[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ОКТЯБРЬ 2010 ТИШРЕЙ 5771 – 10(222)
Мимикрия «Иностранки»
Михаил Эдельштейн
Блогер Евгения Коробкова (eugenia-korobkova.ya.ru) прочла июльский номер журнала «Иностранная литература» – и огорчилась. Расстроило ее, что «Иностранка» «постепенно мимикрирует в журнал “Лехаим”».
Во-первых, имею сообщить уважаемой Евгении, что, согласно норме русского языка, мимикрировать во что-то нельзя, мимикрируют всегда подо что-то. Во-вторых, скромно замечу, что не так уж плох наш «Лехаим», чтобы сходство с ним других изданий должно было приводить девушек в расстройство. А в-третьих и в-главных, оснований для вывода о мимикрии, увы или ура, немного. Даже если к седьмому номеру «ИЛ» прибавить еще и полную подшивку журнала за первое полугодие. Да, еврейская тема в «Иностранке» присутствует – но не более чем, допустим, польская или венгерская, не говоря уже, разу-меется, о немецкой или английской.
Итак, разложим пасьянс из семи номеров и пройдемся по ним в хронологической последовательности. В январской книжке журнала, помимо Набокова, Монтале и Флобера, обнаруживается интервью Елены Калашниковой с замечательным переводчиком с английского Владимиром Бошняком. Там много всего интересного и очень интересного про Берджесса, Доктороу, Райт-Ковалеву, Аксенова и Шимона Маркиша (после эмиграции Маркиша и запрета на упоминание его имени Бошняк перепереводил за ним фолкнеровскую «Деревушку»). Среди последних работ Бошняка – «Версия Барни» Мордехая Рихлера: «Было интересно преодолевать вкрапления неизвестных мне языков – там французский, немецкий, итальянский, черт знает что, да еще и идиш сплошной. И каламбуры на всем этом базируются, шутки. Потом мне Сергей Каледин позвонил и говорит, что все дело в еврейских корнях. У нас с Калединым у обоих есть и еврейские корни (у меня бабушка еврейка, у него, кажется, тоже). “Видимо, вы идиш с молоком бабушки впитали”. Можно так сказать – “с молоком бабушки”? Но я не утверждаю, что это именно Каледин сказал. Сейчас просто на язык подвернулось». Бабушкино ли молоко тому причиной или нет, но в результате у Бошняка получился шедевр, конгениальный шедевру Рихлера. Ничего не имею против работы Ларисы Беспаловой, переведшей рихлеровский роман «Кто твой враг» (см. Лехаим. 2010. № 9), но…
В третьем номере «Иностранки» помещен новый перевод Ларисы Беспаловой – на этот раз non-fiction (авторский жанровый подзаголовок – «подлинная история») Филипа Рота «По наследству». В книге 1991 года знаменитый прозаик рассказывает о своих родителях, прежде всего об отце, «страховом агенте на пенсии, закончившем всего восемь классов ньюаркской школы на Тринадцатой авеню». У него обнаружена опухоль головного мозга, по всей вероятности смертельная, и повествователь, размышляя, как сообщить ему об этом, попутно разворачивает в памяти историю своей семьи. «Стоя у могилы, все мы думаем примерно одно и то же, и мысли эти не слишком отличаются, за вычетом красноречия, от мыслей Гамлета над черепом Йорика. Ну что такого можно подумать или сказать, что не будет вариацией на тему “он тысячу раз носил меня на спине”». На мой вкус, «По наследству» сильно выигрывает по сравнению с поздними романами Рота, в большинстве своем предсказуемыми и однообразными.
В апрельской книжке в рубрике «Carte blanche» представлено эссе живущего в Праге поэта Игоря Померанцева «Czernowitz. Воспоминания утопленника». В Черновцы Померанцев приехал ребенком, в середине 1950‑х годов, и прожил там 15 лет. Впрочем, пересказывать эссе – занятие предосудительное, его надо цитировать, если уж нет возможности привести целиком. Ну а поскольку текст Померанцева хорош, цитаты должны быть большими.
«Чем Черновцы отличались от других украинских городов? В этом городе в конце 50‑х годов еще жила горстка австрийских евреев. Они были ни на кого не похожи и особенно отличались от стиляг. Стиляги носили одинаковую одежду: плащи болонья, белые кепки (батоны) с серыми прожилками. А горстка австрийских евреев носила потертые велюровые темно-синие шляпы, серые в елочку двубортные пальто, стоптанные туфли с узкими носами, запонки с матовым мраморным отливом – и все это было старое, почти древнее, затрапезное, но как же стильно они выглядели! Черновцы так и остались для меня этим самым ископаемым австрийским евреем, заброшенным машиной времени в советский заповедник. <…> В середине 50‑х только пятая часть городского населения были евреями, причем из них меньшая часть – австрийскими, а большая – бессарабскими. Но евреи обладают мощным энергетическим полем. Даже если их всего ничего – три десятка тысяч, – они делают погоду в городе. Я уже в детстве знал, что евреи живут в Киеве, в Москве, в Ленинграде, но столичные евреи мне казались сплошь респектабельными, богатыми, процветающими, а вот в Черновцах были всякие – шпана, проститутки, убийцы, валютчики, вундеркинды, по улицам бродили евреи-горбуны, таскавшие на своих горбах контрабандную мацу. Конечно, там была не только еврейская голь – там были, например, знаменитые боксеры и борцы, участвовавшие в Олимпийских играх, в чемпионатах мира. Мне в детстве казалось, что евреи – самые замечательные спортсмены, особенно борцы и боксеры».
А вот и объяснение названия, вернее, подзаголовка эссе: «Есть такая детская игра “Замри!” Между войнами Черновцы “замерли”. Они жили своей жизнью, не ожидая, не предвидя Холокоста. Это был город книжных червей, о чем написано много воспоминаний, в том числе Розой Ауслендер. В 1978 году, когда я оказался в Германии, моя подруга, учительница немецкой гимназии, позвонила в Дюссельдорф Розе Ауслендер и сказала: “Мы не знакомы лично, но я вам звоню, потому что ко мне приехал русский поэт из Черновцов, и, может быть, вам интересно было бы с ним встретиться”. К тому времени Р. Ауслендер была лауреатом, знаменитостью, классиком. Она ответила: “Я бы охотно встретилась, но я больна”. Она тогда действительно болела тяжелой формой артрита, уже не могла писать, только диктовала стихи, но, думаю, был у нее и другой резон. Она когда-то написала, что Черновцы – “затонувший город”. Это она придумала образ города-Атлантиды. Поэтому, мне кажется, она боялась встретиться с человеком, который жил и сочинял стихи на дне затонувшего города. Оказалось, что ее Атлантиду кто-то заселил. И мое физическое присутствие, разговоры о стихах и то, что я просто их пишу, разрушало хрустальный образ затонувшего города. Она не захотела встретиться с утопленником».
В майском номере «ИЛ» – некролог Сергея Гандлевского Петру Вайлю и главы из книги Валерия Белоножко «Невынесенный приговор. О Франце Кафке. Холодно и пристально». «В сражении за еврейство Франца Кафки поломано столько копий, что обломками их усыпаны поля критических и литературоведческих сражений, пожалуй, сверх меры, – не без иронии замечает автор. – К сожалению (или счастью), у нас нет прямых свидетельств семитизма или антисемитизма (бывает и такое) Франца Кафки. Весьма корректное упоминание Максом Бродом размолвки между друзьями по поводу напористого вовлечения Максом Франца в пражский семитизм не дает определенного ответа на вопрос: БЫЛ ЛИ КАФКА ВОИНСТВУЮЩИМ ЕВРЕЕМ?» Дальше, однако, Белоножко пытается-таки дать свой ответ на этот вопрос и приходит к выводу: «воинствующим евреем» Кафка не был, но его романы «Америка» и «Замок» вполне могут быть прочитаны как насыщенные еврейскими смыслами истории об изгнании и рассеянии (с финальным возвращением под отчий кров в первом случае).
Тут же помещена рецензия Александра Мелихова на книгу Примо Леви «Канувшие и спасенные» – столь же пессимистическая, как и сама книга. К «Канувшим и спасенным» уже в июньском номере возвращается Михаил Визель, приводящий поразившую его фразу Леви: «Любой бывший узник подтвердит вам, что первые удары ему нанесли не эсэсовцы, а заключенные <…> одетые в такие же полосатые куртки, какие только что выдали им <…> и это было настоящим потрясением».
Наконец, в июльском номере, с которого мы начинали, напечатаны фрагменты книги Меира Шалева «Впервые в Библии», ныне вышедшей из печати в «Чейсовской коллекции» издательств «Текст» и «Книжники» (перевод, разумеется, Рафаила Нудельмана и Аллы Фурман). Тут же рассказ израильской писательницы Иехудит Кацир «Шлаф штунде» (перевод Светланы Шенбрунн) – минорный, тонко сделанный прустианский текст о подростковой любви кузена и кузины; наличествуют и «вкусные» вещные детали, и похороны, и гомосексуальные мотивы.
Впрочем, цитированного в начале блогера возмутило не исследование-эссе Шалева и не рассказ Кацир. Причина ее негодования – «опять в рубрике Non-fiction обозревают еврейские издания. “Кто и как изобрел еврейский народ” и “Два корня и формы евреененавистничества”. Не понимаю, как самим не надоело».
Что касается Вальтера Зульцбаха, то разговор о его книге на страницах «Лехаима» еще впереди. А вот сочинение Шломо Занда мы уже подробно обсуждали (см. Лехаим. 2010. № 8), и должен сказать, что наше обсуждение этого бестселлера разительно отличалось от того корректно-сочувственного пересказа его основных положений, который предлагает читателю «Иностранной литературы» Алексей Михеев. Так что и тут никакой мимикрии.
Но сколь бы детальным ни был тот наш разбор, реплика Михеева позволяет дописать к нему нечто вроде постскриптума. Все авторы материалов «зандовского» блока в «Лехаиме», по сути, пытались ответить на один и тот же вопрос: корректно ли определять книгу Занда как фоменковщину? И по всему выходило, что да, более или менее корректно. На самом же деле получается, что так, да не совсем так.
И разница именно в том, что представить себе положительный или хотя бы просто нейтральный отзыв на работы Фоменко на страницах журнала уровня «Иностранной литературы» абсолютно невозможно. Оно и понятно: открывает профессиональный читатель (а Михеев, чтобы было понятно, лингвист, в РГГУ преподавал и бывший главный редактор этой самой «Иностранки») книгу и видит там, предположим, следующее: «В середине XII века, в 1152 году, рождается Иисус Христос. В светской византийской истории он известен как император Андроник и апостол Андрей Первозванный. В русской истории он описан как великий князь Андрей Боголюбский» (цитата, если кто сомневается, самая что ни на есть подлинная). И сразу все ясно, никакие дополнительные объяснения не нужны.
А Занд пишет, в сущности, приблизительно то же самое, только гораздо лучше замаскированное под научный дискурс, под спорное сочинение ученого-историка. То есть внутри бяка-бяка, но внешние приличия соблюдены. И оттого разобраться, что к чему, сколь угодно квалифицированному читателю-неспециалисту гораздо сложнее. А следовательно, и «разоблачение» Занда – занятие куда более трудное, но и более важное.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.