ФАБРИКА ЗВЕРЯ

На четыре вопроса отвечают: Виктор Матизен, Элла Митина, Марк Саньоль, Семен Чарный

Беседу ведет Афанасий Мамедов

Клод Ланцман – французский интеллектуал: журналист, писатель, режиссер, главный редактор журнала «Новые времена» («Les Temps modernes») – приехал в Москву, чтобы представить свою новую книгу, «Патагонский заяц», и показать на Открытом фестивале авторского документального кино «АРТДОКФЕСТ‑2009» ставший давно уже классическим девятичасовой фильм-свидетельство «Шоа», снятый им без привлечения архивных материалов. Вдыхать привычно воздух после увиденного – тяжело. Бывшие нацисты (хотя, судя по фильму, бывших нацистов не бывает) и евреи-мужчины из зондер-команд (обслуживавшие газовые камеры, сжигавшие трупы, помогавшие заметать следы) рассказывают, как работала Фабрика Зверя, уничтожившая более шести миллионов евреев. Работала бесперебойно, но кому-то удавалось выжить. Эти чудом уцелевшие – особая каста, на них держится фильм. «Когда я снимал “Шоа”, – говорит Клод Ланцман, – этих людей оставалось немного, все их знали, все они были известны. Невероятно трудно оказалось убедить их разговориться перед камерой, перед киногруппой, объяснить, что это очень нужно. Говорить для них означало платить самую высокую цену – пережить все еще раз». Только это мы и можем сделать с прошлым – пережить, чтобы избежать повторения. «Бутылочное послание» следующим поколениям: «Прошу вас, продолжайте, мы должны это сделать», – говорит режиссер парикмахеру из Ченстоховы, прошедшему через ужасы Треблинки, когда тот просит, молит его лишь об одном: оставить в покое, – делает фильм страшнее любой документальной хроники о зверствах фашизма. «Шоа» – эпическое полотно, миф о беспрецедентной человеческой жестокости, абсолютном зле. А мифу не нужны документы, ему нужна нагота человеческого голоса. У мифа не может быть начала и конца. Миф – воронка, всасывающая души. Думаю, именно по этой причине зал в ЦДХ, где демонстрировался фильм, оказался заполненным лишь наполовину: одно дело знать о существовании мифа, и совсем другое – ценой невероятных усилий обрести в нем свой голос. Человеческий.

 

«ШОА» – ОДИН ИЗ ВЕЛИЧАЙШИХ ДОКуМЕНТАЛЬНЫХ ФИЛЬМОВ МИРА

Виктор Матизен, президент Гильдии киноведов и кинокритиков

–   Когда режиссер фильма «Шоа» пообещал небольшому залу ЦДХ, не заполненному даже наполовину, «удовольствие от просмотра ленты», показалось, что я ослышался: его обещание находилось в полушаге от ерничанья. Я ошибся. Хотя, конечно, чувство, которое испытал при просмотре, нельзя было назвать «удовольствием» в привычном смысле этого слова. Режиссер решал задачу в том числе и с помощью поэтического языка. Однако это все равно походило на вскрытие тайны консервным ножом. А вы получили от просмотра обещанное режиссером удовольствие, вылетела ли как «Б‑жье имя из груди большая птица»?

–     Я не уверен, что слово, которое употребил Ланцман, следует перевести как «удовольствие», и не хочу вдаваться в тонкости словоупотребления. Картину я впервые увидел в начале 90‑х, и она произвела на меня огромное эмоциональное впечатление. То, что я испытал, называется «катарсис». Глубокое потрясение, соединенное с моральным и эстетическим удовлетворением. «Шоа» – один из величайших документальных фильмов мира.

–     Продолжительность фильма, а он длится около девяти с половиной часов и смотрится в два приема (можно и в три, и в четыре), автор объясняет тем, что, работая над фильмом, находился в особых отношениях со временем: «Я находился в подвешенном состоянии, время для меня остановилось». Вам, как кинокритику, достаточно такого объяснения?

–     Как кинокритику, мне не нужны никакие авторские объяснения вне фильма. Мне было вполне достаточно того, что я увидел. Продолжительность фильма совершенно адекватна его замыслу. Для проживания того, о чем рассказывает «Шоа», нужно время, существенно превышающее длительность обычного фильма и иначе организованное, чем время телесериала.

–     Говорят, манера Ланцмана задавать вопросы была заимствована им из психоанализа Сартра. Вообще, влияние Сартра, школы Сартра в фильме заметно, экзистенциальный подход очевиден: Ланцман помещает интервьюируемых в ситуации, похожие на ситуации из их прошлого, заставляет пережить их вновь перед камерой. В результате чего единственным вопросом, которым мы задаемся, становится вопрос о существовании Б‑га и ценности человеческой жизни. То есть, по существу, вопросы предела человеческого бытия. Насколько гуманен такой подход? Как лично вы приходили в себя после просмотра «Шоа»?

–     Смотря «Шоа», я не задавался ни одним из перечисленных вами вопросов. Для меня и до этого фильма было ясно, что Холокост и Б-г – вещи несовместные, и раз первое неоспоримо, то второго не существует. Человеческая жизнь имеет цену, назначенную тем обществом, в котором живут люди, и тем проектом, согласно которому устроено данное общество. Фашистский и коммунистический проекты дали человеческой жизни нулевую или бесконечно малую цену. Слово «гуманность» настолько размыто, что называть подход Ланцмана «гуманным» или «негуманным» бессмысленно. Экзистенциальные вопросы, которые он ставит, беспощадны по определению. Гуманно ли так обращаться со зрителем? Меня это не интересует.

–     Ланцман считает, что война, которую вел Гитлер, была в первую очередь войной против евреев. Свой вывод автор делает на основании того, что Гитлер «не только хотел избавиться от этого народа, стереть его с лица земли, он также хотел истребить сами следы истребления». Вам не кажется, что такая авторская позиция в значительной мере сузила рамки фильма?

–     Вопрос о том, кого Гитлер хотел уничтожить в первую очередь и кого – во вторую, имел значение в 1939 году, когда от ответа на него зависели жизни миллионов людей. Сейчас он представляет чисто научный интерес, а для оценки фильма вообще не важен. Ланцман воссоздает уничтожение евреев, которое имело свои особенности ввиду маниакальной фиксации фюрера на «решении еврейского вопроса», но выводы, которые можно извлечь из «Шоа», не замкнуты в национальных рамках, а имеют всеобщую ценность.

 

Я СНЯЛА БЫ КАРТИНУ О ТЕХ, КТО ПОЗВОЛИЛ СВЕРШИТЬСЯ ЗЛУ

Элла Митина, искусствовед, автор и продюсер документальных фильмов и телепрограмм

–   Юрий Олеша, посмотрев «Войну и мир» Сергея Бондарчука, писал, что, если бы ему довелось снимать фильм по роману Толстого, он бы начал с того, как Пьер Безухов рассказывает историю своей любви капитану Рамбалю. Если бы вам предложили снимать фильм о Катастрофе, с чего бы вы начали?

–     Я бы снимала документальное, а не игровое кино, потому что только документы, только живые свидетельства и только факты убеждают нас в масштабах происходящего. Фильмов о Холокосте снято множество. Какие-то рассказывают о судьбе одного человека, как документальная лента Алексея Федорченко «Давид», какие-то – о тех, кто был ребенком и уцелел, как картина Павла Чухрая «Дети из бездны», какие-то – о судьбах сотен спасенных, как, например, «Список Киселева» Юрия Малюгина. И всякий раз нам предъявляются все новые и новые доказательства низости и зверств одних и величия и стойкости других. А с чего бы я начала свой фильм? Я бы, пожалуй, сняла картину о тех, кто промолчал, кто позволил свершиться злу и, таким образом, способствовал его появлению и распространению в мире. Здесь были бы и главы государств, которые все знали, но ничего не делали, чтобы прекратить уничтожение еврейского народа. Но еще больше меня бы интересовали отдельные граждане – свои, советские, те, кто по доброй воле выдавал, пытал и казнил, не испытывая при этом никаких угрызений совести. Ведь далеко не все из этих палачей понесли наказание после войны. Многие преспокойно доживали до своей старости. А может быть, живут и сейчас. Интересно было бы с ними поговорить. У Ланцмана много об этом в картине «Шоа». Но мне думается, эта тема неисчерпаема.

–     Геббельс обещал двести тысяч марок тому, кто доставит Левитана живым в Берлин. Гитлер назначил за голову Мессинга баснословную сумму в миллион рейхсмарок. Думаю, что, если бы оба посмотрели «Обыкновенный фашизм», цена за голову Ромма тоже бы впечатлила. На мой взгляд, если чего-то ланцмановскому фильму и недостает, так это памфлетности, иронии, которая хотя бы на время загнала фашизм в землю. Странное дело, правда о великой человеческой трагедии у Ланцмана оказалась пропорциональной росту значимости ее виновников – совершенных ничтожеств. Как вы думаете, режиссер такого уровня, как Клод Ланцман, приступая к работе над «Шоа», мог не знать о существовании «Обыкновенного фашизма» Михаила Ромма?

–     Трудно сказать, знал он или нет. Но даже если и знал, каждый режиссер снимает свою картину. «Обыкновенный фашизм» Михаила Ромма вышел в 1965 году и был для своего времени шокирующим откровением. Но все-таки эта картина снята советским режиссером, не свободным от идеологических пут и запретов, которые давили на любого художника того времени. Фильм Ланцмана появился через 20 лет в 1985 году и снят человеком, не знавшим давления государственной идеологии. И потому его фильм изначально должен был быть иным. Он и стал другим. Но один без другого существовать в истории Холокоста, как и в истории мирового кинематографа, просто не могут.

–     Гуляя по Интернету в поисках сведений о современном фашизме, я был немало удивлен обилием всевозможных его форм. Кто ряженые, кто настоящие? Какого фашизма нынче только не существует, с кем и с чем его не связывают. Антифашистские сайты мало чем отличаются от своих оппонентов. Говорит ли все это о перерождении фашизма? Стоит ли нам бояться этой нацистской чехарды? И не кажется ли вам, что кого-то она устраивает?

–     Фашизм всегда появляется в смутное, переломное время. Россия – страна, которая всегда на перепутье, всегда в начале какого-то пути, всегда живет будущим и никогда – настоящим. В этой неустойчивой нестабильной ситуации очень хорошо ловить на крючок неустроенных, не нашедших себя в очередное смутное время граждан и обещать им златые горы. И в этом занятии преуспели как фашисты, так и антифашисты. Думается, бояться не нужно ни тех, ни других, поскольку, по моему убеждению, обе стороны инициируются определенными государственными органами для поддержания баланса в обществе. Вот вам, граждане, фашисты, а вот вам и антифашисты… На самом деле мне не кажется, что сейчас у нас ситуация, в которой серьезный фашизм найдет отклик у масс. Слишком поменялась идеология страны. Когда идолом масс становится золотой телец, нелегко собрать людей под бесплатные знамена какой-либо идеи.

–     С чем вы связываете тот факт, что фильм «Список Киселева» показывали по телевизору несколько раз, а фильму Павла Бардина «Россия 88» – о современном российском фашизме – устраивают всяческие препоны?

–     Картина «Список Киселева» – о делах давно минувших. К тому же эта документальная лента – о необыкновенном человеке, герое, благодаря которому выжили 218 человек. Одним словом, фильм крайне позитивный и вызывает светлые чувства, несмотря на весь трагизм происходящего в нем. Картина Павла Бардина, хоть и является игровой, но снята в документальной манере, в ней скинхеды показаны как вполне симпатичные ребята, веселые, постоянно «зажигающие» и вызывающие чуть ли не симпатию. Вот этой-то симпатии, боюсь, и опасались продюсеры каналов, когда принимали решение не ставить в сетку «Россию 88». Помните кадры в фильме, когда актер, который играет журналиста, спрашивает у граждан на улице: «Как вы считаете, Россия должна быть для русских?» И граждане отвечают: «Да, для русских». Можно предположить, что если бы фильм показали по ТВ, то количество молодых людей, согласных с этим уличным опросом, могло многократно возрасти. Зачем будить спящую собаку? Пусть себе спит.

 

МНОГИЕ ЛЮДИ НЕ ИДУТ смотреть ФИЛЬМ, БОЯСЬ РАССКАЗОВ ДРУГИХ ЛЮДЕЙ

Марк Саньоль, руководитель литературного отдела посольства Франции в России

–   «Шоа» показывают у нас не в первый раз, и вроде готовили зрителя к очередному показу, тем не менее возникло ощущение, что с творчеством Клода Ланцмана в России плохо знакомы, а «Патагонский заяц» тут не помощник. У меня создалось впечатление, возможно ложное, что Ланцман навсегда останется автором одной вещи. Большим автором большой вещи. Так ли это на самом деле? Как Ланцмана воспринимают на родине?

–     Могу согласиться с вами лишь отчасти. Согласен, что Ланцман широкой публике известен именно как автор одной большой состоявшейся вещи, можно сказать культовой, – «Шоа», но ни в коем случае нельзя упускать из виду, что он снимал еще другие фильмы, не менее состоявшиеся, и писал замечательные тексты. Ланцман очень важная, я бы даже сказал, знаковая фигура во французском интеллектуальном мире, во французском обществе. Он главный редактор журнала «Новые времена», основателем которого, если вы помните, являлся Жан-Поль Сартр. Сартр создал журнал после войны и был его первым главным редактором, вторым стала Симона де Бовуар, третьим – вот уже более двадцати пяти лет – является Клод Ланцман. Журнал этот и сегодня занимает ведущее место, может быть, его влияние на французскую интеллигенцию, франкоговорящее общество, не столь сильно, как во времена его создателя, но все же вполне ощутимо. И в этом главная заслуга Клода Ланцмана. В уходящем году он издал свои мемуары, которые вышли под названием «Патагонский заяц». К сожалению, российский читатель пока еще не может с ними познакомиться: «Патагонский заяц» не переведен на русский. Если бы он имел такую возможность, уверен, знакомство с творчеством Клода Ланцмана и с ним самим стало бы глубже. В этой книге вся жизнь Ланцмана. Он описывает, как скрывался от немцев, будучи евреем, как воевал во французском Сопротивлении во время оккупации, как решил продолжить учебу в Париже, как познакомился со знаменитыми французскими интеллектуалами, среди которых, конечно же, были и Жан-Поль Сартр, и Симона де Бовуар. Кстати, он достаточно подробно описывает, как повлияла на него книга Сартра «Портрет антисемита». Ланцман пишет, что, именно прочитав эту книгу, понял, что такое быть на самом деле евреем – и Сартр поддерживал его в этих поисках. Позже Ланцман на некоторое время уехал в Израиль и там, на Святой земле, Шоа стала восприниматься им как тема всей жизни. Ростки фильма «Шоа» начали пробиваться именно тогда. Тут следовало бы еще заметить, что «Патагонский заяц» не просто исповедь человека, художника, прожившего долгую и яркую жизнь. Ланцман – прекрасный писатель, со своим уникальным стилем и языком. Его мемуарный труд можно сравнить с такими известными образцами этого жанра, как воспоминания Шатобриана или Руссо, настолько это, поверьте мне, высококачественная литература. Он также рассказывает о Симоне де Бовуар, вообще о женщинах, о своих романах, которых у него было немало даже по французским меркам. Очень важное место в книге занимает и война в Алжире. Ланцман был против этой войны. Не знаю, как кому, но мне, когда я читал «Патагонского зайца», вторая половина ХХ века становилась более ясной, более понятной.

–     Не знаю почему, но больше всего в «Шоа» меня проняла сцена из второй части с парикмахером, я просто не знал, что мне делать: остаться зрителем или превратиться в самую паузу, которая вот-вот разнесет экран на шесть миллионов осколков. А какое место в фильме вы не можете забыть, какое не дает покоя вам?

–     Знаете, сцена с парикмахером и мне не дает покоя. Кстати, в своей книге «Патагонский заяц», в которой последние сто пятьдесят страниц посвящены фильму «Шоа», Ланцман рассказывает, как находил участников фильма. Каким это было сложным и интересным предприятием. В поисках персонажей, несомненно, присутствовал и иррациональный момент. Некая высшая сила помогала Ланцману. Парикмахеру из Ченстоховы и сам Ланцман уделяет особое внимание. Рассказывает, как нашел его сначала в США и обещал снять, как только будет готов, как будет готова вся съемочная группа, но когда Ланцман приехал в Америку вновь, кажется, спустя два года, парикмахер уже уехал из США в Израиль. Так что Ланцману нужно было вновь искать его. И он нашел его дважды. Ланцман обратился в общество бывших жителей Ченстоховы и таким образом нашел его. Парикмахер был уже на пенсии. Однако Ланцман попросил его, чтобы он «вышел на работу» – в Тель-Авиве в парикмахерской он стриг людей так же, как стриг их в Америке… Согласен, сцена, когда парикмахера одолевает немота, которую вместе с ним побеждают и режиссер фильма, и сотни тысяч зрителей, – очень важный момент, один из центральных в фильме. Но ведь есть в «Шоа» и другие очень сильные сцены. На меня, к примеру, большое впечатление произвело интервью с нацистом из Треблинки. Помните, как Ланцман его спрашивает и как этот человек очень подробно, детально, нормальным, спокойным тоном рассказывает, что они делали с евреями и как самым главным для них было, чтобы евреи по пути в газовую камеру не узнали, не догадались раньше времени, куда их ведут, чтобы не было паники, и как они, конечно же, догадывались, и как оставались после них испражнения, потому что перед смертью человек должен очиститься от земного мира... А помните, как чуть ли не со скрытой иронией он рассказывает, как вели себя еврейские женщины за минуту до смерти, как собирали срезанные с них волосы… Когда я вижу эту сцену из фильма, я вспоминаю Хайдеггера, его философию «Sein zum Tode» («бытие для смерти»), именно так этот нацист и смотрит на идущих в газовую камеру: ему кажется, что ничего страшного не происходит, ведь смерть, по Хайдеггеру, есть конечная цель нашего существования, мы все испытываем «Todesangst» («влечение к смерти»). Страшно невероятно, когда человек нормальным человеческим тоном описывает такие ненормальные вещи, участником которых он был. Я считаю, работа Ланцмана в этой сцене, да и в других, сильнее, чем работа судей на Нюрнбергском процессе. Этот фашист даже не представляет себе, что находится на самом страшном суде – суде потомков. А помните человека из Варшавского гетто? Разве эта сцена уступает сценам с нацистом и парикмахером?.. А машинист локомотива из Треблинки! А польские жители, которые рассказывают, что они все видели… А встреча Симона Требника, который пел как тринадцатилетний мальчик и только поэтому выжил, со своими бывшими соседями – как его встречают поляки, знавшие его сорок лет назад…

–     Известно, что документальное кино Ланцмана, и в значительной степени «Шоа», повлияло на мировой кинематограф, причем не только на «холокостный»: до Ланцмана не знали, что можно так снимать, можно так относиться к киноленте, так расходовать ее. Как повлиял фильм «Шоа» на французский кинематограф, известный в мире своей подвижностью? Кто конкретно пошел в кильватере Клода Ланцмана?

–     «Шоа» действительно повлиял на французский кинематограф, и не только на французский. Можно сказать, что Ланцман создал новую кинематографическую школу: после него нельзя снимать так, как снимали до него. Вы даже не представляете себе, как, например, сцена с парикмахером была потом растиражирована в кинематографе. Ее цитировали неоднократно. Тогда это был новый подход к кино. Ведь, по существу, в фильме есть только места и люди. Время-пространство в «Шоа» организовано особым образом: Ланцман не показывает хроники, не цитирует документов. Хотя хроника в его распоряжении была, она могла бы создать атмосферу того времени, настроение… Но Ланцман умышленно не пошел на это, за что его и упрекали. Кинокритики не могли взять в толк, как можно снимать такой фильм и отказаться от кинодокументов, положиться только на человека – свидетеля и участника событий. Многие люди не идут на этот фильм, потому что боятся рассказов других людей. Хроники они бы побоялись в меньшей степени, вот в чем парадокс. Но ведь «Шоа» – фильм не только тяжелый, но еще и мастерски снятый. Смотреть его означает еще и получать удовольствие от таланта автора, от его мастерства. Люди должны понять, что ланцмановский фильм не является фильмом ужасов. Для Ланцмана такой подход неприемлем. И важнее важного для него не столько подход к самой истории, сколько к памяти человеческой. Он не просто снимал людей, он с их помощью воссоздавал картину прошлого, и мы наблюдаем за этим процессом на протяжении всего фильма. Потому он и длинный. Ланцман мог бы остановиться, но он не останавливается, даже видя, что человек уже не в состоянии говорить. Это очень жестко, иногда даже жестоко: «Дальше, дальше, – говорит Ланцман парикмахеру, – вы должны нам рассказать». Благодаря этой жесткости, за которую ему также приходилось держать ответ перед кинокритиками, мы открываем для себя то прошлое, тот мир, который не могут нам дать кинодокументы, потому что сняты они в другое время.

–     На пресс-конференции Ланцман говорил, что, когда в 1985 году вышел его фильм, негацианисты-антисемиты, отрицавшие факт Шоа, просто не знали, что им делать. «По телевизору мой фильм впервые показали в 1987 году, он прошел по Первому каналу французского телевидения. И негацианисты посходили с ума. Печатали листовки, расклеивали, рассовывали по почтовым ящикам… В листовках говорилось: “Откройте глаза, разбейте ваши телевизоры”. Они не только сами не хотели видеть истину, они мешали видеть ее другим». Господин Саньоль, чем отличается типичный французский антисемит от типично российского?

–     К счастью, не могу сказать, что хорошо знаком с российским антисемитизмом и российским антисемитом. Знаю, что во Франции были тогда такие негацианисты-антисемиты, которые отрицали сам факт Катастрофы. Они не только не признавали Шоа, но делали все возможное, чтобы также поступали и другие. Раньше их было во Франции больше, теперь меньше. Но они есть, и не только в нашей стране. Фильм Клода Ланцмана снят без архивных документов, но сомнений в том, что люди – поляки, евреи, сами нацисты – говорят правду, ни у кого не остается. Шоа – факт, который нельзя отрицать. Почему этот фильм не показали по российскому телевидению, я не знаю. Может, кто-то считает, что общество еще не созрело для правды, может, тут какие-то политические соображения, не знаю. Думаю, что в любом случае вам, задавшему этот вопрос, виднее.

 

ОТРИЦАТЕЛЕЙ ХОЛОКОСТА НЕ УБЕДЯТ НИКАКИЕ ДОКУМЕНТЫ

Семен Чарный, историк, журналист

–   Может ли фильм, в основе которого лежат только воспоминания участников трагедии и ее соглядатаев, считаться историческим документом? Вообще, какая печать должна стоять на исторических документах, чтобы отрицатели Холокоста наконец изменили свою позицию?

–     Воспоминания очевидцев, по-моему, вполне достоверный исторический документ, на основании которого может быть создан фильм, написана книга и так далее. Естественно, на него должны распространяться те же правила критики источников, что и на остальные документы. Что же касается отрицателей Холокоста, то этих людей не убедят никакие документы – они упрямо будут говорить, что документы написаны под давлением еврейского лобби, неправильно истолкованы, сфальсифицированы и так далее – как они, собственно, говорят сейчас об огромном массиве документов, повествующих о Катастрофе.

–     Когда вышел фильм Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм», бельгийская королева отдала распоряжение, чтобы все школьники страны его посмотрели. В России фильм Клода Ланцмана не пошел даже «вторым фронтом» с купюрами. Чего боимся?

–     Скорее не боимся, а не желаем перегружать население лишней, с точки зрения чиновников, информацией. Есть у нас четкая версия того, что было во время второй мировой войны, с кем нацисты расправлялись – и ладно. Никаких дополнений не надо. Впрочем, остается надеяться, что признание факта того, что немцам весьма активно содействовали коллаборационисты различных мастей, постепенно переползет латышскую и украинскую границы и утвердится в России.

–     Следует ли историку Холокоста временами уклоняться от постановки «больших исторических вопросов», ведь известно, что сначала человек уходит от всего, что грозит превратиться в идеологию, затем, когда становится тяжело нести бремя ответственности, занимает позицию либо «за», либо «против», так ему и удобнее, и безопаснее?

–     Холокост представляет собой такое явление, при исследовании которого уклониться от больших исторических вопросов невозможно. Собственно, без ответов на эти вопросы невозможно и проведение сколько-нибудь масштабных исследований, поскольку вопросы играют роль несущих опор при подобных исследованиях.

–     Когда Клод Ланцман снимал «Шоа», ему самому приходилось искать уцелевших жертв, рассказы которых были основным документом. Эра Интернета изменила подходы в изучении Катастрофы? Что стало сложнее, что легче?

–     Всемирная паутина существенно облегчила жизнь исследователей. Теперь, не выходя из-за стола, можно ознакомиться с листами свидетельств в «Яд ва-Шеме», посмотреть свидетельства, собранные Фондом Спилберга, фотографии из коллекций, собранных исследователями Холокоста. Это также облегчило поиск свидетелей Холокоста – появилась возможность найти их адреса, размещать объявления о списке людей на популярных ресурсах и так далее. Впрочем, это все больше актуально для Европы и США. Что же касается постсоветского пространства, где большинство живых еще свидетелей Катастрофы живут в сельской местности или небольших городках, то здесь ситуация остается неизменной несмотря ни на какие технические новинки: исследователь, занимающийся oral history, прежде всего должен полагаться на свои ноги.

 

История человечества – величайший из сочинителей, чудом уцелевший рассказ­чик-свидетель, увлекающий за собою поколения людей от одного события к другому. События эти, обрываясь на том месте, где, казалось бы, самим сюжетом им уготована классическая романная концовка – выход из лабиринта, – незримо перетекают из одного незавершившегося века в другой, из одной страны в другую, по ходу меняя языки, народы и героев. Остается лишь записывать за ней или снимать бесконечно долгий фильм, как это сделал режиссер Клод Ланцман. Участник французского Сопротивления и последователь жан-поль-сартровского экзистенциализма, Ланцман знает склонность Большой истории к мистификациям и забвению, под маской которых скрывается абсолютное зло. Зверь подкарауливает нас везде, особенно там, где волею Всевышнего решается судьба очередного Нового времени.

  добавить комментарий

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.