[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ОКТЯБРЬ 2010 ТИШРЕЙ 5771 – 10(222)
Сестры
Аркадий Ковельман
Сестры – тяжесть и
нежность,
одинаковы ваши приметы.
Медуницы и осы тяжелую розу сосут.
Человек умирает. Песок остывает согретый,
И вчерашнее солнце на черных носилках несут.
<…>
У меня остается одна забота на свете:
Золотая забота, как времени бремя избыть.
Осип Мандельштам
Тяжесть и нежность – форте и пиано. «Фортепьяно – это сирена». Вчерашнее солнце на черных носилках – Скрябин, который увлекся «сиреной пианизма». Таков для меня дословный смысл этих стихов, пшат, подсказанный статьей самого поэта. А все остальное – мидраш. Эссе о диалектике, о том, как «времени бремя избыть». На дно сосуда с медом тяжелым и вязким бросить медный грош неясного смысла, стертый абрис лица. И так писать историю, как Платон писал свои диалоги: продираясь сквозь заросли силлогизмов, сквозь каждый час жизни Сократа, особенно сквозь часы и минуты ожидания казни в диалоге «Федон».
Бюст императора Веспасиана
(69–79 годы н. э.). Мрамор.
Рим, Палаццо Нуово
Сократ давно осужден и выпил цикуту, но суд над ним никак не кончится. Суд над сократическим диалогом и диалектикой. «Ирония диалектики – это форма плебейской мести: угнетенные проявляют свою жестокость в этих холодных ударах ножом силлогизма…» Так говорит Ницше. И еще он говорит так: «Нужно очутиться в затруднительном положении, нужно стоять перед необходимостью насильственно добиваться своего права – только тогда можно воспользоваться диалектикой. Евреи поэтому и были диалектиками. Рейнеке-Лис – тоже, Сократ – тоже». И еще: «Софисты были греками; Сократ и Платон, ставшие на сторону справедливости, были евреями или не знаю чем». А кто такие софисты? Те, кто учил выступать в суде и народном собрании. Они создали риторику – искусство красноречия. На место справедливости и истины они поставили власть и успех. Так было принято считать, пока Ницше с его критикой морали и философии, Ницше с его «волей к власти» не оправдал софистов и вновь не осудил Сократа.
И в наши дни судят Сократа. Только выворачивают аргументы Ницше, как старый грязный чулок. Этим заняты многие, в том числе и мой знаменитый коллега из Беркли, профессор Дэниел Боярин. Он обвиняет Сократа в том, за что Ницше хвалил софистов, и хвалит софистов за то, в чем Ницше винил Сократа. Для Ницше Сократ – мещанин с головы до ног. Софисты же – аристократы, склонные не доказывать, а повелевать. Зачем доказывать, когда и так все ясно? В книге Боярина все обстоит ровным счетом наоборот. Сократ – враг демократии, а софисты – ее друзья. Софисты учили афинян искусству спора в народном суде и в народном собрании. Сократ же видел в народе собрание глупцов, взявшихся судить о том, чего не знают. И потому Сократ избегал публичных споров, длинных речей. Он предпочитал диалог речам, диалектику – риторике. Диалектика Сократа – это тирания логоса. Хитрыми трюками, короткими вопросами и ответами он заставлял слушателей признать его правоту, принуждал их к своей философии.
Мой коллега занимает должность профессора талмудической культуры на факультетах ближневосточных исследований и риторики. И поскольку он стоит на стороне риторики и евреев и не любит диалектику и Сократа, то он не считает Сократа евреем, а его диалектику – еврейским занятием, как это делает Ницше. Ведь это у эллинов логос свирепствует, а у евреев на пути логоса – преграда. Логос, пишет Боярин, аналог фаллоса, мужское орудие насилия. Наши же мудрецы к насилию склонны не были, да и к женщине относились с сочувствием.
Боярин читает диалоги Платона и ловит Сократа на ложных аргументах, на подтасовках и логических трюках. Значит, и сам Платон видел хитрость Сократа, замечал, что Сократ обманывал наивных афинян, очернял благородных софистов! Видел и смеялся над своим учителем. Так думает мой коллега Дэниел Боярин. А у Деррида в «Почтовой открытке» мы находим Сократа, который склонился испуганно над листом бумаги и пишет что-то под диктовку своего сурового ученика Платона. Платон же «покрывает» Сократа со спины, так что все окружающие предметы (даже письменный прибор) «образуют некую совокупность фаллосов, направленных по единой директории».
«Тиранию логоса» профессор Боярин, наверное, взял у Ницше. Ницше писал о Сократе: «Поворот к безобразию: самовысмеивание, диалектическая черствость, ум в качестве тирана над “тираном” (инстинктом)». Или мой коллега позаимствовал мысль о «тирании логоса» у Эммануэля Левинаса, литовского еврея, ставшего французским философом? По мысли Левинаса, «в истории, понятой как проявление разума, само насилие выступает в качестве разума». Логос свирепствует, подавляя множественность, уничтожая частное как неверное. Это прямая дорога к Освенциму и Треблинке. Можно ли уйти от понятия тотальности, которое господствует в западной философии? И Левинас вспоминает про нежность, что стоит на границе с тяжестью, на грани «бесцеремонного», «откровенного». (Читал ли он Мандельштама?) Вспоминает о «вечной женственности», чтобы в союзе с ней преодолеть насилие логоса. Это и опыт любви к другому, и опыт бесконечно другого. «Но если назвать этот опыт бесконечно другого иудаизмом», – пишет о Левинасе Жак Деррида, – то все равно придется «заимствовать средства у единственного философского логоса», у тиранических греков! Еврею придется говорить по-гречески. Нельзя молчать, надо философствовать. Иначе нас постигнет насилие, «которое угрожает тому, кто молчаливо предается другому в ночи». Нас постигнет участь женщины.
Но как не молчать, как философствовать, если сам Г-сподь «поворачивает мудрецов вспять и знание их делает глупостью»? Здесь не поможет еврейская диалектика. Ведь молчал рабби Йоханан бен Закай, которого называли светочем Израиля, столпом праведности, молотом могучим. Под видом мертвого вынесли рабби Йоханана из осажденного Иерусалима. Он предстал перед Веспасианом со словами: «Мир тебе, царь!» Ответил ему Веспасиан: «Дважды ты заслужил смерть. Во-первых, не царь я, а ты назвал меня царем. А во-вторых, если царь я, почему ты не явился ко мне раньше?» На двойное обвинение рабби ответил двойным оправданием: «Если бы не был ты царем, Иерусалим не был бы отдан тебе в руки, ибо написано: “И Ливан перед могучим падет” (Йешаяу, 10:34), а могучий – это царь, властитель, ибо написано: “И некто могучий произойдет из него, и властитель его выйдет из его среды” (Ирмеяу, 30:21), а Ливан – это Храм, ибо написано: “Позволь перейти мне и увидеть землю прекрасную за Иорданом, гору прекрасную эту – Ливан” (Дварим, 3:25). Ведь прекрасная гора – это Храмовая гора в Иерусалиме. Что же до слов твоих “Если царь я, почему ты не явился ко мне раньше?”, то разбойники, которые есть у нас, не позволяли мне явиться». Разбойниками рабби Йоханан назвал зелотов, еврейских повстанцев. Спросил его Веспасиан: «Если змея обвилась вокруг горшка с медом, не следует ли разбить горшок из-за змеи?» Он имел в виду Храм, который надо разрушить, чтобы убить зелотов. Промолчал рабби Йоханан. И к нему рабби Акива отнес библейский стих: «Поворачивает мудрецов вспять и знание их делает глупостью» (Йешаяу, 44:25). Следовало ответить: «Надо взять клещи, взять змею клещами и убить ее, а горшок оставить целым».
Молчание рабби Йоханана – лишь эхо молчания Аарона, брата Моше. Когда Надав и Авигу, сыны Аароновы, принесли Г-споду огонь чужой, которого «Он не велел им», и вышел огонь от Г-спода и сжег их, и умерли они пред лицом Г-спода, тогда «молчал Аарон» (Ваикра, 10:1-3). Но и молчание Аарона бледнеет рядом с молчанием самого Святого, благословен Он. Когда ушел Веспасиан от стен Иерусалима в Рим получать власть, он поставил вместо себя Тита-злодея. Это тот самый Тит-злодей, что хулил и поносил Всевышнего. Что он сделал? Схватил блудницу, вошел в Святая святых, расстелил свиток Торы и лег с блудницей, и взял меч, и рассек завесу, и свершилось чудо, и проступила кровь. Аба Ханан сказал об этом: «“Кто силен, как Ты, Г-сподь” (Теилим, 89:9), кто силен и тверд, как Ты, Г-сподь, ибо Ты слышишь хулу и поношение этого злодея и молчишь». А в школе рабби Ишмаэля учили: «“Кто из богов (ба-элим) сравнится с Тобой, Г-сподь!” (Шмот, 15:11) – кто из немых (ба-илмим) сравнится с Тобой, Г-сподь!» Так в Талмуде, в трактате Гитин (56).
Голос Б-га – «голос тонкой тишины» (Млахим I, 19:12). Это библейский оксюморон, сочетание слов с противоположным значением, обоюдоострый меч еврейской диалектики. Тишина, которая говорит и даже поет. Эхо безмолвия. И об этом сказал поэт:
Звук осторожный и глухой
Плода, сорвавшегося с древа,
Среди немолчного напева
Глубокой тишины лесной…
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.