[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ЯНВАРЬ 2010 ТЕВЕТ 5770 – 1(213)
«Господин Рабинков»
Нелли Портнова
Обращались к нему не «учитель» или «ребе», а просто: «г‑н Рабинков». Ученый и философ, создавший гейдельбергскую талмудическую школу, он был свободным человеком, не признавал никакого особого статуса учителя и был с учениками на равных. Необычность этого человека была прямо пропорциональна его известности среди ассимилирующейся еврейской молодежи Европы. Опубликовав только одно небольшое сочинение, он целиком вложился в своих учеников. Видимо поэтому, за исключением вышедшего при его жизни Ju..disches Lexicon (1930), в еврейских энциклопедиях и справочниках имя Рабинкова отсутствует.
Хочу учиться
Залман-Барух Рабинков (1882–1941) родился в городке Сосница Черниговской губернии в хасидской семье торговца. Учился у местного раввина, в 13 лет ушел из дома и явился в ешиву Тельши, где учился у выдающегося раввина Элиэзера Гордона[1], рано был введен в каббалу, получил звание раввина, но отказался от службы ради продолжения образования. После смерти отца (1902) не вернулся домой, а отправился в Ковно, крупный литовский культурный центр, где занялся самообразованием; в 1905 году он уже в Пярну – учитель по еврейским дисциплинам братьев Ицхака и Аарона Штейнбергов[2]. В конспекте воспоминаний последнего об учителе[3] перед нами выразительные детали внутренней биографии: радикальная тяга к образованию, смешанность культурной среды, в которой он вращался.
Семья: отец, мать, два брата, 2 сестры (Флора, Эльза). Хабад, Бакалея (икра), (отец не считал денег – широкая натура. Мать сшила себе саван).
Помещики (гр. Мусин-Пушкин, Федорченко). Киевск[ие] оптовики – дядя в Чернигове.
Сосница, Черниг[овской] Губ[ернии] («кацапы», хохлы, кучер «Трохим»).
Время: к ХХ‑му веку!
Образование: «Батуршев Ров» – Тельши (атмосфера: «революция общая»).
Чтение при луне. Грошовые уроки. На собственные средства.
Программа жизни: Раввин? Но, значит, жениться? Хочу учиться.
Встречи Элиэзера с отцом в Вильне.
Казенный + духовный.
После смерти отца не возвращается домой, чтобы избежать «сватовства». Ковно – новый бейт мидраш , «не ел дней»[4] – бесплатные уроки экстернов.
1905 – встреча с нами в Ковно.
Пернов – конец года. Стоит со свечой в руке у книжных шкафов.
После Якова Бермана – отец и мать!
Интерес к событиям: восстание в городе.
Чтение газет. Мои уроки с ним: Космография. Геометрия (постулат о параллельных [прямых]!), русский: Толстой («Жилин и Костылин»). «Единение». «Ишаарут а-нефеш»[5] по-раввински!
В конце
Приезд к нам в Цюрих, а оттуда осенью в Гейдельберг. С нами на лекциях Виндельбанда.
Так в 1907 году осуществилась мечта Рабинкова учиться в Европе.
Залман-Барух Рабинков
Школа Талмуда
Трудно сказать, как рано сложилась его теория. Известно, что сразу после приезда в Гейдельберг хасид и выпускник литовской ешивы, «русский учитель Талмуда братьев Штейнберг», как его называли, сразу приступил к учебе в университете – изучению философии, права и социологии. С их помощью он хотел углубить исследование алахи, еврейской философии и каббалы.
Доля евреев среди студенчества Гейдельберга была весьма значительной, но в Пироговской читальне (библиотеке «русской колонии») интересоваться «еврейским вопросом» вообще и иудаизмом в частности было не принято. Талмудическая литература казалась сухой, как дерево, а хасидизм считался «незрелым плодом»; русские евреи тянулись к светскому сионизму и революции.
Один из учеников впоследствии описывал, как впервые увидел Рабинкова в 1907 году: «На мосту Неккара, был занят горячим обсуждением чего-то со студентом; одет он был в довольно потертый, но совершенно чистый костюм. На его лице были очень сильные и широкие очки. Как только он снял их, я увидел худое лицо ученого, одновременно юное и почти старое. Разговор шел на русском идише, который мне было трудно понять, но я заключил, что говорили на тему, которую я обсуждал со знакомыми несколькими днями раньше. Я задал свой вопрос г‑ну Рабинкову, и он ответил на него в нескольких словах»[6]. Из таких интересующихся образовался кружок, который постепенно превратился в «бейт мидраш Торы и еврейских наук», а из него выросла «гейдельбергская талмудическая школа». Ее известность распространялась, и те, кто хотел углубить свои знания в еврейских науках, приезжали провести несколько семестров в Гейдельберге. Сам Рабинков с течением времени не изменил древнего принципа совместного обучения: так, в течение десяти лет он раз в неделю приезжал в Манхейм, к известному раввину Ицхаку Унне, чтобы вместе разбираться в сложных вопросах алахи[7].
Рабинков отдал гейдельбергской талмудической школе двадцать лет, за исключением короткого промежутка в 20‑х годах, когда он руководил молодежной ешивой в Ковно. За это время полностью сложилась не только его педагогическая система, но и теория. Известна она стала только в конце 20‑х годов.
В 1927 году, как ему давно хотелось, Рабинков приехал в Берлин, шумный мультикультурный центр, в котором нашлось место и хасидской культуре, и русской, и спорам о немецкой философии. В дружеском кругу русско-еврейской интеллигенции, в том числе в «дубновском кружке», он чувствовал себя комфортно, хотя вел себя сдержанно. А. Штейнберг вспоминал:
Сидим мы этак после исхода второго дня Нового года у Дубнова, а «Залман», т. е. будущий президент будущего еврейского государства Шнеур-Залман Рубашов (Ш.З.Р.), подбивает Рабинкова рассказать на пользу палестинскому гостю Х.-Н. Бялику историю о «шельме», «о шельме-Торе». «Что такое?! – удивляется Бялик. – Никогда не слышал…» Рабинков перестает сопротивляться и голосом, вздрагивающим, как черниговская скрипка, поясняет: «Так, значит, был в нашей общине человек немолодой, из бывших николаевских солдат. Само собою, без всяких знаний – все говорили: “невежда, ам а-арец”. Но когда приходил праздник Торы, не было во всей синагоге никого, кто веселился бы так, как он. “А вы-то чего? – спрашивали его иногда именитые прихожане. – Ведь не знаете даже, что в ней написано!” Весельчак, однако, со свитком Торы в объятиях приходил в еще больший восторг, похлопывая свиток по самому венцу и приговаривая: “Шельма, шельма, сколько я за тебя выстрадал!”» (А. Штейнберг – Ф. Каплан, 17–18 октября 1974; box XIV).
Открытка Аарону Штейнбергу. 1934 год
В атмосфере смелых просветительских инициатив: учреждения Института еврейских исследований, издания энциклопедий, а также «Всемирной истории еврейского народа» и «Истории хасидизма» С. Дубнова – Рабинков отступил от принципа исключительно приватной передачи знаний и опубликовал статью-эссе «Индивидуум и общество в иудаизме» (1929).
Главная ее тема – отношения личности и общества в иудаизме. «Отправная точка еврейского религиозного сознания – это, я верю, идея союза между Б-гом и суверенным Израилем»[8]. Сила суверенитета ставила народ Б-га выше царя. Союз с Б-гом объединял израильские колена, обеспечивал единство и целостность общины. «Те вещи, которые мы привыкли считать противоположностями, например: общество и государство, культура и религия – в еврействе с самого начала не были противоположны друг другу. Еврейский народ, созданный как народ государственный, существовал в силу кровного родства и никогда не получал закон от народа, среди которого жил». Все сферы жизни у евреев, считал Рабинков, отмечены гуманистической ориентацией до тех пор, пока еврейская община существует и сохраняет принцип союза с Б-гом. Освобождение человека не придет извне, не будет даровано внешней властью, а должно быть завоевано самой личностью, почувствовавшей в себе силу автономного существа. В конце статьи автор прибегнул к авторитету Гилеля. «Самое твердое убеждение еврея: жизнь стоит проживать хорошо и каждому следует заполнять предназначенное ему место в непрерывной цепи жизненного процесса. “Если не я за себя, то кто за меня? Если я только за себя, то что я?” (Гилель)»[9].
Так Рабинков не только толковал иудаизм как религиозную систему, акцентирующую значение индивидуума, но и показывал, как пользоваться этим даром. Привлекая молодых людей своей энциклопедичностью («Я имел честь учить у него Тору и был близок с ним многие годы. Я не знаю никого среди немецких евреев, кто бы преподавал Тору с такой глубиной и размахом, прежде неведомыми еврейской интеллигенции Германии»[10]), он притягивал также исключительной цельностью своей натуры, вызывающей безграничное доверие. «Любые отношения, любые связи, любые ситуации, мешающие тому, что он говорил и делал, что казалось ему правым, воспринимались как ограничение его свободы и, следовательно, ни в коем случае не допускались»[11]. А. Штейнберг называл своего учителя Rasbar (нем. «неистовствующий», «бешеный»).
Рабинков был постоянно энергичен и спокоен, неизменно жизнерадостен; он служил авторитетом, но без авторитарности. «Благодаря всепроникающему чувству свободы он <…> глубоко уважал личность другого»[12]. Письма своим бывшим ученикам Рабинков начинал с учтивого обращения: «Глубокоуважаемый г‑н!» Он считал, что еврей должен соблюдать религиозно-этические заповеди, но по собственной воле, как свободный и самостоятельный индивидуум. Его ученики любили рассказывать следующую историю:
Один неоортодокс упрекнул Рабинкова в том, что тот бреет бороду, и он ответил: «Когда закончится моя жизнь и я предстану перед Б‑гом, самое худшее, что может со мной случиться, Он спросит: “Еврей Рабинков, где твоя борода?” Тогда я ему отвечу: “Я здесь, Г-споди, еврей без бороды”. Когда же ты явишься перед Б-гом, Он спросит тебя: “Борода, где твой еврей?”»[13]
Несомненно, что такая современная интерпретация иудаизма (Эрих Фромм причислял учение Рабинкова к «культуре протеста, какую мы наблюдаем у радикальной русской интеллигенции»[14]) отличалась максимализмом и идеализацией. А повседневное поведение и образ жизни учителя убеждали в неограниченных возможностях индивидуума. То, что у других считалось аскетизмом, для него было нормой: он не брал платы за учебу, питался в основном хлебом, селедкой и чаем, не женился до последнего года жизни (как говорил один из учеников, «Рабинков состоял в браке с Toрой»[15]). Он любил природу[16], музыку, интересовался русской литературой. «Г‑н Рабинков» сам выстроил свою личность и увлекал подобной задачей других.
Улочка в Схевенингене. Голландия. 1934 год
В Голландии
С 1933 года, как и другие евреи Германии, Рабинков начал искать убежище. Ученики звали его в разные страны: США, Францию, Палестину. Всю жизнь без своего гнезда, он короткое время жил в доме своего ученика в Базеле, потом его уговорили поехать в Голландию. Там он остановился в городке Схевенинген, возле Гааги, где вскоре у него нашлись ученики и образовался маленький кружок студентов-евреев. Рабинков готовился к отъезду на постоянное место жительства, в одну из стран, куда его давно приглашали. Но в Париже все было очень нестабильно; американские власти требовали гарантий материального обеспечения; в Палестине ученики были разбросаны по разным городам, а идеологического стимула – сионистских убеждений – у него не было.
Предлагаем несколько документов, относящихся к этому периоду жизни нашего героя. Это письма Рабинкова, отправленные из Голландии в Лондон Аарону Штейнбергу, и письмо другого его ученика, Эрнста Симона[17], в котором он вспоминает о встрече с учителем в 1938 году. Мы сохранили по возможности языковое своеобразие писем Рабинкова: русский язык со вставками на иврите и идише в латинской графике (по свидетельствам современников, и его устной речи был свойствен такой трилингвизм). Большинство его писем написаны на иврите с вкраплениями русских и немецких выражений.
1.
6.3.1934
Дорогой Аарон, очень радовался Вашим строкам. Жалко, что Вы не остановились проездом здесь. Трудно начать. Я уже здесь три месяца, тут живут некоторые мои Heidelbergские ученики. Я думаю здесь остаться до мая, так как я надеюсь тогда уже иметь новый немецкий паспорт. Собираюсь потом переселиться в Paris. Там тоже несколько учеников heidelb[ергских] и berlins[ких]. И они желают, чтобы я был там ковеа мидраш sein[18]. Я был там в октябре, и мне очень понравилось там жить, но сначала хочу кончить вопрос паспортный. От Мар[тина] Бубера получил приглашение: вернуться обратно в [нрзб] Aschkenas и занять место в новом институте еврейских наук[19]. Он очень старался меня уговаривать и предложил «goldene Berg» [идиш «золотые горы»]. Но все друзья категорически отговаривали делать этот шаг. <…> Тут в Голландии пока антисемитизма нет. Народ религиозный. Тут еще осталось немного того духа, который вызвал Реформацию.
2.
1.5.1935
Дорогой Аарон! <…> У меня за это время ничего особенного не случилось. О моей поездке в Палестину не могу еще конкретно сообщить, так как переговоры еще не кончились. Некоторые хотят, чтобы я поселился в Haife, а другие – в Jerusalemе. Все это решится просто с экономической точки зрения. Я продолжаю еще мой курс о Маймониде, он имеет успех и среди голландских евреев. Проблема была так поставлена: что может нам дать маймонизм в настоящее время. Маймонизм как задача. <…> с Маймонида нужно несколько тогов снять[20], и проблема приблизится более к решению. Много еще нужно думать. <…>
3.
11.7.1935
Дорогие друзья! Благодарю вас за в[аше] приглашение «показать Лондон». К большому сожалению, я раньше решения палестинского вопроса не могу приехать, как я вам уже писал в предыдущем письме. Вопрос не так прост. Здесь у меня есть existenz minimum, а там неизвестно, так как ученики мои живут не на одном месте: в Jerus., Tel‑Av., Haife. Ну, увижу. Во всяком случае, я не должен торопиться, так как это уже последняя станция, wer weiss? Я буду очень рад слышать о вашей работе и как вы себя чувствуете в вашей умной стране – гуляйте побольше, а работайте поменьше! Я вспоминаю последнее берлинское лето, как мы много гуляли по озерам Wie der Deutsch sagt: Ende gut alles gut[21]. С сердечным приветом, желаю вам всего хорошего.
4.
16.4.1936
<…>
[Приписка к письму.] [Софья] В[ладимировна[22]]!.. Я еще не потерял веру, что Истина = Б-г (как прор. Иеремия видит) победит. И эта вера = убеждение мне облегчает пережить это гнусное, гадкое время.
5.
Эрнст Симон – проф. Карлу Дармштадтеру (иврит)
13.2.1964
<…>
В поездке по Европе я проезжал Голландию. Был 1938 год, учитель жил в Схевенингене. У меня было 10 часов между прибытием парохода и его отплытием из Роттердама. Конечно, я посетил бывшего учителя. Он был мне рад, спросил: «Сколько времени у тебя есть для меня?» Я ответил. Он сказал: «Как жена? Как семья?» Я ответил: «Хорошо».
Он сказал: «Поучимся немного», – и мы читали две вещи. Во-первых, из Торы: 49-ю главу Берешит – о благословении Яаковом Шимона и Леви. После того рабби попросил меня усилить борьбу с террором в Палестине, чем я был тогда очень занят. <…>
Я вспомнил также, что, когда я сидел в комнате г‑на Рабинкова, д‑р Магнес[23] старался убедить его поехать в Иерусалим профессором Талмуда в университете. Он думал, думал, но в конце концов не решился. По сути, он не был сионистом, полагая, что народ Израиля уже побывал на станции под названием «государство». Вообще, он был человеком самым независимым и не хотел быть вовлеченным ни в одно учреждение, партию или организацию. При всем экстремизме личности, с легкостью и тяжестью исполнения заповедей, он не любил ортодоксию франкфуртского извода и говорил иногда о ней очень резко. Я помню, что он сравнил ее с банкой консервов, которая лежала дольше, чем положено, и, когда ее откроешь, из нее вырывается отвратительный запах (он выразился еще более остро).
Он учил нас за минимальную плату. Вел образ жизни предельно скромный, и каждый раз было трудно пронести украдкой в его комнату небольшую сумму. Немецкий он знал хорошо, но отказывался говорить на нем, боясь ассимилироваться. С профессорами, например философом-правоведом Радбрухом, которые приходили к нему за советом, говорил на идише. <…>
* * *
Рабинков так и остался в Голландии. Он не только вел семинар для студентов Гаагского университета, но и выступал перед широкой аудиторией. В архиве хранятся конспекты некоторых его лекций: «К вопросу о происхождении ессеизма» (Гейдельберг, 1916 год), цикл о Пророках (в том числе об Ирмеяу) и лекция «Жертва в иудаизме», прочитанная в апреле 1939 года в ВИЦО (Международной женской сионистской организации).
В последний год Рабинков неожиданно изменил своему аскетическому и одинокому образу жизни. Сразу после появления в Схевенингене прославленного ученого к нему пришла молодая учительница российского происхождения Тирца с горячей просьбой давать ей уроки. Сначала Рабинков отказывался – «сфера действий женщины – конкретика, а не абстракция», – но, узнав, что она обучает еврейских детей и горячо предана своему делу, уступил. Один из авторов воспоминаний о Рабинкове связал этот выбор с ностальгией по утраченной родине: «Будучи “русским”, он был предан родине, которую не видел в течение двадцати пяти лет, и не было случайностью, что он женился на женщине из этой страны»[24]. Менее чем через год после женитьбы, после операции на желчном пузыре, З.-Б. Рабинков скончался. Проводить учителя на кладбище в Гааге пришли всего пятеро его студентов. Время было такое.
Эрих Фромм.1944 год
Его ученики
Ученики Рабинкова разъехались по миру. Уже в 1950 году Штейнберг с вдовой учителя, Тирцей Рабинковой-Ротбарт, обсуждая издание воспоминаний, начали составлять список учеников; его дополняли и другие энтузиасты. В него вошли люди многих специальностей, деятели еврейской и мировой культуры, граждане разных стран: Аарон Барт, глава Государственного банка Израиля; Мартин Бубер, философ; Нахум Гольдман, президент Всемирного еврейского конгресса; Исраэль Змора, председатель Высшего суда справедливости; Эрнст Симон, педагог; Эрих Фромм, психоаналитик и философ; Ицхак Штейнберг, министр юстиции в первом ленинском правительстве; Аарон Штейнберг, философ, глава Департамента культуры Всемирного еврейского конгресса; Залман Рубашов (Залман Шазар), третий президент Израиля; Эрвин Фейст, писатель; Оскар Вольфаберг, раввин; а также – математик, профессор Еврейского университета Авраам Френкель, художник Герман Штрук, педагог и философ Эрнст Симон и др.
Эрвин Фейст писал Штейнбергу: «Память о нашем Рабинкове – самое высокое переживание последнего времени». Разбросанные по миру ученики продолжали видеть в учителе не только образец еврейской учености, но и пример интеллектуальной свободы и гуманизма. Среди этих учеников на первом месте двое: Эрих Фромм и Аарон Штейнберг.
Тема «Эрих Фромм и Рабинков» непременно присутствует в биографиях знаменитого психоаналитика. После смерти «гениального проповедника» раввина доктора Н.А. Нобеля (1922) Рабинков стал последним учителем Фромма. Юноша изучал при помощи Рабинкова не только Талмуд, но и учение Маймонида, и хасидизм. Парадоксально, но универсалистская интерпретация иудаизма «в значительной степени содействовала отходу Э. Фромма от ортодоксального иудейства и его приобщению к нетеистическому гуманизму»[25]. Фромм вспоминал, что долго не решался признаться в своем решении, но Рабинков не расстроился.
Если столь значительным оказалось влияние Рабинкова на Э. Фромма, посещавшего его уроки в течение пяти лет, можно себе представить, каковы были плоды воздействия учителя на братьев Штейнберг. В их подростковом возрасте он поддерживал любознательность и упорство в познании, предлагая талмудические версии ответов на актуальные вопросы. Рабинковская концепция личности и общества органично вошла в мироощущение Аарона Штейнберга, избравшего философию своим призванием («О еврейском национальном характере», 1922). Вся его громадная научно-критическая и просветительская работа поддерживалась главной идеей – о непрерывности духовного развития еврейского народа и человечества. Многие философские и исторические темы – необходимость единства национальной идеи и религии, «маймонизм», «русское колено Израилево» и т. д. – несут на себе яркий след рабинковских размышлений. В отличие от учителя, А. Штейнберг не обошелся без статуса и титула, реализовал себя как общественный деятель, но внутренне постоянно дистанцировался от публичных оценок и «людизма» и хранил внутреннюю независимость, что было непросто[26]. Учитель был необходим всегда: интернированный в германской деревне во время войны Штейнберг бежал тайком к нему, чтобы поговорить и восстановить веру в себя.
В сущности, за эти два месяца ничего не случилось, если не считать нескольких хороших книг, которые я успел прочесть, тех или иных новых интересов, пробудившихся во мне (отчасти благодаря беседам с Рабинковым 10–12 апр[еля] в Heidelberg’е). Несколько раз меня охватывало в эти недели то особое, ведомое мне с раннего юношества чувство беспредельных во мне возможностей, та возвышающая готовность меряться с кем угодно, то почти физическое ощущение крылатости и силы духа, которых я не знал в себе уже, по крайней мере, три года.
(Дневник. 18 мая 1916 года.)
И через полвека, когда солидный ученый и лидер еврейства отталкивался от простых истин, преподанных когда-то Рабинковым, чтобы проверить адекватность своего экзистенциального мышления:
По старому еврейскому обычаю в ночь на Рождество не полагается «учиться». Вспоминаются разные объяснения причудливого правила, включая версию Рабинкова, по которой в эту зимнюю ночь опасно было пускать еврейских детишек в их средневековые школы для вечерних занятий ввиду возбужденного состояния окружающего нееврейского населения – благоразумнее было не напоминать о преданности евреев старому учению и закону даже после появления их же «Спасителя». Записываю это характерное для Рабинкова предпочтение «простых» объяснений и спрашиваю себя вместе с тем, не нарушаю ли я уже одним этим освященного обычаем запрета. Разве толкование бытовых явлений не научное занятие, и «фольклор», особенно еврейский, не под запретом в ночь на Рождество? А если так, то я должен воздержаться и от толкования собственной вчерашней фразы о том, что «Библия меня увлекает».
(Дневник. 24 декабря 1967 года.)
Несомненно, что Рабинков – явление межвоенного еврейского культурного Ренессанса, столь же значимое, сколь и другие просветительские инициативы, но осуществленное не коллективом и не группой лиц, а одиночкой.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1] Рабинков говорил: «У Канта и
Г. Когена я учился мудрости, систематичности, но способы особого
философствования я получил в ешиве Тельши».
[2] Ицхак-Нахман Штейнберг
(1888–1957) – писатель и публицист, один из лидеров левых эсеров, министр
юстиции в первом коалиционном правительстве Ленина (1917–1918), эмигрировал из
России в 1922 году, глава территориалистской «Фрайланд лиге». Один из
активнейших участников еврейского культурного ренессанса между двумя войнами (в
Берлине и Лондоне). С 1944 года – в США.
Аарон Штейнберг (1891–1975) – младший брат Ицхака, философ, публицист, критик,
деятель международного еврейского движения. Один из основателей петроградской
Вольной философской ассоциации, с 1922 года в эмиграции, с 1934 года – в
Лондоне, глава Департамента культуры Всемирного еврейского конгресса и его
представитель в ЮНЕСКО. Автор книг: «Система свободы Достоевского»,
«Достоевский в Лондоне», «Достоевский».
[3] Сам текст воспоминаний об
учителе, над которым очень серьезно и долго работал А. Штейнберг, в его архиве
отсутствует и, насколько нам известно, в печати не появлялся.
[4] Ученики ешив обедали у
жителей местечка – каждый день в новом доме.
[5] «Бессмертие души» (ивр.). Вот
как этот эпизод описывался в воспоминаниях А. Штейнберга: «Чтобы задержать
наводнение и не дать “утопической” Революции потопить веру, я в следующем году
попросил нашего преподавателя Талмуда З.-Б. Рабинкова изложить письменно
главные аргументы в пользу Бессмертия. Его “меморандум”
появился в “Единении” в моем переводе с “раввинского” на русский» (Архипелаг
[рукопись]. Archives for the History of the Jewish People [
[6] Fritz Gumpertz. Reminiscences
of Shlomo Barukh Rabinkow // Sages and Saints. Ed. by Leo Jung. New Jersey, 1987. P. 108.
[7] М. Унна. Для единства и
уединения. Иерусалим, 1975. С. 41–42 (иврит).
[8] Rabinkow S.B. Individuum und
Gemeinschaft im Judentum // Die Biologie der Person. Ein Handbuch der
allgemeinen und speziellen Konstitutionslehre, herausgegeben von Th. Brugsch
und F.H. Lewy, Band 4: Soziologie der Person. Berlin–Wien,
1929. S. 810.
[9] Ibid. S. 823.
[10] Yehoshua Wolfsberg (Aviad).
Reminiscences of Shlomo Barukh Rabinkow // Sages and Saints. Р. 108.
[11] F. Michael. Reminiscences of Shlomo
Barukh Rabinkow // Ibid. P. 117.
[12] Erich Fromm. Reminiscences of
Shlomo Barukh Rabinkow // Ibid. P. 104.
[13] The Autobiography of Nahum
Goldmann: Sixty Years of Jewish Life. N.Y., 1969. Р. 106.
[14] Функ Р. Эрих Фромм: страницы
документальной биографии. М., 1998. С. 31.
[15] J.E. Vleeschhouwer. Reminiscences
of Shlomo Barukh Rabinkow // Sages and Saints. Р. 121.
[16] «Очень редко приходилось ему
наслаждаться прекрасным пейзажем. Типичной была его реакция, когда, гуляя с ним
в винограднике, я указывал на красоту пейзажа: «Да-да,
природа прекрасна, но Тора еще прекраснее» (M. de Hond. Reminiscences of
Shlomo Barukh Rabinkow // Ibid. P. 115).
[17] Эрнст Симон (1899–1988) – педагог и
философ. Вместе с М. Бубером и Й. Магнесом (см. примеч. 23) основал в 1920‑х
годах в Палестине организацию «Брит Шалом»,
выступавшую за создание двунационального государства.
[18] Здесь: иметь там постоянные уроки,
открыть школу (ивр., нем.).
[19] Видимо, речь идет о Центре
еврейского образования во Франкфурте, которым руководил М. Бубер.
[20] Тога (лат. toga) – верхняя мужская
одежда у древних римлян; здесь: обнажить истину.
[21] Как сказано по-немецки: «Конец
хорош – все хорошо» (нем.).
[22] Жена А. Штейнберга.
[23] Йеуда Магнес (1877–1948) –
еврейский религиозный и общественный деятель; с 1922 года – в Эрец-Исраэль; с
1925 по 1948 год – президент Еврейского университета в Иерусалиме.
[24] F. Michael. Reminiscences of Shlomo
Barukh Rabinkow // Sages and Saints. P.
118.
[25] Старовойтов В.В. Жизнь и творчество
Эриха Фромма // Журнал практической психологии и психоанализа. 2007. № 1
(http://psyjournal.ru/j3p/pap.php?id=20070109).
[26] Штейнберг А. Литературный
архипелаг. Вступ. статья, подготовка текста и комментарии Н. Портновой и В.
Хазана. М., 2009. С. 17.