«Это памфлет с элементами научного изложения»

Беседу ведет Михаил Эдельштейн

Учитывая тот резонанс, который вызвала книга Шломо Занда «Кто и как изобрел еврейский народ», редакция «Лехаима» решила продолжить разговор о ней, начатый статьей Пинхаса Полонского и Шломо Громана. Что же все-таки представляет собой работа Занда – научный труд или политическую агитку? Для выяснения этого мы встретились с исполнительным директором Российско-американского центра библеистики и иудаики РГГУ, этнодемографом и специалистом по этнической истории евреев Марком Куповецким и преподавателем того же центра, исследователем библейской истории Леонидом Дрейером.

Леонид Дрейер

 

–   Что представляет собой книга Занда – идеологическую прокламацию, спорное научное сочинение или совмещение того и другого?

Леонид Дрейер. Наверное, совмещение. Трудно определить пропорции – какой процент здесь идеологии, какой – академической науки, хотя, конечно, идеологическая составляющая очень значительная. Более того, у меня впечатление, что сама интенция была скорее политической. С другой стороны, Занд использует – правда, не всегда корректно – данные науки. Я бы определил его книгу как развернутый памфлет с элементами научного изложения.

Марк Куповецкий. На мой взгляд, это не более чем научно-популярный манифест израильских левых радикалов. Потерпев поражение в своих усилиях по превращению Израиля из национального государства в гражданскую нацию, они пытаются взять реванш в области идеологии. Главное в книге Занда – это стремление разрушить основные мифологемы традиционной еврейской идентичности: историческую связь с Эрец-Исраэль, скорбь галута и биологическую преемственность с библейскими праотцами, а также делегитимизировать еврейский национализм последних полутора веков. Все это нужно, чтобы посеять сомнения в правомерности создания национального еврейского Государства Израиль.

При этом, будучи специалистом в области интеллектуальной истории XIX–XX веков, Занд иногда затрагивает важные вопросы. Во многом релевантен его пафос относительно идеологической заданности сионистской исторической мысли. Но это родимое пятно любой национальной историографии. К тому же эта проблема была куда более актуальной в 1950–1980-х годах, сейчас ангажированность в большинстве случаев уступила место корректному научному анализу. Так что с критикой официозной сионистской науки Занд опоздал лет на 20–30. А вот в столь близкой Занду «постсионистской» историографии политическая заданность присутствует куда более определенно.

О той части книги Занда, где речь идет об этнической истории евреев, можно говорить лишь как о малопрофессиональной компиляции, настолько она изобилует грубейшими фактическими ошибками. Любому специалисту ясно, что как в этногенезе евреев, так и в их последующей истории активно протекали процессы ассимиляции иноэтничных групп. Иудейский прозелитизм в Хазарии VIII–X веков – лишь один из подобных эпизодов. Можно ли из этого делать вывод, что современные восточноевропейские евреи – потомки хазар? Едва ли. Хотя бы потому, что миграции евреев в Восточную Европу начались еще в античную эпоху, а завершились не ранее XVI – первой половины XVII века.

В целом же опус Занда – это скандальный в смысле некомпетентности и впечатляюще удачный по пиару проект, реализовавший циничную установку, сформулированную Андре Мальро: «История – это память народа. И чтобы изменить народ, достаточно изменить его память».

–     Если пытаться все же вычленить в этой книге рациональное зерно – в чем оно?

Л. Д. Мне кажется, в попытке применить теорию «воображаемых сообществ» Бенедикта Андерсона к той общности, которую мы называем еврейским народом. При этом, правда, надо помнить, что сам Андерсон не противопоставлял воображаемые сообщества реальным – он называл некие группы «воображаемыми» лишь потому, что большинство их членов не знакомы между собой. Этим нация отличается, скажем, от товарищества членов кооператива, где все находятся в непосредственном контакте друг с другом. Причем Андерсон ведь не говорил специально о евреях, не противопоставлял «воображаемым» евреям «реальных» французов.

Другое дело, что тут же возникает вопрос, насколько правомерно употреблять термин «нация» применительно к евреям. Если считать вслед за Андерсоном, что нации создал национализм, а не наоборот, – то да, еврейскую нацию создал еврейский национализм, зародившийся в период Хаскалы и выкристаллизовавшийся в одной из своих окончательных форм в виде сионизма, а также автономизма и других направлений еврейской мысли того времени.

–     А насколько справедливо утверждение Занда, что еврейскую нацию создали по сути Грец и Дубнов, заместившие сакральный текст, вокруг которого традиционно группировался этнос, сакрализованной историей?

Л. Д. Первые еврейские историки, и Грец, и Дубнов, действительно опирались на священную историю, изложенную в библейских книгах. Но утверждение, что они «подменили» религиозную общность этнической, не вполне, на мой взгляд, корректно. Ведь до возникновения национальных государств религия была этнообразующим фактором, и осознание общности носило не чисто религиозный, а скорее синтетический характер. И это касается не только евреев. До начала XX века то же было, скажем, в мусульманском мире, где этничности как таковой вообще не существовало и любой человек на вопрос, кто он по национальности, ответил бы: «мусульманин». А уже потом, на фоне распада Османской империи, возник турецкий или арабский национализм. Все это, включая и еврейский национализм, – романтические проекты, возникшие под влиянием европейских идей.

–     Что собой представляет историческая часть книги Занда: героическую попытку закрытия «белых пятен», как говорят он сам и его сторонники, или «ломление» в открытую дверь пополам с невежеством, как утверждают его оппоненты?

Л. Д. Думаю, момент штурма открытой двери здесь очень велик. Как человек, следящий за специальной литературой, я не замечаю в современной израильской историографии никакого замалчивания острых или неудобных вопросов. Такие «ревизионисты», как Иcраэль Финкельштейн, другие ученые тель-авивской школы, активно публикуются, цитируются, печатаются в европейских и американских изданиях.

–     Занд пишет, что библейская археология полностью дезавуировала историческую достоверность Библии. Так ли это?

Л. Д. В той части, где Занд говорит о Библии, вообще много странного. Например, он оперирует данными из книги Эстер, хотя все сходятся на том, что это самая аисторичная книга Танаха. Впрочем, у Занда и в других частях хватает крайне странных и подрывающих его научную репутацию замечаний. Так, он пишет, что «две ивритские буквы (“шин” и “цадик”) перешли в кириллицу вследствие длительного владычества хазар над русами». Но общеизвестно, что сами создатели славянской азбуки заимствовали эти буквы из иврита, поскольку в греческом не нашлось буквенного обозначения для соответствующих звуков.

Что до библейской археологии, то это вопрос, где нельзя сказать ни да ни нет. Действительно, в современной науке существует определенный скепсис по отношению к Библии как историческому источнику. Скепсис этот возник не вчера, уже в 1970-х годах стало более или менее ясно, что те данные раскопок, которые раньше воспринимались как подтверждение библейского текста, на самом деле его, как минимум, корректируют. Например, произошла передатировка строений, которые считались относящимися к эпохе Давида и Шломо. Кроме того, давно известно, что в Библии смещены многие реалии, а в текстах есть явные анахронизмы. Так, история Авраама традиционно относится к XVIII веку до новой эры, но там упоминаются верблюды, одомашненные на несколько сотен лет позже.

Это стандартная ситуация для археологии вообще. То же произошло, скажем, с крито-микенской цивилизацией: Артур Эванс считал, что откопал дворец царя Миноса, а это оказался некрополь. Точно так же и Генрих Шлиман был уверен, что нашел гомеровскую Трою, а потом выяснилось, что это другая Троя.

Но категоричные выводы в вопросах библейской археологии, конечно, пока делать рано: практически по всем ключевым вопросам полемика продолжается.

–     Апеллируя к западной леволиберальной критике национализма второй половины XX века, Занд по сути представляет эту традицию как единственно научную. Насколько правомерен такой подход?

М. К. Занд опирается на работы таких классиков школы «теории национализма», как Бенедикт Андерсон, Эрнест Геллнер, Эрик Хобсбаум. Основные положения этих исследователей можно свести к следующему. Как идеология и движение национализм современен, его возникновение датируется концом XVIII или началом XIX столетия. Территориально он тогда был ограничен Западной и Центральной Европой, а также США. Согласно концепции «гражданской нации», национальная принадлежность определяется не этнической идентичностью, а гражданством. Границы наций должны совпадать с границами государств.

Надо признать, что эта школа весьма влиятельна. Дело в том, что в вопросе о национализме парадоксальным образом смыкаются интересы левоориентированных интеллектуалов и западных либеральных демократий. Для первых отвержение национализма было одним из проявлений постхолокостного синдрома (Геллнер и Хобсбаум – евреи, бежавшие от нацистов из континентальной Европы в Лондон) и следствием их марксистского неприятия национализма как идеологии. Что же касается властных элит, то они заняты строительством гражданских наций на практике, и модернистская теория «критики национализма» является для них определяющим идеологическим обоснованием и инструментальным механизмом.

–     Актуально ли сегодня стремление к «гражданской нации» для Израиля?

М. К. Не думаю, что реальность Ближнего Востока позволит таким планам воплотиться. Например, несколько десятилетий назад большинство арабского населения Израиля определяли себя как израильских арабов, а теперь все большее их число декларируют себя палестинцами. Реалистично ли в этой ситуации и с учетом роста исламистских настроений ставить вопрос об отходе Израиля от концепции национального государства?

Марк Куповецкий

 

–     Занд с полемическим задором отмахивается от определений и выводов известного английского исследователя национализма Энтони Смита как от анти­научных. Так ли это?

М. К. Занд вообще чрезвычайно упрощает все вопросы, связанные с плодотворной полемикой упомянутых Андерсона, Геллнера и Хобсбаума с Энтони Смитом, который, кстати, является учеником Геллнера. Смит вполне резонно указывает на необходимость учитывать при анализе современного национализма его преемственность с этническими общностями древности и средневековья, которую стараются «не замечать» его оппоненты. Еще дальше идет, например, Джон Хатчинсон, который характеризует нацию как политизированную этничность. Для Занда столь непростые теоретические дискуссии по сути сводятся к стремлению разорвать связь между древними и средневековыми евреями, с одной стороны, и современным населением Израиля – с другой.

–     То есть мы можем, оставаясь в рамках науки, говорить о существовании еврейского народа применительно, допустим, к XVII столетию, несмотря на отсутствие таких общих признаков, как язык и территория?

М. К. Особенности этнической истории евреев в том и заключаются, что со второй половины I тысячелетия до новой эры у них не было территориального и языкового единства. Значит ли это, что уже с древности евреев нельзя считать этнической общностью? Конечно же, нет. Просто в модели еврейской идентичности куда более важную роль стали играть другие этнические символы, в частности, иврит как язык высокой культуры и религиозных практик и Эрец-Исраэль как историческая родина, в которую евреи рано или поздно должны возвратиться. Любой непредвзятый исследователь может отметить, что эти символические «заместители» были для евреев исключительно значимы.

Природа этнической реальности столь сложна и многоаспектна, что сводить ее вслед за Сталиным к австромарксистскому определению нации с единством территории и языка в качестве основных ее признаков, прямо скажем, легкомысленно. Конечно, на этапе формирования этнической общности такое единство, как правило, присутствует, но в последующем это необязательное условие. Даже не ссылаясь на столь известные примеры, как армяне или китайцы, упомяну хотя бы о русских липованах – потомках казаков, мигрировавших в пределы Османской империи еще в начале XVIII века и проживающих в современной Румынии.

Кроме того, когда Занд говорит, что евреев не объединяло ничего, кроме иудаизма, он не понимает или делает вид, что не понимает: раввинистический иудаизм изначально формировался не просто как религия, но и как идеально отлаженный этнозащитный механизм. Мне не раз приходилось задумываться над феноменальной прозорливостью той части еврейской элиты рубежа древности и Средневековья, которая посчитала важным сохранение еврейского единства в условиях утраты территории, языка и общности культуры. Кстати, у них были интеллектуально весьма мощные оппоненты-универсалисты, которые реализовали совершенно иную задачу – навязать монотеистическое религиозное мировоззрение языческому миру. Но это уже другая история.

Что же касается тех, кого волновало этническое единство евреев, то, например, в конце XIII века в Крыму шел ожесточенный спор между раввинистами и караимами по поводу календаря. Казалось бы, что у них, более важных тем для обсуждения не было? Но в условиях территориальной разобщенности календарь превращался в один из важнейших факторов сохранения единства – единое время молитв, зажигания субботних свечей и так далее. Здесь дело не только в вере, но и в утверждении общего культурного пространства.

Или посмотрите, какое место уделяется в алахе отграничению евреев от остального мира, сколько интеллектуальных усилий потребовалось в раннем Средневековье, чтобы сохранить тот феномен, который один из крупнейших культурных антропологов второй половины ХХ века Фредрик Барт определил как этническую границу. Конечно, это уже признак не конфессиональной, а этноконфессиональной общности.

–     То есть на сакраментальный вопрос Занда «Что общего между евреями Киева и Северной Африки в XV веке, кроме религии?» будет корректным ответ: «Религии достаточно»?

М. К. Это явное упрощение. Мы говорим, что современный мир – это глобальная информационная цивилизация, которую обес­печивает «всемирная паутина». Между тем уже в раннем Средневековье еврейская общность функционировала по той же модели. Просто вместо оптоволоконной связи существовали караванные пути, по которым от Магреба и Испании до Китая за несколько месяцев доходили тексты, формировавшие не только правовое, но и культурное единство евреев как этнической общности, обладавшей к тому же устойчивой исторической памятью. Конечно же, в нюансах, иногда весьма значимых, евреи средневекового Киева отличались от евреев Магреба, но осознание своего единства у них, несомненно, присутствовало.

Например, в начале XIX века евреи Восточного Туркестана стремились установить контакты с евреями Шклова, чтобы торговать с ними напрямую, без посредничества бухарских купцов. Первое, что шкловские евреи написали им в ответ: «Не потомки ли вы потерянных десяти колен и не знаете ли, где еще живут наши братья?» То есть присутствовало представление о единстве происхождения – пусть и мифологическое. Кроме того, и в Шклове, и в Северной Африке, и в Туркестане еврей, встав утром, благодарил Б-га за то, что Тот сотворил его потомком Авраама, Ицхака и Яакова.

С конца XVIII века традиционная еврейская идентичность вступила в полосу кризиса. Сейчас можно констатировать наличие многих еврейских идентичностей. Ощущение единства не столь сильно, как в прошлом, а иногда и отсутствует вовсе. Но у евреев уже был подобный исторический вызов – примерно две тысячи лет назад. Тогда адекватные ответы были найдены. К этому можно и нужно стремиться и в настоящем или, по крайней мере, в будущем. Остальной мир, как и в прошлом, от этого только выиграет.

Что касается «выдающегося израильского историка» Шломо Занда, то он, несомненно, пополнит список мифотворцев от науки, которыми столь богат современный постмодернистский мир.

  добавить комментарий

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.