[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ОКТЯБРЬ 2010 ТИШРЕЙ 5771 – 10(222)
МИХАИЛ ГРОБМАН ВНУТРИ И ВНЕ «GROBMAN»’а
Леонид Кацис
В маленькой, но претенциозной тель-авивской галерее, носящей имя израильского юмориста Эфраима Кишона, которой руководит дочь писателя Ренана Кишон, открылась выставка «Grobman». Именно так: имя художника стало «фамилией содержания». Как в случае трагедии «Владимир Маяковский». И может статься, совпадение это – до некоторой степени знак скрытой преемственности. Ведь «Трагедия» была поставлена в Петрограде вместе с «Победой над солнцем» Алексея Крученых, в которой, согласно легенде, один из исполнителей был одет в костюм с первым вариантом будущего знаменитого «Черного квадрата», того самого, который сегодня встречает посетителей у входа на выставку «Grobman».
На выставке «Grobman» в «Kishon Gallery». Тель-Авив. 2010 год
Впрочем, количество смыслопорождающих совпадений, как предусмотренных авторами из группы с сознательно безымянным названием «Kollektiv», так и непредусмотренных, достаточно велико. А сам «Коллектив» напоминает о блаженной памяти «бригадном методе», с помощью которого создавались не только нечитабельные прозаические сочинения, но и картины типа «Тов. Крупская приветствует молодых педагогов».
Понятно, что применительно к Гробману, столько времени посвятившему разоблачению символов советского официального искусства, шаг этот случайным никак не может быть.
Группа молодых израильских художников сознательно создала непростую, постоянно множащуюся структуру: художник Михаил Гробман, чьи произведения отсутствуют на выставке / куратор Руфина Вальски / картины «Михаила Гробмана», перерисованные красками, светящимися при ультрафиолетовом освещении / «Kollektiv» – «кураторский проект четырех художников: Зои Черкасской, Андрея Льва, Анны Лукашевской и Макса Ломберга», как сказано в их англо-иврито-русском манифесте.
Отсутствие самого автора – Михаила Гробмана – замещается активным присутствием куратора Руфины Вальски, которая оказывается на равных с самостоятельным «коллективным» проектом четырех художников. Ведь в эпоху нынешнего «кураторского искусства», когда замысел куратора считается истинным произведением актуального искусства, в котором артефакты уходят на второй план, а продукты творчества представляют собой лишь фон глобальной инсталляции куратора, такая позиция художников едва ли не вызывающа.
Наконец, тут присутствует еще один, совершенно необычный для подобных выставок, кураторский метапроект. Речь не столько о самих художниках, сколько о том самом втором русском авангарде, к которому принадлежит Михаил Гробман – уже без кавычек и латинской графики. Понятно, почему в те годы, когда художники поколения Гробмана – Илья Кабаков, Эрик Булатов или Комар-Меламид – превращали соцреализм в соц-арт, делая произведения сталинского «вампира» и хрущевского «баракко» объектом, а не субъектом искусства, будущий «коллектив» лишь усваивал первые художественные навыки и впечатления. Их художники не скрывают: «Мы познакомились в конце 80‑х годов прошлого века в СССР. Выходцы из четырех крупных городов, мы встретились и подружились во Всесоюзном пионерском лагере “Артек” и сквозь годы пронесли нашу дружбу. В 90‑х годах мы репатриировались в Израиль. Двадцать лет в Израиле не смогли вытравить из нас высокие идеалы “Артека” – атеизм, честность, требовательность к себе».
Ностальгический советский стиль (песни из «Свинарки и пастуха»: «Друга я никогда не забуду, если с ним подружился в Москве»), навсегда, по-видимому, въевшийся в сознание, члены «Коллектива» не стали доносить ни до ивритского, ни до англоязычного зрителя/читателя. Хотя слово «всесоюзный» трудно переводится на современный иврит, английское «аllunion» применительно к Union of Soviet Socialist Republics проблем не вызывает. «Лагерь» остается просто «the pioneer camp», что по-английски вызывает несколько иные ассоциации, на которые, вероятно, уповали авторы «Коллектива». На иврите еще сложнее. Написанное ивритскими буквами англизированное «махане а-пионерим» призвано исключить отдающее раннесионистским пафосом «халуцим», т. е. «пионеры освоения Эрец-Исраэль».
Может показаться, тут слишком много места уделяют манифестам «Коллектива». Но ведь и сам Гробман является мастером всевозможных манифестов, а еще – специалистом по привнесению русских, английских, ивритских надписей идеологического содержания в свои, а порой и в чужие соцреалистические и соцартовские картины, обложки, плакаты и т. п. Посему сопоставление его макаронических вербальных составляющих и текстов «Коллектива» здесь не только легитимно – необходимо. Гробмановские комментарии разительно расходятся с архисоветским тоном, выбранным «Коллективом», возглашающим, что его «выставки обращены в одинаковой степени к элите и “рабочим”» (по-русски), «пролетариату» (по-английски) и вовсе к «маамад а-поалим» – рабочему классу (на иврите). А вот образы и тексты самого Гробмана, включая цикл расписных обложек ленинских сочинений с надписями вроде «Сучара ЛЕНИН в крови поколенен» (пародирующих песни a` la «Ленин в тебе и во мне»), никак не согласуются с манифестом «Коллектива». Это может показаться автопародией, однако заявленное «Коллективом» желание стать «гагариными» (по-русски) и «Юрием Гагариным» в единственном числе (на иврите и английском) является данью пионерскому жаргону, который «Коллектив» решил использовать в новой культурной ситуации. Они доверчиво предполагают, что израильский зритель помнит, кто такой Юрий Гагарин. На этом экзотика не кончается. Отсылкой к Гагарину, как и к столь же эзотерическому «Артеку» (что это за «арт», удивится несоветский читатель), обозначено желание группы «вывести израильскую арт-сцену на мировую культурную орбиту» (по-русски) или «to bring the Israeli art into an international cultural course» (по-английски), что не совсем соответствует русскому аналогу. Этот разнобой отдает не только современной художественной афишей, он отсылает к штампам газеты «Правда», неведомым израильским потребителям актуального искусства.
«Жид крещеный – змей верченый».
«Kishon Gallery». 2010 год
Деятели второго русского авангарда иначе относились к этой газете, страницы которой так любил разрисовывать в своих инсталляциях коллега Гробмана – покойный Дмитрий Александрович Пригов. А само слово «Гагарин» в манифесте «Коллектива» просится в качестве надписи на картину Эрика Булатова. Ясно, что «апроприация» (присвоение) «Коллективом» художественного мира Михаила Гробмана не является скромным приношением молодых или уже не очень молодых авторов своему мэтру. В сущности, это даже не диалог, а куда более радикальный шаг, не всегда связанный с творчеством героя, а порой – противопоставленный ему.
Ключевым для понимания предложенного зрителю авангардного жеста/концепта оказывается «ультрафиолетовое» освещение, в котором находятся картины Гробмана на выставке «Grobman». В ультрафиолете светятся «специальные краски», которыми «максимально точно скопированы» (еще одно ключевое слово) картины Гробмана.
Ультрафиолет используется в двух параллельных живому искусству областях деятельности: экспертизе и реставрации. Это автоматически вводит в рассмотрение две важнейшие категории истории искусств. Во-первых, сама эта техника апеллирует к историческому времени – тому самому, с которым борется авангард; иначе говоря, ультрафиолет подчеркнуто архаизирует Гробмана, что противоречит его эстетике; во-вторых, употребление ультрафиолета призвано установить подлинность вещи, определяющей не только ее место на стенах музеев, но и коммерческую цену.
Время и подлинность объединяются третьей категорией. Это реставрация, при которой в том же ультрафиолете порой проявляется произведение, предшествовавшее выставляемому или продаваемому шедевру. А это уже новые страницы творческой биографии художника. История его поисков и сомнений. Место снимкам в ультрафиолете, конечно, в специальных монографиях, но эксперт, оставаясь все-таки зрителем, эти изображения держит в уме.
Михаил Гробман. Левый историк. 2009 год
Фрагмент экспозиции в «Kishon Gallery». 2010 год
Именно этого слоя и лишается «технически» оформленная картина, представляемая «Коллективом». Ведь его художественный жест оказался связан с еще одной разновидностью художественной деятельности: ученическим копированием, которого художникам «Коллектива» удалось избежать как за счет того, что каждый из них воздержался от повторения картины, скопированной товарищем, так и за счет изменения материала, из которого делалась картина Гробмана. Ведь свечение в ультрафиолете заведомо изменяет зрительные ощущения и впечатления, а затемненное пространство зала радикально противостоит традиционному музейному освещению, стремящемуся к естественности. Впечатление от такой экспозиции «Коллектив» связывает с психоделической поп-культурой. А вот для реставрационной мастерской, где картины рассматривают и фотографируют в ультрафиолете, специальное «освещение» вполне естественно и с психоделикой не связано. Вопрос, повлияли ли бесконечные скандалы с подделками классического русского авангарда, которые сотрясали художественный мир в 1980–2000‑х годах, на концепцию выставки, оставим на стадии упоминания.
Ловкие авторы манифеста к выставке «Grobman» сразу же уводят зрителя в сторону от чисто художественного смысла своего жеста. В проспекте выставки рассуждают о том, что она входит в контекст, созданный эпохой тотальной воспроизводимости произведения искусства. Здесь мягко «флюоресцируют» имя и идеи видного левого немецко-еврейского мыслителя Вальтера Беньямина, еще в первой трети ХХ века задумавшегося о судьбе «художественного произведения в эпоху его технической воспроизводимости». А художники «Коллектива» сами воспроизвели работы Гробмана, отказавшись от себя как художников. То есть задумались над тем, как воплотить в жизнь идею «ручного коллективного воспроизведения активно действующего художника в эпоху отсутствия индивидуальности художников». И это такой же «анти-Беньямин», как флюоресцирующая выставка «Grobman» – «анти-Гробман». Сам художник в это время спокойно сидит в своем кресле в тель-авивской квартире под той же выполненной приглушенным маслом картиной (воспроизведенной на флюоресцирующей выставке), которую освещает лишь свет солнца из окна. Потому что любая из картин, висящих на выставке, – часть жизни художника, которая труднее всего поддается воспроизведению. И это побуждает задуматься, что заставляет всматриваться в знакомые очертания работ, выбранных по собственному усмотрению участниками проекта?
И не софистические игры с идеями Беньямина более всего привлекли нас в темном зале, где из черных стен в полном соответствии с законами зрительного восприятия агрессивно выступали светящиеся подобия картин Гробмана от послегагаринского 1962-го до предшествующего выставке 2009 года.
Нас привлекло соотношение работ Гробмана и работ, выставленных «Коллективом» на выставке «Grobman».
Здесь вновь придется вернуться к Малевичу и его «Черному квадрату», встречающему посетителя выставки в третьей, если не больше, реинкарнации. Первый в этой системе координат – «Черный квадрат» его создателя. Второй – «Черный квадрат» Гробмана и третий – квадрат «Коллектива».
Работы Михаила Гробмана, как скопированные для «Grobman»’а, так и не представленные на выставке, но выставлявшиеся самим автором 30 января – 6 марта 2010 года в той же «Kishon Gallery» на выставке с характерным названием «Дневник человека в стране антиподов», в существенной мере противостоят основным положениям манифеста «Коллектива». (Отметим, что кураторы обеих выставок все те же – Ренана Кишон, Руфина Вальски. Следовательно, и замысел двух выставок может оказаться в итоге единым.)
Гробману как израильскому художнику позиция «Коллектива», нигде не называющего себя израильскими художниками, активно противопоставляется. «Коллективисты» видят свою мессианскую роль в создании метапозиции, якобы позволяющей им изменить ситуацию на всей израильской художественной сцене, на которую сами они взошли извне.
Михаил Гробман. Моя могила. 2009 год
Михаил Гробман. Исламо-фашизм. 2009 год
При этом члены «Коллектива» диалектико-материалистично и, кажется, безнадежно-архаично считают своей идеологией «дарвинизм (материалистическую теорию эволюции органического мира)». Наконец, обращаясь к мировоззренческим основам, «коллективисты» прямо провозглашают: «В ситуации, когда Тора вместо конституции приводит к необратимой гуманитарной катастрофе, мы призываем бороться с вредными элементами метафизического мышления, романтизацией национализма, культурным идеализмом, слепым подражанием Западу и политической корректностью».
Не совсем ясно, как это соотносится с высказываниями самого Гробмана в интервью Леле Казовской для предшествующей выставки, включавшей в себя работы с обложками книг: «Я еврей, а евреи известны как народ книги. Тем или иным путем, любая и каждая из этих книжных обложек транспорируется в законченных работах. Комбинация моего искусства с ними создает новую философию жизни. <…> Книги могут иметь религиозное, техническое, политическое и даже китчевое содержание; это не имеет значения, каждая и любая из этих обложек имеет свой собственный стиль, уникальное отношение к жизни. Не случайно, что работа, названная “Моя могила”, была нарисована на обложке Сидура, еврейского молитвенника. <…> Я интерпретирую содержание обложек так, как если бы я сам создавал их образ, в то время как зритель в конце концов сам дешифрует мою работу».
Если бы авторы апроприации «Grobman»’а прочли этот текст, они должны были бы сказать Гробману, вслед за рапповцами, обращавшимися к Маяковскому: «Вас не понимают рабочие и крестьяне». Но почему-то не говорят…
Более того, перерисовывая и переводя в ультра-(хорошо, что пока еще только)-фиолет острополитические картины «Новые историки – New historians», посвященные тем, кто называет Израиль вместо Еврейского государства – «сионистским образованием», или считает легитимными исследования, отрицающие Холокост, либо холст «Жид крещеный – змей верченый», «коллективисты» почему-то не озаботились проблемой прав человека, свободы совести. По-видимому, даже для «третьего израильско-постсоветского авангарда» нарушение правил политкорректности все еще остается источником авангардных образов и поступков. Надо же хоть что-то нарушать, стремясь войти в левый мейнстрим.
Гробман последовательнее своих эклектичных наследников. В «Дневнике человека в стране антиподов» он вновь не удержался от того, чтобы изобразить и лик «Исламо-фашизма», и портреты «Левого историка» и «Левого профессора». Оба «интеллигента» – ярко-красного цвета под черной звездой и словом «Энциклопедия», написанным кровавыми ивритскими буквами. Такие картины в красной подсветке просто исчезли бы…
Трудно сказать, помнят ли члены «Коллектива» стихи Лермонтова, которого так почитали многие еврейские поэты, писавшие и по-русски, и на идише, и на иврите, но «ветка Палестины» 2009 года говорит о мировоззрении и круге размышлений Гробмана больше, чем многие авангардные жесты.
В верхнем левом углу фотографии – работа Лирон Люпо «Михаил Гробман – Новые историки». «Kishon Gallery». 2010 год
Выставка в «Кishon Gallery» в Тель-Авиве отразила непростую ситуацию как со сменой поколений тех художников, которые были когда-то связаны с русской культурой и русским авангардом, так и с теми, кто успешно вошел в культуру израильскую. Такую выставку хорошо смотреть, пройдясь по историческим районам Тель-Авива с их немецким конструктивизмом Баухауса, авангарда 1930‑х, ставшего теперь памятником. Однако не оставляет мысль: а как бы и «Дневник», и «Grobman» смотрелись в Москве в мельниковском «Гараже», в старо-новом еврейском уголке Марьиной рощи? Какие ассоциации возникли бы здесь – не только на фоне московских биеннале, но и на фоне сегодняшней еврейской жизни Москвы, неожиданно соприкоснувшейся с актуальным художественным авангардом XXI века...
Одна важная параллель высветилась на этой выставке ярче, чем на всех знакомых нам выставках Гробмана. Голубой фон его «Черного квадрата» совпал с ярким голубым фоном верхнего правого угла картины «Алеф», которая в исполнении самого художника дает несколько иной оттенок. Новая же ситуация соединила голубой фон «Черного квадрата», который Гробман давным-давно рассматривал как библейский символ, и голубое свечение буквы «алеф» с очевидными каббалистическими коннотациями, что со всей неизбежностью ввело эти картины в общий еврейский мистический контекст, который всегда был близок Гробману, но идеологически отрицается ориентированным на пролетариат манифестом «Коллектива». Впрочем, искусство, как показывает этот пример, в очередной раз легко преодолело не свойственные ему идеологические ограничения. И это полностью оправдывает проект «Grobman».
Что до самого Михаила Гробмана, то голос поэта, с ярко светящегося электронного зелено-черного экрана читающий в тель-авивском черном кубическом подвале стихи на русском языке, оживляет темноту внутренности «черного куба» «Kishon Gallery». Этого ощущения рецензия в печатном органе уже не передаст, хотя сами неполиткорректные стихи поэта с вкраплениями не всегда нормативной лексики вполне доступны. А каталог «Grobman»’а – пока нет.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.