[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮНЬ 2010 СИВАН 5770 – 6(218)
ГЕТТО – НЕ ТОЛЬКО В ГЕТТО
Ада Шмерлинг
Режиссер Миндаугас Карбаускис
Ничья длится мгновение
РАМТ, 2010
Спектакль Российского молодежного театра о гибели узников еврейского гетто в Вильнюсе, поставленный Миндаугасом Карбаускисом по роману Ицхокаса Мераса «Ничья длится мгновение», оказался единственным на тему Холокоста из числа немногих «датных» постановок, выпущенных в Москве к 65‑летию окончания второй мировой войны. В феврале, когда «Ничья» была впервые показана в РАМТе, можно было еще надеяться, что ко Дню Победы Карбаускис со своим спектаклем на столь некассовую у нас сегодня тему окажется не в одиночестве. Надежды не оправдались. Поддержал тему спектаклем-читкой «Груз молчания» только андеграундный Театр им. Йозефа Бойса, не так давно основанный в Москве молодым бойким режиссером из Германии Георгом Жено.
В итоге получилось так, что при довольно бурной театральной жизни в российской столице только литовец, немец да еврей (журналист Михаил Калужский, постановщик «Груза молчания») посчитали для себя необходимым высказаться о Катастрофе. Симптоматично и то, что театральные критики в основной своей массе этот факт не отметили. Все рецензенты (за редким исключением) писали о «Ничьей» прежде всего как о первом спектакле Карбаускиса после его добровольного двухлетнего тайм-аута, связанного с уходом из «Табакерки». Другими словами, судьба режиссера, дважды лауреата «Золотой маски», успешного ученика Петра Фоменко и чуть ли не самого любимого критикой московского режиссера поколения 30+, большинство волновала куда больше, чем судьба тех, о ком он, собственно, поставил спектакль.
Конечно, сам Карбаускис, выбирая для постановки роман Ицхокаса Мераса (литовского еврея, которого после гибели его родителей в 1941 году скрывала от нацистов до конца войны семья литовских крестьян), вряд ли сильно задумывался, в каком странном московском контексте окажется его спектакль. Вряд ли хотя бы потому, что в родной Карбаускису Литве как раз недавно был снят фильм «Гетто», не очень удачный, откровенно мелодраматичный, с очевидными заимствованиями сюжетных схем и стиля Голливуда, но тематически впрямую рифмующийся со спектаклем Карбаускиса. Вряд ли, но не настолько, чтобы не заметить, что подобной рифмы – ни кинематографической, ни театральной – для «Ничьей» в Москве подобрать невозможно.
Впрочем, несмотря на всю в хорошем смысле провокационность спектакля Карбаускиса, важным театральным событием он так и не стал. Хотя до «Ничьей» последний раз спектакль на тему Холокоста («Дневник Анны Франк» в том же РАМТе) ставили в 2000 году. Более того, выяснилось, что наша публика, не имея привычки к подобным спектаклям, не готова и к их адекватному восприятию. Так, например, уже на первых минутах спектакля Карбаускиса зрители, эмоционально подавленные темой, начинают вытаскивать носовые платки и давиться слезами, не замечая очевидного: что в действительности режиссер хотел добиться от зрителей вовсе не обильных слез, но напряженной работы мысли и что именно поэтому «Ничья» поставлена так нарочито сдержанно.
Из истории о том, как 17‑летний еврейский мальчик не на жизнь, а на смерть играл в шахматы с немецким комендантом гетто, в Голливуде или на Бродвее непременно сделали бы мелодраму. Карбаускис сделал притчу. И в этом смысле его спектакль, конечно, соответствует не только тексту романа Мераса (явно построенному на аналогиях с притчевыми сюжетами из Библии), но и традициям европейского кинематографа, который, разрабатывая тему Холокоста, всегда предпочитал жанр психологической драмы с ярко выраженной притчевой структурой. Однако московская публика, давно отвыкшая и от европейского кино, и от психологических драм на сцене, и от того, чтобы соотносить сюжеты священных текстов с тем, что ей показывают в театре, оказалась даже простодушней бродвейской публики. На «Ничьей» зрители либо плачут, не обращая внимания на то, что актеры изо всех сил стараются не вызвать у публики слез, либо скучают, недовольные тем, что их не заставили плакать.
Стоит ли искать первопричину этой парадоксальной ситуации в системных просчетах режиссерской концепции – вопрос, конечно, риторический. В качестве эпиграфа к cвоему спектаклю Карбаускис поставил слова Ицхокаса Мераса о том, что «гетто – не только в гетто... только и разница, что наше гетто огорожено, а там – без ограды». Если смысловой код спектакля Карбаускиса таков, как он заявлен в программке, тогда никакой системной ошибки в «Ничьей» нет. Спектакль ровно об этом. Однако, если вы считаете, что этой мысли мало для спектакля о гибели шести миллионов евреев, сожженных в печах нацистских концлагерей только за то, что они молились своему Б‑гу, тогда вы вряд ли будете требовать выхода режиссера на аплодисменты. При всем к нему уважении.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.