто не слишком верил в ужасы, которые рассказывались в газетах о положении евреев в нацистской Германии. Покинув страну в декабре 1937 года, он, вероятно, не мог себе представить, что экстремизм нацистского режима растет столь стремительно.

 

За европейскими делами слежу по газетам, которые держат в непрерывном напряжении и тревоге. Весь мир в положении «неустойчивого равновесия» и каждую минуту может грохнуться. Со всех сторон страсти, нетерпимость и отсутствие положительной программы. Я не согласен с вами, что газеты не преувеличивают в своих сообщениях из Германии. То, что там происходит, достаточно мерзко, но сообщения, печатаемые из дня в день хотя бы «Посл[едними] нов[остями]», состоят по крайней мере в 25% из пошлых репортерских выдумок. Надлежащей информации даже о русской колонии в Берлине не дается, зато сообщается о том, как у евреев «попросту забирают» имущество и как из концентрационных лагерей (где заключенные неизменно работают в каменоломнях) родные получают наложенным платежом урны с пеплом, и т. п. Да и редакционные статьи по германским, испанским и японским вопросам дышат пристрастием. Читая эти статьи, мне всегда кажется, что я вижу перед собой А.М. Кулишера, с его жестикуляцией и пеной у рта. Он превратился в какого-то анти-Гитлера и мыслит о немцах приблизительно тем же методом, каким Гитлер мыслит о евреях. Немцы для него «расовые предатели», они во времена австрийского владычества «испортили итальянскую расу» и т. д. Так и чувствуется, что дай таким господам возможность, они бы с наслаждением побросали бомбы над Берлином, а затем заключили бы новый Версальский мир, – который неизбежно через 20 лет привел бы к появлению нового Гитлера[17].

Реагируя на высказывания их общего приятеля и коллеги Б.И. Элькина, также сменившего Берлин на Париж и не скрывавшего своей германофобии, Гольденвейзер замечал:

 

Я боюсь прогневить Бориса Исааковича, но имею дерзость думать, что для человечества было бы лучше, если бы Соед[иненные] Штаты не вмешались в мировую войну и если бы мир был заключен в 1917 году на началах ничьей в отношении Запада и с присоединением к Германии, в форме держав под ее протекторатом, Польши и рандштатов. Думаю, что Германия все равно демократизировала бы свой внутренний строй, а будучи «насыщенной», она бы перестала быть угрозой миру. Смешно, когда Англия и Франция со своими колониальными империями упрекают немцев в преступном стремлении к мировой гегемонии.

А нынешнее положение в Центральной Европе закончится либо дипломатической победой Германии, либо всеобщей войной, которая неминуемо должна повести ко всеобщему поражению, обнищанию и вырождению.

Если бы А.М. Кулишер знал, что я пишу такие еретические вещи, то он бы меня собственноручно четвертовал. Но, слава Б-гу, между нами океан, так что географическое положение защищает меня от его гнева[18].

Нетрудно заметить, что это – «мюнхенская» психология. В то же время нельзя отказать Гольденвейзеру в проницательности в оценке ближайших перспектив Европы. Вот только сбылись оба его прогноза – и о дипломатической победе Германии, и о войне. Дипломатическая победа Германии, получившей по Мюнхенскому соглашению Судетскую область, оказалась не альтернативой, а ступенькой к войне. Сомнения Гольденвейзера в точности газетных репортажей о нацистском терроре (при том, что какие-то детали в самом деле могли «не иметь места») были в целом напрасными: до Хрустальной ночи оставалось три месяца, до начала мировой войны – чуть больше года. «Бомбы над Берлином», казавшиеся Гольденвейзеру проявлением оголтелости его сверстника Кулишера (погибшего через четыре года в нацистском концлагере), оказались на самом деле единственным лекарством против коричневой заразы.

Александр Михайлович Кулишер (1890–1942), по поводу которого иронизировал Гольденвейзер, правовед, социолог и историк, сотрудник «Последних новостей», кадет и сионист, по словам Дон-Аминадо, «талантливый и неуравновешенный петербургский доцент», был известен также под прозвищем «сумасшедший мулла». «Сумасшедший мулла, – писал ядовитый Дон-Аминадо, – был человеком в высоком смысле образованным, написал немало объемистых томов по социо­логии, государствоведению и философии истории. Но, как говорили многочисленные завистники и недоброжелатели, был он не столько историк, сколько истерик… Конец его был страшен: во время немецкого владычества за какую-то провинность, а может быть и просто нелепость, сумасшедшего муллу забили лагерной плетью, и забили насмерть»[19].

Гольденвейзер не встретил никакого понимания и у рассудительного и скептичного Гершуна. Более того, тот был настроен не менее радикально, нежели Элькин или Кулишер:

 

По поводу «Последних новостей». Из того, что рассказывают приезжающие «оттуда», <…> видно, что действительность куда более мерзка, чем Вы думаете, и чем изображают «П[оследние] н[овости]»[20].

«Евреи за кулисами».
Антисемитская открытка. Франция.
1930-е годы

 

Газеты сообщали о принятии административных и законодательных актов, касающихся ограничения прав евреев. «Но я и другие имеют сведения о практическом применении этих мер и других, никакими актами не предписанных», – писал Гершун. Он приводил в качестве примера случай с одним ев­ре­ем-пред­при­нимателем, который предпочел немедленно уехать в Париж (благо и у него, и у жены были французские визы), когда нацисты начали у него выяснять, является ли его дело «арийским», что означало прелюдию к захвату бизнеса и, вполне вероятно, к преследованию его владельца. Поскольку предприниматель получил одновременно вызов в полицию, причем ему предложили явиться с женой и принести паспорта, то он, «понимая лицемерный язык этих негодяев, предпочел в тот же вечер сесть в поезд и приехать с женой в Париж, чтобы никогда при этом режиме не вернуться в Германию. И таких историй сколько угодно», – заключал Гершун. Однако далеко не все из них заканчивались сравнительно благополучно. Ибо потеря имущества или значительной его части была, как показало близкое будущее, малой бедой.

У знакомых Гершуна арестовали свояченицу, вдову, немолодую женщину-врача, и увезли в гестапо. «Через два дня рано утром сообщили по телефону, что она лишила себя жизни в камере, и просили забрать тело. Ужас в том, что, когда арестовали женщину, ни она, ни ее родные не смели спросить, в чем дело, и до сих пор не знают, за что она погибла»[21].

Общая знакомая Гершуна и Гольденвейзера, бывшая проездом в Берлине, стала свидетельницей еврейского погрома. Евреев еще не убивали, но избивали на улицах, при полном попустительстве полиции.

 

Наша знакомая сама видела на Курфюрстендамм, как группы молодежи красками писали Jude, Itzik и т. п. на еврейских магазинах. От моего клиента я знаю, что затем самих евреев заставляли смывать эти надписи (после возмущения в европейской прессе).

А то, что происходит в Австрии? Не­ужели всего этого мало, чтобы стать анти-Гитлером? Газеты слишком мало и бледно пишут о том, что происходит. Я бы мог Вам исписать целую тетрадь. С каждым годом положение евреев становится в Германии все более и более ужасным. И куда бежать? Ведь теперь из Германии не выпускают! И никуда не впускают. Никто не спорит, что для Германии Гитлер во внешнеполитическом отношении сделал очень многое, и пусть немцы его за это обожают. Но если еврей или культурный европеец становится анти-Гитлером, то это совершенно нормально. О том, что Версальский мир был ошибкой, тоже мало кто спорит. Быть может, стоило расчленить Германию и вернуть ее в то состояние, в котором она была в 18-м столетии, балканизировать ее. Прошло бы еще столетие, пока она бы опять сконцентрировалась в один организм, а пока Европа пользовалась бы миром. Впрочем, загадывать трудно, что было бы, если бы… И теперешние успехи Гитлера – большие ошибки Франции и Англии[22].

 

Знаменитый адвокат Оскар Грузенберг в адрес европейских лидеров был настроен не менее критически, чем Гершун. Он писал Гольденвейзеру из Ниццы:

Фрагмент письма Оскара Грузенберга Алексею Гольденвейзеру от 27 сентября 1938 года

 

Как хорошо, что Вы порвали с Европою! Здесь все обнелепилось и охвачено параличом воли, которым отлично пользуется незанумерованный в списках судимости убийца Гитлер. Когда «дядька Савельич» убеждает Гринева «поцеловать ручку у злодея» (Пугачева), он все же добавляет: «поцелуй и плюнь!» А тут все целуют взапуски, и никто не сплевывает… Непритязательны стали руководители мировой политики. Ходить за примерами недалеко: гордый лорд едет в стан разбойников молить о мире всего мира, а такой умница, как Рузвельт, шлет пастырское послание: «Чада мои! Облобызайте друг друга, а я за благонравие открою всем кредит золотом».

А Гитлер в ответ: «Я конфеток не клюю, не люблю я чаю, – в поле мошек я ловлю, зернышки сбираю».

А между тем, стоило бы Рузвельту заговорить грудным голосом: «К черту splendid isolation![23] Если разгорится мировой пожар, Америке все равно не избежать участия в побоище; я заявляю, что становлюсь на сторону демократий всей нашей мощью». Такой язык для Гитлера понятнее всякого другого, а оробевшим народам он вернул бы мужество[24].

 

«Оробевшие народы», в лице Невилла Чемберлена и Жоржа Даладье, однако же, через три дня подписали в Мюнхене соглашение с Гитлером, которое, по их мнению, должно было умиротворить фюрера и предотвратить войну. Это был один из крупнейших просчетов в мировой истории.

Через одиннадцать месяцев началась вой­на.

   добавить комментарий

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

 


[1]     Бахрах А.В. Андрей Белый // Бахрах А.В. Бунин в халате. По памяти, по записям. М., 2006. С. 232.

 

[2]     Williams R.C. Culture in Exile: Russian Emigres in Germany, 1881–1941. Ithaca and London, 1972. P. 111–113.

 

[3]     Williams R.C. Op. cit.; Флейшман Л., Хьюз Р., Раевская-Хьюз О. Русский Берлин 1921–1923. Paris, 1983; Shlоgel K., Kucher K., Suchy B., Thum G. (Hg). Chronik russischen Lebens in Deutschland 1918–1941. Berlin, 1999 (Хроника русской жизни в Германии 1918–1941); Шлёгель К. Берлин. Восточный вокзал: Русская эмиграция в Германии между двумя войнами (1918–1945). М., 2004 и др. См. краткий обзор литературы о русском Берлине в предисловии к «Хронике», ss. 9–19, и в книге Шлёгеля, с. 550–553. Жизнь русского Берлина нашла отражение в различных мемуарах, см., например: Гессен И.В. Годы изгнания: Жизненный отчет. Paris, 1979; Гуль Р. Я унес Россию. Т. I: Россия в Германии. М., 2001.

 

[4]     Гиперинфляцию пережила и Советская Россия, но это был особый случай, в значительной степени следствие коммунистических экспериментов в области товарно-денежных отношений.

 

[5]     Гиперинфляция (Германия, 1919–1923 годы) // Портфельный инвестор. 2008. № 11. С. 122–128 (http://www.globfin.ru/articles/crisis/hyperinf.htm).

 

[6]     Гессен И.В. Годы изгнания: Жизненный отчет. Paris, 1979. С. 110–111.

 

[7]     Кратц Г. Битов, Бунин и Берлин // Русский Берлин/Russische das Berlin 1918–1941: Издание к выставке «Русский Берлин 1918–1941» в Государственном историческом музее 13–27 мая 2002. Б. м., б. г. С. 25.

 

[8]     Подробнее о нем см.: Будницкий О.В. Материалы по истории российского еврейства в эмигрантских архивах // История и культура российского и восточноевропейского еврейства: Новые источники, новые подходы. М., 2004. С. 215–221; Он же. Из истории «русско-еврейского Берлина»: А.А. Гольденвейзер // Архив еврейской истории. Т. 2. М., 2005. С. 213–242.

 

[9]     Материалы Союза, переданные в 1933 году в Русский заграничный исторический архив в Праге, находятся ныне в ГА РФ (ф. 5474).

 

[10]    ГА РФ. Ф. 5986 (Б.Л. Гершуна). Оп. 1. Д. 1а. Л. 1.

 

[11]    Там же.

 

[12]    См. подробнее: Гершун Б.Л. Воспоминания адвоката // Новый журнал. 1955. Кн. 43. С. 134–152.

 

[13]    См.: Юниверг Л. «Человек астрономических планов»: Взлет и падение Зиновия Гржебина // Лехаим. 2010. № 1.

 

[14]    Гершун Б.Л. – Гольденвейзеру А.А., Париж, 15 мая 1938 // Bakhmeteff Archive of Russian and East European History and Culture, Alexis Goldenweiser Papers, Box 4. Все цитируемые в настоящей статье письма находятся в указанной коробке фонда А.А. Гольденвейзера в Бахметевском архиве.

 

[15]    О жизни Б.Л. Гершуна во Франции см.: Зеелер В.Ф. Памяти хорошего человека // Русская мысль. 1954. 28 июня (№ 679). С. 4.

 

[16]    Гершун Б.Л. – Гольденвейзеру А.А., Париж, 15 мая 1938.

 

[17]    Гольденвейзер А.А. – Гершуну Б.Л., 11 августа 1938.

 

[18]    Там же.

 

[19]    Дон-Аминадо. Поезд на третьем пути (http://lib.rin.ru/doc/i/57534p73.html).

 

[20]    Гершун Б.Л. – Гольденвейзеру А.А., 5 сентября 1938.

 

[21]    Там же.

 

[22]    Там же.

 

[23]    Splendid isolation (англ.) – «блестящая изоляция». Речь идет о политике изоляционизма и невмешательства в европейские дела, которой придерживались в то время США.

 

[24]    Грузенберг О.О. – Гольденвейзеру А.А., 27 сентября 1938.