Горе от хохма

Елена Римон

Рубрика «Ивритская глава» стартовала в июне 2008-го – и все эти полтора года ее вела прозаик и журналист Анна Исакова. Сегодня «Лехаим» представляет читателям нового гида по современной израильской словесности Елену Римон – филолога, переводчика, доцента Университетского центра «Ариэль».

Представьте себе, что вы читаете современную израильскую пьесу. Действие происходит в Тель-Авиве, в доме немолодой зажиточной семейной пары Гиоры (это мужское имя) и Хавивы. Весь сюжет разворачивается в течение одного дня. В начале первого действия служанка, новая репатриантка из России Галина, пытается убедить младшую дочку хозяев, Кинерет, выйти из спальни, в которой та провела всю ночь, запершись с молодым бизнес-помощником своего отца Едидьей. Оказывается, эта пара занималась исключительно изучением Торы и беседами об иуда­изме. Как только Едидья ретируется, появляются хозяева дома и начинают составлять список визитов на траурные церемонии. Это особый день – День памяти павших в войнах Израиля и канун Дня независимости.

И в этот чинный тихий дом, как вихрь, врывается Омер, который провел несколько лет где-то на Востоке и все это время не писал и не звонил… Гиора и Хавива приглашают Омера остановиться у них – все-таки они друзья его покойного отца. Пылкий интеллектуал Омер влюблен в Кинерет, сама она предпочитает святошу Едидью, а ее родителям нравится третий кандидат в женихи – безмозглый молодой миллионер Гури Бен-Синай. Омер к тому же очень раздражает всех тем, что ни к селу ни к городу произносит монологи, в которых гневно клеймит сионизм, колониализм, расизм, капитализм, религиозный фанатизм, глобализацию, эксплуатацию иностранных рабочих и новых репатриантов… – словом, дайджест из передовиц леворадикальной газеты «А-арец» примерно эдак за неделю. «Ты где этому научился? В Индии?» – злится Хавива, а добродушный Гиора примирительно вещает: «Сейчас у молодежи такие разговоры в моде. Он еще остепенится, он повзрослеет»…

Да, вы правильно поняли: перед нами – израильская стилизация «Горя от ума»! В последнем действии пьесы, в полном соответствии с грибоедовским оригиналом, гости съезжаются на бал, который заканчивается грандиозным скандалом. В тель-авивском варианте это пикник на лужайке перед виллой, а гости не кружатся в вальсе, а объедаются мясом на гриле. Но в остальном все то же, что у Грибоедова: нетерпимость, лицемерие и страшная, непроходимая глупость.

Однако и Омер, местный Чацкий, на самом деле тоже глуп со своими нескончаемыми претензиями к израильской истории… Хотя если бы меня в школе учила истории такая зануда, как эта самая Хавива, я тоже вряд ли смогла бы вдохновиться идеалами сионизма… Хавива произносит виртуозно составленные из израильских штампов и в то же время совершенно фамусовские монологи на тему «вот то-то, все вы гордецы, / смотрели бы, как делали отцы, / учились бы, на старших глядя» (в израильском варианте «старшие» – это отцы-основатели, которые осушали болота и возрождали пустыню, это кибуц, равенство и братство, скромность в быту, самоотверженный труд и т. п.). Каждый ее монолог заканчивается словами: «Что ж делать, не все такие, как мы!»

Израильский вариант «Горя от ума» написала Майя Арад. Ее комедия называется «Покинутый праведник»[1]. Это умная, точная и злая сатира на все израильское общество – на левых и центристов, сионистов и постсионистов, светских и религиозных. Но узнаваемые израильские типы выстроены по моделям бессмертных грибоедовских героев и упакованы в элегантные шестистопные ямбы с изящной рифмовкой. Я и не думала, что в современном иврите, развращенном аморфным верлибром, воцарившимся в израильской поэзии с середины 1950‑х годов, возможно такое совершенство. В сочетании с восхитительно живым языком все это смешно до невозможности.

Впервые отрывки из «Покинутого праведника» были опубликованы в тель-авивском постмодернистском журнале «О!». Группа молодых поэтов, создавших этот журнал, поставила своей целью возродить традиционные европейские поэтические формы и потому находится в оппозиции к литературному истеблишменту. Истеблишмент же, продолжающий традиции модернизма, считает то, что делают авторы «О!», хулиганством. Так происходит смена литературных школ: старики ратуют за традиционное разрушение классических форм, а молодежь их нахально восстанавливает.

«Покинутый праведник» – характерное проявление процесса, происходящего в израильской культуре: нарастающее разочарование в модернизме и поиски альтернативных возможностей. Ох уж эти многословные и невыносимо претенциозные романы живых израильских классиков с расползающимся сюжетом и патетически поданной свеженькой идеей типа «Ребята! Давайте жить дружно!». На этом фоне ироничные перелицовки русской классики, сделанные Арад, кажутся необычайно свежими и оригинальными. Израильские реалии на русской классической подкладке становятся страшно интересными и стереоскопичными. Так и хочется сказать: «А-а, вот что это такое! Теперь я вижу!» Русские формалисты называли такой прием остранением.

Майя Арад, преподаватель Стэнфордского университета, родилась в Израиле в 1971 году, русский учила в Гарварде и Женеве, а совершенствовала в Москве, где открыла для себя «Горе от ума» – в Малом театре. «Я видела этот спектакль пять раз, выучила пьесу наизусть и мечтала перевести ее на иврит, но очень быстро поняла, что это невозможно, – тем более, когда узнала, что сам Авраам Шлионский, переводчик “Евгения Онегина”, после многих попыток отчаялся и отказался от этой идеи, – рассказывает Арад. – Написать новый текст, стилизованный под “Горе от ума”, оказалось легче, чем сделать перевод». «Но почему именно русская поэзия и почему именно первая треть XIX века?» – спросила я. «Потому что в ней есть то, чего нет в современной литературе, – пленительная легкость и веселость», – ответила Майя.

«Покинутый праведник» – вторая книга Майи Арад. Первая – роман в стихах «Другое место, чуждый город» – вышла в том же 2005 году и почти полгода держалась в списках бестселлеров. Четырехстопный ямб, строфы из четырнадцати строк со строго выдержанной сложной рифмовкой, последние строки каждой строфы рифмуются, создавая афористическое заключение.

Сюжет разворачивается в армейской части, дислоцированной где-то в центре Израиля. Это особая часть – «хейль хинух», занятая организацией всяких лекций и экскурсий для солдат. Здесь-то и встречаются новый репатриант из Канады Джей и коренная израильтянка Орит. Наивная Орит по уши влюбляется в загадочного канадца, но он не отвечает на ее чувство. Демобилизовавшись, Орит лишается последней надежды увидеться с предметом своей любви и впадает в депрессию. Отчаявшись ее утешить, мать-вдова призывает на помощь тетю, давным-давно уехавшую в Канаду. Пускай Орит съездит за океан, немного развлечется… Проходят годы. Джей, докто­рант на кафедре еврейской философии в Иерусалимском университете, редактирует нудные кафедральные сборники и пишет скучные статьи. Его жизнь пуста. Репатриация в Израиль не придала ей смысла, как он надеялся когда-то… В его памяти всплывает светлое воспоминание – искренняя и беззаветная любовь юной солдатки. Как мог он пренебречь ею? И вот Джей и Орит неожиданно встречаются в кафе: она хороша собой, уже много лет живет в Канаде и сделала карьеру в хай-теке. После недолгой беседы Орит вежливо и равнодушно прощается с Джеем. Пораженный герой плетется домой и в довершение всего попадает в уличный теракт. Осколки стекла, вой сирен, кровь на тротуаре… Придя в себя, Джей отыс­кивает в старой записной книжке телефон Орит. «К сожалению, они уже улетели», – сообщает ее мать. «Они»! Так она замужем! Все кончено!..

Читатель уже давно догадался, что «Другое место, чуждый город» – это израильский «Евгений Онегин».

Конечно, разница между началом XIX и XX века бросается в глаза. Орит не пишет Джею письмо – она проводит с ним ночь, но ее любовь остается столь же безответной, а отказ мужчины выглядит еще более обидным. Онегин счел нужным подсластить горечь своего объяснения с Татьяной комплиментами – в современном варианте мужчина отказывает девушке без всякой галантности: «То, что было между нами… неважно, ты меня поняла?» Головокружительное повышение социального статуса героини связано не с замужеством, а с успешной карьерой и, очевидно, соответственной зарплатой. Что перед этим жалкие гуманитарные достижения Джея! В общем, сюжет развивается точно так же, но при ближайшем рассмотрении видно, что за двести лет нравы стали грубее и жестче – наверное, не только в Тель-Авиве…

То, что сделала Арад, можно считать экстремальным вариантом старой традиции: переводить не только слова, но всю систему символов и ассоциаций, отыскивая для них функциональные параллели в другой культуре. Так переводил «Евгения Онегина» гениальный Авраам Шлионский. Например: как сказать на иврите «младые грации Москвы»? На иврите нет слова «грация», и сам этот мифологический персонаж так же далек от израильского читателя, как вся греко-римская мифология. Шлионский переводит: «прелестные московские лани». Лань – старинный восточный символ девичьей красоты, читателю хорошо известный.

Арад идет еще дальше: ее роман не перевод, а диалог с пушкинским текстом (в самом что ни на есть бахтинском смысле). Знакомые типы – но в иных сюжетных сочетаниях. Вместо дуэли – драка, и не из-за виртуального ущерба чести дамы, а из-за политических разногласий. Песне девушек соответствует солдатский хор (стилизация под песни эпохи Палмаха). И т. п.

Майя Арад

Все хорошо, одно плохо: как многие новаторские произведения, старо-новые тексты Арад предназначены для особого круга читателей. Хотя роман «Другое место, чуждый город» получил премию израильского Министерства просвещения, вошел в списки бестселлеров и даже был инсценирован в виде мюзикла – но все-таки… Один знакомый «русский» репатриант рассказывал, как во время армейских сборов ему случайно попался этот роман. Он сидел на лавочке, читал, хохотал во все горло и ужасно расстраивался, что ему не с кем поделиться своим праздником. Все подходили к нему, интересовались, чего это он так веселится, читали полстраницы – и отходили разочарованные. Израильтянам был неизвестен пушкинский оригинал, а «русским» непонятен изысканный иврит и пародийные реминисценции из истории ивритской литературы – от Бренера и Рахель до А.-Б. Иегошуа. А ведь «Онегин» все-таки переведен на иврит. Что ж говорить о «Покинутом праведнике», гораздо более холодно принятом критикой и читателями!

В иврите есть выражение: «наслаждаться двумя мирами». Видимо, что-то в этом роде имел в виду Бахтин, когда писал, что все великие культурные свершения происходят «на границе», на стыке разных культур. Но можно ведь и провалиться в зазор, в складку между языками и культурами – такое случается и с текстами, и с людьми.

Скорее всего, именно по этой причине две последние книги Майи Арад – «Семь пороков» (2006) и «Картинки семейной жизни» (2008) – написаны опрятно и изящно, но в гораздо более традиционной манере: не в стихах, а в прозе, и без ориентации на русскую классику. Это добротные сюжетные тексты, без той экстравагантной пародийности, которая так отличала ее первые книги. Как будет дальше развиваться ее творчество? Увидим – ведь она молода и талантлива…

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.