По 89 центов за штуку

 

Синтия Озик

Путтермессер и московская родственница

М.: Текст; Книжники, 2010 («Проза еврейской жизни»). – 318 с.

Одинокая муниципальная служащая, гордящаяся тем, что почти искоренила еврейский акцент в своем английском. Претенциозная исследовательница античной поэзии, защитившаяся в далекой провинции и получившая ставку еще дальше – в филиале Нью-Йоркского университета в Турции. Неуверенный в себе светский еврей, пытающийся самоутвердиться за счет родственников в хасидском гетто. Вульгарная бесцеремонная беженка из перестроечной Москвы, в лосинах и кожаном пальто. Сомнительные беллетристы, безнадежно карабкающиеся на литературный Олимп. Бездарный идишский поэт, валящий свою непризнанность на то, что молодежь не читает на идише, а переводчики не рвутся переводить его на английский, и адски завидующий щедро переводимому и популярному собрату. Если, по аналогии с книгой «Стыд в истории литературы», кто-нибудь напишет книгу «Зависть в истории литературы», этим рассказам Синтии Озик надо будет уделить в ней достойное место. Ибо «анонимные посредственности» бывают весьма завистливы, а речь в прозе Озик именно о них, о тех, чьи романы распродаются «по 89 центов за штуку»:

 

Про себя они шутили: они, мол, «люди второго ряда». У Фейнгольда была работа второго ряда в издательстве второго ряда. Издатель Люси тоже был второго ряда, даже контора находилась на Второй авеню. Рецензии на их книги писали обозреватели второго ряда. Все их друзья были людьми второго ряда – не президенты, не партнеры в уважаемых фирмах, а редакторы и помощники продюсера, не гордые орлы интеллектуальных изданий, а заезженные клячи еврейских журнальчиков, не жестокие и бессердечные литературные критики, а блеклые и болтливые рецензенты. Знакомые драматурги были из тех, кто дальше занюханного экспериментального театра не метит и не поставил еще ни одной пьесы. Все знакомые художники были из тех, кто живет в мансарде и выставлялся лишь однажды, у сетчатого забора на уличном показе на Вашингтон-сквер весной. Какая низость, какая несправедливость; друзей своих они любили, но в дальние пещеры Нью-Йорка, ко львам, звались другие люди – почему не они?

 

Издательская аннотация гласит, что слава Синтии Озик ничуть не меньше славы Филипа Рота или Исаака Башевиса Зингера. Что ж, издательские аннотации всегда преувеличивают – карма у них такая. Оставив в стороне градусник слав, надо сказать, что сборник «Путтермессер и московская родственница» – это легкая остроумная малая проза в великолепных переводах. Проза, полная отдельных чрезвычайно удачных выражений: «Она была чуточку неряхой», или: «Человеку в моем возрасте кто нужен – возлюбленная или переводчик?», или: «Эдельштейн, к своему удивлению, не замечал в себе ни малейших признаков ревности, но счел своим долгом кинуть в Островера табуретку».

Подобная проза – про завистливых посредственностей, про малосимпатичного «маленького человека» в окружении совсем не симпатичных Больших Людей – считается социальной сатирой. Только она куда шире, чем социальная, и куда менее смешна, чем сатира. Вот вам описание молодой Рут Путтермессер: «У нее была хорошая кожа, пока что почти без морщинок, неровностей и признаков приближающейся дряблости». И это «пока что» очень показательно для общей тональности писателя, который не любит своих героев и не ждет ни от них, ни для них ничего хорошего. Однажды эта установка даже эксплицируется: «Если бы портрет писался оптимистический… Не бывать этому». Проза Озик – это проза умного автора, который знает, что все по сути плохо и неизбежно будет еще хуже, и пишет об этом изящными обиняками, со снисходительной иронией. Читать ли такую прозу? Это вопрос настроения.

Давид Гарт

РАССКАЗ С ТВЕРДЫМ ЗНАКОМ НА КОНЦЕ

 

Давид Маркиш

Убить Марко Поло

Бишкек: Турар, 2008. – 344 с.

Живя, как говорится, каждый в своем предмете, рассказы из бишкекского сборника оставляют самое приятное впечатление: фабульные, читаются легко, написаны с юмором, не утомляют чрезмерной пристальностью. Однако в органичное целое все-таки не очень собираются. Мешает им рассказ, давший название книге и как бы отвечающий за связь между частью и целым. «Убить Марко Поло» от своих собратьев отличается роковой безоглядной щедростью, каковая щедрость есть черта, присущая всем рассказам-шедеврам, рассказам с «твердым знаком на конце». «Марко Поло» неповторим – исключение, единичный писательский опыт. Именно на этом первоклассном оттиске, непрерывно посягающем в сборнике на целое, хочется остановиться подробнее.

Как и положено рассказу с ветвистой родословной, начинается все уже с названия. Оно-то и задает шепотком первый вопрос: «Кто же такой этот Марко Поло и зачем его надо убить?» Эпиграф лишь подливает масла в огонь. Ну, насчет путешественника более или менее ясно, хотя добраться до него тоже не так-то просто, а вот с четырех­звездочной гостиницей, расположенной в Спиридоньевском переулке, – полная чехарда, в самом деле, кто же станет по окнам палить. Соотечественник немедленно решает, что его намереваются потчевать детективной новеллой а-ля Честертон, а Марко Поло – наверняка кличка олигарха, проживающего в московском отеле. Мимо, соо-течественники! Перед нами типичный представитель «охотничьего» рассказа. Крестным отцом этого несколько подзабытого нынче жанра можно считать Ивана Сергеевича. Но как Эрнеста Хемингуэя, написавшего «Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера», «Снега Килиманджаро», уже очень многое не устраивало в его русском учителе, так и Маркиша не устраивает опыт обоих.

Каждый человек, которого занесла нелегкая в края несусветные, начинает немножко походить на еврея. Два полновесных еврея-иностранца, оказавшихся на окраине курортного местечка Чолпон-Ата, на берегу озера Иссык-Куль, – уже само по себе случай неординарный, заслуживающий пристального внимания и незамедлительного поощрения. Если же эти двое решили на свою еврейскую голову поохотиться, да еще на не известного никому Марко Поло, рассказ обеспечен.

Кстати, о втором еврее. Его зовут Дик Джонс, лет тридцать назад он переехал из России в Америку, «легко и с удовольствием освоился в новом мире, успешно торговал антиквариатом и благодаря усилиям родителей, бывших школьных учителей, сохранил русский язык в пристойном объеме». Разновидность наивности Дика сравнительно неплохо изучена, как показывает литература ХХ века, особенно часто ею почему-то страдают, точно морской болезнью, витальные американцы, причем не только торгующие фальшивыми яйцами Фаберже и подержанными автомобильными покрышками. В Центральную Азию Дика Джонса привела «твердая уверенность в том, что в этих краях мало что изменилось со стародавних времен и что по Великому шелковому пути нет-нет да и идут верблюжьи караваны». Естественно, удивлению его нет границ, когда он видит отнюдь не на Иудейских холмах рекламный щит: «У Мойши. Еда как дома». Тут, спасая от полного разрушения американо-еврейско-русскую психику торговца антикварными яйцами, приходит на помощь первый еврей, он же рассказчик, фигура куда как более искушенная. Повествователь вроде бы журналист, вроде бы при­ехал в Киргизию собирать материал для какой-то израильской газеты. В Центральной Азии не в первый раз. Но даже этот человек, все видящий, все подмечающий, охотник, пусть и не завзятый, однако кровь звериную могущий пролить, – даже он не знает, кто такой Марко Поло. Впрочем, одна версия есть: козел такой или баран.

«Всякой охоте предшествует продуманная тщательная подготовка, а завершает ее дружеская пирушка на природе: шипит на огне мясо, и водка, журча, бежит к печени охотников. Люди с сердечной радостью, как в добрые допотопные времена, пожирают убоину, добытую собственными руками. Тут и костер, и звездный вечер, и увлекательные лживые рассказы… Исключение составляют лишь профессиональные охотники, которые колотят дичь на продажу: те не пируют и не врут у костра».

Следуя этому уложению, автор выведет характеры персонажей, не только передаст приметы времени, брожение постсоветского пространства, – но и углубит рассказ. Иначе никак не подвести охотника без ружья к самым ноздрям Марко Поло – точке схождения всех линий. Без этого углубления «Марко Поло» вышел бы совершенно иного качества – охотничья байка, «увлекательный лживый рассказ».

В шестидневной охотничьей экспедиции, кажется, все идет по плану. Все расписано и учтено, правда, с той оговоркой, что учет составляется и ведется бывшими советскими людьми для таких же бывших. Первое округ-ление глаз – открывшееся дарование «честного человека дяди Жоры»: он вдруг запел оперным голосом отрывок из «Князя Игоря». Затем дядя Жора без запятой переходит на «Кармен», и первый еврей, тот самый, что не завзятый охотник, но все же готов пролить звериную кровь, решает для себя: «И черт с ним, с Марко Поло, пусть живет дальше. А мы, если повезет, собьем камнем какого-нибудь завалящего кеклика за пятнадцать баксов». Однако второму еврею пения дяди Жоры недостаточно.

Вечер. Где-то там наверху снежные поля Хан-Тенгри… Излагается план охоты на Марко Поло. Певчий егерь опускается на камни и вытягивает уставшие ноги. Ночевка. Утро… Послушные евреи остаются с дядей Жорой. Сидят в засаде втроем. Сколько сидеть – никто не знает. Ясное дело, где много времени, двое евреев и один русский, начинается философствование. Зачинщик, как ни странно, егерь. Он живет на лоне дикой природы в свое удовольствие, он не считает себя человеком, оказавшимся под развалинами. «Вода-то течет, а мы на берегу сидим. Кому повезет, форель вытащит, а другой ничего не поймает, останется голодным. Но воде-то это все равно!» Не успел дядя Жора в своем философствовании дотянуться до Б‑га, как последовал условный свист.

Баран тряс головой с тяжелыми рогами. Дядя Жора бросился вниз, будто хотел схватить его и вывести на верный выстрел Дика. Когда Дик выстрелил почти одновременно из двух стволов, дядя Жора уже слился с Марко Поло.

Это и есть та точка в рассказе, к которой тянутся все линии. Все объемно, все выпукло. Маркишу остается, не мешкая, подвести итог. Доказать, что воде-то действительно все равно, так как читатель уже знает, кто такой Марко Поло, знает, что егерь оклемается, «полежит в больнице и выйдет»… И когда писатель и читатель на миг становятся равны, повествователь из Израиля вдруг разводит егеря и барана: «Убить дядю Жору – это все же совсем не то, что убить Марко Поло».

Афанасий Мамедов

 

Муравей Кацнельсон и вопросы эволюции

 

Андрей Степанов

Сказки не про людей

М.: Livebook/Гаятри, 2009. – 224 с.

Андрей Степанов – петербургский филолог, профессор СПбГУ, переводчик англоязычной прозы. Автор множества литературоведческих работ. Интересный критик современной словесности, публикующийся на страницах журнала «ПроЧтение».

А еще Степанов очень симпатичный прозаик, сочинитель взрослых «сказок не про людей». Сборник с таким названием стал первой художественной книгой 44‑летнего автора.

В ней девять коротких сказок и одна сказочная повесть. Герои историй – животные, птицы, насекомые, микробы, шахматные фигуры, шайтаны из восточной мифологии и даже один белый островерхий собор. Встречаются, впрочем (на второстепенных ролях), и люди. Большинство сюжетов восходят к канону классической европейской басни. Автор варьирует мотивы известных текстов, развивает и актуализирует различные исторические темы. Но при этом сказки Степанова обладают значительной внутренней свободой, каждая из них содержит смысловой сдвиг по отношению к литературному прообразу. А элементы алогизма и филологическая изощренность придают текстам характер интеллектуальных притч или парабол.

Среди сюжетов «Сказок не про людей» – беседы отставных театральных костюмов («Севастопольский вальс»), история попугая Екатерины Второй, дожившего до времен революции 1917-го («Жар-птица»), фантастические вариации на тему известного детского стишка («У попа была собака»), путешествие микробов по закоулкам пищевода («Внутренний мир»). В сказке «Иван Тургенев» заглавным героем оказывается… самец гориллы, а прихотливый сюжет совмещает скрытые цитаты из русской классики и пародию на литературу о природных «феноменах».

Герой «Сказки о московском муравье» профессор-биолог Владимир Ильич Мурашик словно олицетворяет окуджавский поэтический образ. Впрочем, профессору вовсе не до поэзии. На дворе начало 90‑х: экономические реформы, институт закрыт, сотрудники разбежались. Мурашик один живет в пустом заколоченном здании НИИ. И ведет со знакомым муравьем по фамилии Кацнельсон (быть может, лишь приснившимся профессору) странные разговоры о самоорганизации социума, проблемах всеобщей эволюции, о жизни и смерти… В общем, о вещах равно интересных как ученым, так и муравьям. По крайней мере, тем муравьям, что имеют, подобно Кацнельсону, три высших образования.

 

Успокойтесь, топить здесь никогда не начнут. И знаете почему? Потому что законы эволюции никого больше не интересуют. А это, между прочим, признак деградации. Вот давайте возьмем тараканов. Они прожили на земле гораздо дольше, чем мы с вами, – триста миллионов – и при этом совершенно не изменились. Вот кто действительно не эволюцио­нировал, профессор! Ведь это с точки зрения человека надо совершенствоваться, становиться все лучше, стремиться к Б‑гу, стремиться стать Б‑гом. А с точки зрения таракана это совсем не нужно.

 

Такой вот русско-еврейский диа­лог в замерзающем доме, на пороге небытия и, быть может, бессмертия. Тут и наука, и метафизика, и политика, и национальный вопрос, и культурные подтексты. Масса смыслов – и все в короткой изящной новелле-сказке.

Андрей Мирошкин

Повод для сопоставления, удивления и размышления

 

Феликс Кандель

Земля под ногами. Из истории заселения и освоения Эрец-Исраэль. 1918–1948

Jerusalem: Gesharim; М.: Мосты культуры, 2008. – 400 c.

 

Феликс Кандель

В поисках пропавших колен Израиля

Jerusalem: Gesharim; М.: Мосты культуры, 2009. – 320 c.

Передо мной две книги: «Земля под ногами» и «В поисках пропавших колен Израиля». Один автор – Феликс Кандель. Сходная тема – история евреев. Сходное оформление, по крайней мере на первый взгляд, – твердый переплет, картинки, шрифты. Общая жанровая принадлежность: в обоих случаях автор, не претендуя ни на академические, ни на художественные лавры, позицио­нирует свои произведения как научно-популярные книги для интересующихся неспециалистов. Но есть и различия.

Одно – внешнее. «Земля под ногами» рассказывает о развитии ишува и создании государства в Стране Израиля в период от конца первой мировой войны и установления британского мандата до Войны за независимость. «Колена…» же охватывают в форме свободных, отрывочных и несколько сумбурных эссе чуть ли не всю еврейскую историю от Израильского и Иудейского царств до витражей Марка Шагала в больничной синагоге «Адассы». Более скромная (и более трудная) задача первой книги оказалась выполненной на более высоком уровне. Книга дает читателю больше, чем в ней написано. Тщательно выписанная канва событий с пересказом позиций и мнений разных участников складывается в целостную и актуальную картину. И эта картина сообщает читателю чувство некоей сопричастности – несмотря на всю авторскую политкорректность и отказ от выражения симпатий и антипатий, в результате чего яростные противники внутри сионистского движения поначалу кажутся чуть ли не в обнимку идущими к общей высокой цели. Тем не менее внимательный читатель заметит, что постоянно тлеющие, но в любой момент готовые вспыхнуть противоречия все-таки наличествуют и реальная расстановка сил на политической арене далека от той упрощенной схемы, которая рисуется в совсем уж популярно-примитивных изданиях.

А еще в книге есть, как уже говорилось, картинки – известные и малоизвестные фотографии, изображающие главным образом евреев с характерной внешностью, но в «нехарактерной» обстановке: в поле, на сельхозработах, или с оружием в руках, или на строительстве, или просто только что прибывших в свою новую страну, которую надо еще построить и отвоевать; и все с каким-то новым, «нехарактерным», негалутным выражением, и нет никаких сомнений, на чьей тут стороне в действительности авторские (и читательские – о, волшебная сила искусства!) симпатии.

А вот «Колена…» такой целостной картины не создают. Стремление не научить читателя, а просто развлечь его, «цеплять и не грузить», как говорят продвинутые критики, сослужило автору плохую службу. Возникает впечатление, что книга создавалась по принципу «У хорошей хозяйки ничего не пропадает». Автор собрал из своих выписок все, что имеет отношение к истории поиска пропавших колен, добавил оттуда же массу того, что к этой истории отношения не имеет, истребил все сноски и указания на источники, чтобы пересказать эти выписки упрощенно и приблизительно, а кое-где и просто неверно. Он не делает ни малейшей попытки провести текстологический анализ или сопоставить эволюцию еврейского предания с религиозными мифологемами и культурными сюжетами окружающих народов. «Колена…» уступают по объему «Земле под ногами», однако производят впечатление большей многословности при меньшей содержательности. Занятно, конечно, прочесть про афганских пуштунов, что они выводят свое происхождение от евреев, что в их языке есть какие-то ивритские элементы (непонятно какие), что в их обычаях есть параллели с еврейскими. Но вот тут автору либо изменяет чувство меры, либо он становится жертвой некритичного отношения к текстам: обрезание у пуштунов делается не на восьмой день, как написано у Канделя, а на седьмом-восьмом году жизни, как явствует из более серьезных книг. Это только один пример. Текстология, этнография, медиевистика, вообще какой бы то ни было рационалистический подход остаются за пределами повествования. Реальные истории кажутся надуманными, а пересказ легенд вне контекста нивелирует литературные достоинства предания. В итоге книга дает читателю меньше, чем в ней написано.

Популярная литература может апеллировать к той же читательской аудитории, что и художественная и научная, и решать сходные задачи – но решает она их своими способами. И здесь очень важна авторская позиция, его отношение к читателю. В «Земле под ногами» автор относится к нему как к равному, уважая его право на полноту информации, его политическую, этическую, религиозную позицию, исторические симпатии и антипатии. «Колена…» же не демонстрируют такого уважения, не говоря уж о том, что стилистика популяризаторского примитива и интонация массовика-затейника никак не идут на пользу книге.

Михаил Липкин

 

Еще немного мудрости

 

Дэн Кон-Шербок

Мудрость иудаизма. Всемирный разум

М.: АСТ, 2008. – 255 с.

Дэн Кон-Шербок, реформистский раввин и профессор из Великобритании, – один из самых плодовитых писателей в еврейском мире. Его перу (несколько книг он написал вместе с женой Лавинией) принадлежат многочисленные труды на самые разные темы: об истории евреев и иудаизма, Холокосте, Палестине, еврейской мистике, мессианском иудаизме, словари по иудаизму и иудейско-христианским отношениям, иудаизму и исламу и т. д. Некоторые из них напечатаны и на русском языке. Не претендующие на академическую глубину, работы Кон-Шербока отличаются простотой и доступностью изложения, либерально-взвешенным отношением к предмету исследования. Его книги можно назвать удачным примером популяризаторства, когда сложные материи, пусть несколько теряя в сложности и внутренней противоречивости, прочно укладываются в сознании читателей.

Все вышесказанное в полной мере относится и к антологии «Мудрость иудаизма». В более чем десяти разделах («Б‑г», «Закон», «Народ», «Семья» и др.) собраны максимы из классических еврейских текстов, яркие и глубокие высказывания мудрецов разных эпох, пословицы. Их совокупность дает представление о том, как глубока и многообразна еврейская традиция. Но, конечно, антология (да еще не отличающаяся большим объемом) не может передать того, что называется диалогичностью традиции. К тому же выбор текстов представляется иногда несколько странным, даже с учетом права автора на субъективность.

Так, в разделе «Шабат» представлено всего две записи, одна из которых гласит: «Когда мать Шимона бен Йохая слишком много говорила по субботам, он напоминал ей: “Мама, сегодня шабат”,  – и она умолкала». История симпатичная и забавная, но при столь ограниченном объ­еме раздела, может быть, стоило бы подыскать что-то более существенное на тему святого для евреев дня.

Вряд ли стоило включать в антологию непростые талмудические высказывания, требующие дополнительных разъяснений, например: «Согреши дважды, и тебе покажется, что так делать можно».

Нельзя не высказать и несколько критических замечаний относительно русского издания. Даже если Л. Пирожкова переводила антологию с английского (что само по себе снижает ценность русской версии), то стоило указать хотя бы издания русских переводов Танаха и иных еврейских текстов, которыми явно воспользовалась переводчица. Не слишком старательно поработал над книгой редактор: в противном случае в индексе источников была бы указана «Пасхальная агада», а не калька с английского «Пассовер агада», «Фило» был бы назван «Филоном Александрийским», а «Макс Нордо» – «Максом Нордау». Да и источник «Изречения святых отцов» смотрится как-то необычно в еврейской антологии.

Впрочем, при всех недостатках, подобные антологии еще чуть-чуть приоткрывают для читателя неисчерпаемую еврейскую мудрость, что хорошо в любом случае.

Юрий Табак

 

АННОТАЦИИ

 

Стас Капытник. Люк Петерсон.
Запасной вариант

М.: ИД «Флюид». 2008. – 320 с.

Середина 90-х годов. Спецслужбы, политики и бандиты Грузии, России, Израиля, Ирана борются за бакинскую нефть. В центре заварухи оказывается сотрудник израильской компании в Москве Алекс Лурье. Действие скачет из «Лужников» в кнессет, а оттуда – в тбилисскую резиденцию Джабы Иоселиани. Погони, перестрелки, новые русские киллеры и старые добрые арабские террористы – в ассортименте. Финал окажется кровавым, что твой «Гамлет», авторы нагромоздят кучу трупов, а циничные министры и шпионы отпразднуют свой нефтяной хеппи-энд.

 

Михаил Барщевский. Лед тронулся

М.: АСТ, 2008. – 320 с.

Второй роман трилогии – первый назывался «Командовать парадом буду я!». Весь цикл следовало бы назвать «Пора переквалифицироваться в романисты». Примета времени – адвокаты пишут belle lettre. За Павлом Астаховым подтянулся Михаил Барщевский. Будни адвокатского бюро – первого в перестроечной Москве. Адюльтеры, американские партнеры, путч. В отличие от западных «адвокатских романов», собственно юридических деталей здесь минимум – все рабочее и свободное время у персонажей уходит на борьбу с подсиживающими их коллегами. Зато, как любой роман о московской интеллигенции, книга Барщевского населена полукровками и квартеронами с их специфическими проблемами (еврей, записавшийся в начале 50-х татарином и теперь изыскивающий возможность для обратной рокировки, и проч.). Даже главный герой Вадим Осипов несмотря на фамилию награжден мамой Илоной Соломоновной и папой Михаилом Леонидовичем. Забавная сценка – Осипов сидит в офисе крупного вашингтонского юриста, который сам варит себе кофе: «Кто-то… пустил слух, будто Стэн расист и не хочет, чтобы до его чашки дотрагивалась чернокожая секретарша. Вадим этому не верил. Уж если Стэн к нему, еврею, относится хорошо, то негров-то должен воспринимать совсем спокойно».

 

Николя Саркози. Мое мнение.

Франция, Европа и мир в XXI веке

М.: Александрия; Симпозиум. 2009. – 304 с.

«Сын еврейки и венгерца» (как он поименован в одной остроумной интернет-оде) и по совместительству президент Франции Николя Саркози выпустил книгу-манифест, в которой предложил свои рецепты решения основных проблем, стоящих перед его страной. Книга, как и подобает сочинению политика такого ранга, довольно осторожная, а потому скучноватая. Впрочем, в главе о Ближнем Востоке Саркози, хотя и отдает дань привычному «с одной стороны, с другой стороны», все же не стесняется демонстрировать симпатию к Израилю – государству, «которое вызывает восхищение своей демократией и экономической политикой». При нынешнем состоянии европейских умов даже такие признания требуют определенного мужества.

Над аннотациями работал Михаил Майков

  добавить комментарий

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.