[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ДЕКАБРЬ 2009 КИСЛЕВ 5770 – 12(212)
«Человек дерева»: страницы из жизни первопроходца
Нелли Портнова
Не с легкостью спасается народ,
не с легкостью выкупается земля…
Иосиф Виткин. Гедера. 1900 год.
Облик пришедших в Эрец-Исраэль из России пионеров-халуцим, казалось, давно нам знаком. В самом общем виде в нем преобладают яркие беспримесные краски: романтизм, упорство и самоотверженность – и почти нет оттенков рефлексии, самоощущения, порой не менее важных. Письма Михеля Похачевского (1866–1947)[1], одного из ротшильдовских агрономов, позволяют конкретизировать этот облик.
Михель и Нехама Похачевские
В 1885 году барон Эдмон де Ротшильд, взявший под свое покровительство еврейские сельскохозяйственные поселения в Земле Израиля, решил заменить неудавшееся хлебопашество на виноградарство. Он обратился к руководству палестинофильского движения «Ховевей Цион» с просьбой прислать шесть человек для обучения сельскохозяйственной науке у специалистов его колоний, с тем чтобы потом распространить опыт обработки земли на все еврейские поселения. Были выбраны шестеро: Авраам Гальперин, Леон Игли, Моше Вархафтиг, Ицхак Эпштейн, Гершон Горовиц и Михель (Йехиэль) Залман Похачевский. Эти шестеро молодых людей прибыли из России в поселение Зихрон-Яаков, работами в котором заведовал чиновник Ротшильда Жостин Дигур, известный своей враждебностью к колонистам. Будущие агрономы натолкнулись на его нежелание учить чему-либо евреев из России; от тяжелых условий и непосильной работы Авраам Гальперин вскоре умер, Леон Игли заболел и вернулся в Россию, остальные же обратились с жалобой к руководству «Ховевей Цион». Скоро сменился управляющий колониями, и молодых людей перевели в Рош-Пину, где местный агроном встретил их дружелюбно, начал обучать практике и теории по книгам, специально для них заказанным. Трое из шестерки остались земледельцами до конца жизни, в том числе и Похачевский. Он был назначен инспектором большого сада в Ришон-ле-Ционе, который до сих пор украшает город, и специалистом по разведению винограда. Кроме того, он основал питомник тропических растений и масличных деревьев. В 1889 году Михель вступил в переписку с девушкой из родного города Бреста Нехамой Финштейн (1869–1934), тоже палестинофильских взглядов, и вскоре женился на ней. Вместе с женой он вернулся в Ришон-ле-Цион.
Стратегической целью первых еврейских колонистов было добиться самостоятельного хозяйствования на земле (по опыту колонистов Алжира). В 1896 году Похачевский стал первым, кто выплатил деньги за арендованную землю и сделался полноправным землевладельцем. Но своим хозяйством занимался мало, посвящая все время обучению еврейских фермеров и колонистов последним технологиям выращивания винограда, цитрусовых и маслин. Со своими инструкциями – как защитить посадки от ветра, как возродить заболевшие масличные деревья, как обреза́ть и прививать – он добирался в самые разные районы: горные склоны Иерусалима, Изреэльскую долину (мошавы Кфар-Йехезкель, Тель-Йосеф, Нагалаль, Эйн-Харод), Иорданскую долину (кибуцы Дганья-Алеф и Дганья-Бет), поселения юга.
Несколько писем, выбранных из архива Похачевских, относятся к середине 20‑х годов. Адресованные жене и детям, они зачастую напоминают предназначенные для печати очерки. В этом нет ничего исключительного: знаменитый Аарон-Давид Гордон, философ-толстовец и земледелец, обращался к своему другу Б. Бруцкусу, не готовому к алие, в открытых письмах («Палестинские письма. Из частной переписки эмигранта»[2]). Друг Похачевского, учитель и директор школы в Ришон-ле-Ционе Иосиф Виткин писал родным в Могилев целые поэмы о Стране Израиля, а находясь в России, куда он был отправлен в качестве сионистского агитатора, посылал Похачевским такие признания: «Вы не можете представить себе, как радует, как воодушевляет мой дух письмо, в котором бумага, каждое слово напоминают мне главное в моей жизни: Эрец-Исраэль, ее небо, ее великолепие, тропинки ее виноградников и ширь ее полей. Такое письмо приводит меня, хотя бы на короткое время, из нынешнего окружающего меня затмения к вашему внутреннему свету, свету, привыкнув к которому вы не чувствуете его»[3]. Особое отношение к эпистолярному жанру как средству выражения своей связи со страной было, видимо, характерно и для Похачевского.
Исторически, Похачевский совмещал в себе несколько сменившихся в процессе заселения Земли Израиля типов: пионера-основателя, пришедшего поселиться на пустынной земле, рабочего, стремящегося к «завоеванию труда», и специалиста-прагматика, несущего на эту землю новую технологию. Публицист и общественный деятель Моше Смелянский писал о Михеле Похачевском по поводу его 80‑летия: «Он – человек дерева, упрям, как дерево, и свеж, как дерево, посаженное при потоке вод. Его поток вод – это любовь к своему народу, его земле и деревьям».
Приводим эти письма в нашем переводе с иврита.
* * *
Нехама[4] – детям
Кирьят-Анавим[5]
18 швата 1924 г.
Дорогие дети, Цви, Асаэль, Эфрат и Ада!
В понедельник, когда я писала свое предыдущее письмо, я и не предполагала, что до сегодняшнего дня мы еще не будем готовы к поездке. Подрезание веток в виноградниках прервалось из-за дождя, кроме того, из-за границы прибыли саженцы, и папа вынужден будет показать свой способ посадок, так что выехать в назначенный день не сможем никоим образом.
От вас за всю неделю не было ни одного письма. Понятно, что это усугубляет мое волнение. В чем причина? Случилось что-то? Кто-нибудь заболел? Эти мысли терзают сердце, и я хотела бы уже быть дома, но оставить здесь папу, не организовав его поездку в Тверию, я не могу. Он и так увиливает от этой поездки. Мы прикладываем ему бутылки с горячей водой, чтобы облегчить боль. Мы должны постараться поставить его на ноги и облегчить страдания.
В прошлую ночь была сильная буря. Думали, что ветер снесет дома. Всю ночь думала о тебе, Эфрат, – ты же терпеть не можешь ветер, – и, конечно, не спала всю ночь. Наверняка ты думаешь о нас, что мы делаем здесь в такую бурю? В комнате молодежи не было так страшно. В папиной комнате намного хуже. Там нет потолка, а стены не оштукатурены[6]. Но все закончилось благополучно.
Поразительно, как весел и счастлив папа в обществе молодежи. Он так хорошо себя чувствует среди них, как будто Всевышний дал ему рай на земле. Для меня это настоящая победа, ведь были годы, когда он не верил в наших молодых братьев, когда считал, что ишув должен быть построен чужими руками. Это вызывало у него страдания, и мне трудно было с этим бороться. Сейчас нет слов, чтобы описать радость победы, когда папа видит работу «рук Яакова», верит в их будущее и из последних сил хочет помочь им укрепиться в этом пустынном уголке среди вечных скал. Когда я брожу между ними и вижу участки, маленькие, как ладонь человека, единственные, которые приспособлены для вспашки и посева, вижу любовь и преданность, с какой люди обрабатывают эти участки, когда я вижу грозные горы, величие, красоту, то мне кажется иногда, что Б-жий дух веет над этим местом, нашептывая нечто древнее о его прошлом и будущем…
Я ничем не занята, кроме писания днем и чтения вечером. Добрые подруги иногда мне читают. Я лежу в постели и тут же, как мне свойственно, засыпаю.
На горе возле коровника поселилась на этой неделе новая группа из «Шомер а-цаир» – 14 парней и 7 девушек. Национальный фонд поручил им здесь посадку леса. Мы с отцом нанесли им вечерний визит. До чего милая молодежь – как деликатны, как хороши, благородный дух былой еврейской традиции их осеняет. Дай им Г-сподь силы для тяжкого труда по застройке Страны и освоению гор.
Улица в Цфате. 1920-е годы
* * *
Михель – детям
(без даты)
Дорогие дети!
Вы, конечно, смеетесь над нами и даже сочувствуете нам немного оттого, что в такие тяжелые дни мы находимся в бараках. Это почти как очутиться на нашем сеновале. Приятно быть снова вместе с халуцим и почувствовать себя так же, как в дни юности. И не зря было сказано обо мне на прощальном вечере, что старость моя не позорит юности моей. С того момента, как я прибыл в страну, я всегда был готов к жертвам. Счастлив, что случай предоставил мне теперь возможность воспользоваться всеми своими знаниями, которые мне уже не приносят пользы. Но по правде, сытый голодного не разумеет. Я и не думал, что мои познания настолько пригодятся новым поселенцам. Все кажется настолько элементарным, что уже нечего и писать о посадках виноградника, ведь каждый араб из Бейт-Дагана[7] разбирается в этом. Но теперь я вижу, что перед нами, ветеранами, открывается широкое поле деятельности – во имя молодых строителей нового ишува. Все, что мы знаем, для них – закрытая книга. Не преувеличу, если скажу, что ни один день здесь не прошел для меня даром.
Ныне настал час отъезда. Я уже решился было уехать, но еще не закончилась посадка нового винограда, и сердце не дает мне все это так оставить. Понятно, что без меня наделают тут ошибок, и если я еще вернусь сюда, не оберусь позора оттого, что ученики мои ошиблись. Поэтому я остался еще на несколько дней, чтобы убедиться в том, что все изученное усвоено правильно. Пока я был в окрестностях Тверии, меня уже пригласили в несколько поселений. Это для меня будет наслаждением духовным, но пусть не завидуют мне жители Ришона, потому что все это я делаю безвозмездно.
Всем привет, ваш папа.
* * *
Святой город Цфат[8]
Нехама, дорогая!
Ну что сказать? Благодарю Б-га за случай, который устроил мне эту поездку. Ты не представляешь, как я любовался пейзажем в дороге. По выезде из Иерусалима мне повезло с арабом-феллахом, который знал названия всех деревень, и всю дорогу я не оставлял его в покое. Получил истинно духовное наслаждение. Вообще, все прошло совершенно без задержек. Приехали в Тверию в 1.30, после того как пробыли довольно долго в Меа-Шеарим. Тут же нашел автобус в Цфат, затем по чудесной дороге прибыл в Рош-Пину, еще до заката. В Тверии мы пробыли буквально несколько минут. По дороге встретил в другом автобусе брата Фридмана, бывшего однажды у нас. Он тут же разгласил по всей Рош-Пине о моем прибытии. Нас приветствовали со всех сторон. Тут же прибежал сын Арье и привел отца. Успел повидаться с ним только минуту, и автобус уехал. На закате прибыл в Цфат. Автобус остановился прямо у двери доктора. Можешь представить, как они меня приняли. Доктор оставил для меня место, и если бы я опоздал на день, то должен был бы долго ждать, пока в больнице освободится место[9]. Я уже уплатил 6 фунтов – гроши – за все. Сейчас мне разрешили погулять по Цфату до двух часов, в два мне нужно уже быть в этом замечательном доме заключения. Видимо, не отвертеться. <…>
Вернемся к описанию дороги. По пути мне показали Нурис, Мерхавью, Седжеру, Тель-Адашим, издалека был виден Явниэль[10]… Вблизи не видел ни одного поселения, издали же создается впечатление удручающее. Совсем нет зелени, как на военной базе. В сравнении с Ришоном это вызывает жалость. Я не делаю еще выводов, но так кажется с первого взгляда из окна автобуса. Возможно, при более близком знакомстве изменю мнение.
Сейчас о том, что видел у наших соседей. Множество масличных посадок, старых и молодых. Не мешало бы им поучиться у меня, как выращивать маслины. Эти посадки тут со времен чуть ли не первого человека. Много наслышан также о местных источниках и водяных мельницах. Действительно, места благословенные. И при всем этом настолько заброшенные... Как будто земля ждет прихода Мессии, когда только и явятся ее настоящие хозяева и извлекут из нее настоящее богатство. Что мы видим, например, в Мигдале[11].
Из Тверии ехал в машине с арабами. Они показывали мне, какой рай создали наши братья, на различия между землей превосходной и ужасной. И они в восторге от того, как евреи превратили эту землю, где ни один дикий зверь не находил убежища, в Ган Эден, и сейчас здесь посадки миндаля, ежевики, зелени всех видов.
Хотел написать отдельное письмо Эфрат и Цви, но сейчас ленюсь, передай им мой привет.
Еврейские сельскохозяйственные рабочие в Земле Израиля. 1920-е годы
* * *
Цфат, больница «Хадасса»[12]
26 адара 1924 г.
Дорогая Нехама!
У меня новость. Вчера не дали мне даже взять ручку, потому что сняли швы. Сейчас посетил меня доктор Шапира и сказал, что завтра разрешит спуститься с кровати, к которой я был прикован с прошлого вторника. Это могут понять только дочери Хавы – из-за страданий, которые выпали на их долю, поэтому вы должны требовать больше прав. Прости, если был грешен перед тобой в этом смысле, но разве можно иметь представление о страданиях, если ты их еще не испытал? Конечно, нет. Состояние мое прекрасно, я уже ем все, кроме хлеба. Я удивляюсь, как можно вообще в таком состоянии еще требовать еду. Но природа берет свое. Выгляжу я хорошо и получаю комплименты, а от медсестер в особенности за то, что не утруждаю их, как другие больные.
Говорил сейчас с д‑ром Шапирой по поводу моих поездок в поселения в Галилее после того, как выйду отсюда. Он сказал, что категорически против этого, что из больницы мне надо ехать на автобусе прямо домой. Что делать? Я буду смотреть на нашу страну издали, как в свое время Моше-рабейну. Лежа в кровати, я нашел и тут работу: сейчас я учитель сестер «Хадассы». Ивритская терминология у них очень неправильная, несмотря на то что иврит здесь главенствует.
Прикованный к кровати, вижу перед собой гору Ханаан[13] во всей ее красе. <…> И как напоминает мне это место мои 23 года, когда я был ребенком, переполненным образами Танаха. Каждый шабат забирался я в эти горы, ища следы далекого прошлого, ибо любой камень напоминает о нашей истории, и как приятно сейчас вспоминать все это! Есть такие, что всегда отказываются от своей юности, а если возвращаются в места своего детства, то тоска съедает их. У меня все не так. Приятно в свои 60 перелистывать книгу воспоминаний. Я ни от чего не отказываюсь. Я счастлив судьбой, которая выпала мне. Я мечтал и боролся до сегодняшнего дня, я полностью исполнил свое предназначение и надеюсь, что так будет и в дальнейшем. Подвожу 40‑летний итог своей деятельности и прихожу к выводу, что вышло совсем неплохо. Понятно, что моя ежедневная жизнь полна неудобств и страданий. Нужно помнить: мы постоянно находимся на поле битвы. Представляю, как смешна тебе вся эта моя болтовня. Но что делать? Нет у меня другой деятельности, и я у тебя прошу прощения. Всем, всем привет. Эфрат я послал только одно письмо.
Твой Михель.
[Приписка:] Горячий и сердечный привет моей дорогой Нехаме. Когда твой уважаемый муж вернется домой, он расскажет тебе все о нашей жизни в Галилее. Твой друг доктор Арье Шапира.
* * *
Цфат, больница «Хадасса»
27 адара 1924 г.
Дорогая Нехама!
Это историческая минута. Первый раз я встал с кровати. Разрешение на это получил несколько часов назад. Но готовился к этому долго, так как просто не чувствовал в себе мужества, но в конце концов решился и прошелся по комнате с помощью сестры. Доктор очень доволен своей работой, и, кроме того, по сравнению с другими больными, мне еще повезло. Я уже сижу на стуле у стола и не прикован к кровати. Представляешь, каково это.
После обеда я получил твое короткое письмо из Дганьи[14]. Было очень приятно услышать, что работа продолжается. Семья доктора Шапиры исполняет свои обязанности наилучшим образом. Все смотрят на меня как на их родственника и завидуют мне. Я рассказывал тебе об опасной операции, которую он сделал в это воскресенье и сам сказал, что это опасная операция. Мы думали, что после нее больной закроет глаза навечно. Но чудо: сегодня уже пятый день, и ему лучше… Какая преданность, какая тонкая душа! Сколько раз ночью я просыпался, и доктор наклонялся надо мной узнать, как я. И так ко всем без исключения. Какое счастье для больницы, которая приобрела такую жемчужину! В мужском отделении есть место только для 16 кроватей, но отказывать кому-то не в их правилах. Кровати уже стоят в коридоре, а со всей Галилеи слетаются молодые люди избавиться от старых недугов <…>. Сегодня ночью привели арабского сторожа, в которого без причины стрелял его друг. В час я услышал голос доктора и испугался, и он мне объяснил причину. Доктор пошел спать лишь около трех, после того как больной немного успокоился. А в пять он уже пришел к нам, готовый оперировать этого араба. Разве можно найти еще такого человека? Здесь есть больные с болезнями продолжительными, и они получают проживание у доктора, который всегда находит особенные слова сострадания, как отец детям. Более же всего удивляет меня милосердие, которое исходит тут от всех служащих и сестер – совсем не так, как у нас на винодельне. Я нашел в этом доме такую тишину и покой, такую нежную любовь! <…>
Очень хотел бы знать, как здоровье всей семьи, так как здесь вспыхнула эпидемия гриппа, но без страшных последствий. Передай привет всем и специально маме, скажи, что скоро приеду и сделаю ей кидуш[15].
Твой Михель.
Кибуц Дганья. Начало 1930-х годов
* * *
Бейт-Альфа[16]
11 ияра 1926 г.
Дорогая Нехама!
Вечером в шабат после обеда я оставил Дганью-Алеф, после того как успешно закончил все неотложные работы, и приобщение девушек к посадке удалось наилучшим образом, и мне здесь все благодарны. Сейчас я расстался с Дганьей, как с Кирьят-Анавим, то есть по-братски. Причина, по которой я уехал, – это письма из Эмека[17] о том, что они ждут меня со дня на день. В последнее время я перемещался между соседними кибуцами Кинерет[18] и Дганья-Бет. Особенно приятно, что во многих местах я увидел плоды моего учения, усвоенного с первого раза, и сейчас есть полная уверенность, что они не свернут с дороги, которую я им указал. К вечеру я приехал в Бейт-Альфу. Было радостно, что завтра шабат, когда все свободны от работы и смогут совершить со мной экскурсию в виноградник. Утром я вышел в составе большой смешанной компании парней и девушек, так как девушки уже слышали, что я сделал в Дганье. Я заметил, как одна записывает в свой блокнот украдкой все, что я говорю, и это мне понравилось. Поэтому я организовал сегодня такую же группу для подвязки винограда, и девушки работают лучше юношей. Надолго я здесь не останусь, перейду в Тель-Йосеф, а оттуда – в Гиву и Эйн-Харод[19]. Письма пиши в Эйн-Харод, оттуда я буду получать во всех местах, где окажусь, и из Дганьи перешлют все, что получат на мое имя.
Твое письмо с выговором, что я не занимаюсь своим виноградником, получил вовремя, но не захотел отвечать сразу, до тех пор, пока не успокоюсь. У меня есть что ответить, но молчание красноречивее. Вообще, работать до последнего дня, да еще будучи больным, только для себя самого, в то время как мою науку может воспринять сотня семьей, – где логика? Что, мне нечего есть? Или я в таком состоянии здоровья обязан еще работать для моих детей и внуков? Я должен найти какое-то удовлетворение в жизни, чтобы ее продолжать. Есть люди, которые в моем положении предаются пьянству или игре; не лучше ли, что я увлечен делами полезными, если не для меня, то хотя бы для других? И возьми в расчет мою преданность их строительству. Я нахожу в этом возможность на какое-то время забыть боль, и если ты думаешь, что отдых и бездействие облегчают ее, – это совершенно неверно. Наоборот, между тем и другим приютилась боль, и если я не занят, чувствую себя инвалидом. Если же я делаю что-то полезное для чего бы то ни было, я отвлекаюсь, и, по моему скромному разумению, нет у тебя никакого права сыпать соль на раны и упрекать меня, что я забросил наш виноградник, сама знаешь, как любимы мной виноградники, но невозможно требовать от наемных рабочих осуществления всего, что я хочу, и мое спокойствие всегда нарушается от их никчемной работы. Это сокращает мою жизнь. В таком случае, какая от этого польза моей семье?
Я нашел новый способ разметок. Сейчас даю практические уроки и распространяю эту науку на всю страну. Ты можешь сказать, что до сих пор сажали виноград и без меня, – например, виноградник, который посадили в Бейт-Альфе в этом году. Но люди интеллигентные убеждаются, насколько необходимы мои нововведения, и все благодарят меня за урок. Назавтра я приглашен в полусельскохозяйственную школу в Альфе, в которой около 40 детей, дать им урок разметок, сегодня установили прибор, и дети жаждут обучиться у меня чему-то полезному. Я также обещал им дать технический урок по прививке. Это богатство принадлежит только мне, и нет такого арабского грабителя, который может украсть его. У Дганьи была обуза в виде 400 непригодных масличных деревьев, а сейчас, за несколько дней работы, я привил к ним около 4 тыс. черенков улучшенных сортов. Ведь это останется как память обо мне. А новые виноградники, которые посадили во всей долине и которые приняты мною непосредственно… Все благодарят меня. Разве все это не дает удовлетворения удрученной душе? Сколько еще продлится моя поездка, не знаю. По моему расчету нужно посетить четыре хозяйства. Сколько на это уйдет дней, неизвестно. После этого, по-моему, поеду в Гингер, Нагалаль[20] и также, может быть, в поселение хасидов[21], после чего – Зихрон [-Яаков] и, вероятно, еще некоторые места, которых нет в плане. <…>
Здоровье мое хорошее, не беспокойся обо мне. Что слышно дома, как состояние мамы и что забывчивый Гидеон[22] <…> – нужен ли ему еще дедушка? Привет Эфрат и Цви и всем детям.
Ваш Михель.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1] Письма из семейного архива любезно предоставлены внучкой М. и Н. Похачевских Рут Арбель.
[2] Палестинские письма (Из частной переписки эмигранта) // Еврейская жизнь. 1904. № 11.
[3] Портнова Н. (сост.). Быть евреем в России. Материалы по истории русского еврейства. 1900–1917. Иерусалим, 2002. С. 214.
[4] К Похачевскому приезжала жена Нехама. Человек такого же социального темперамента, она организовала «Общество помощи нуждающимся», «Общество “Двора” для изучения иврита женщинами», вела борьбу за женское равноправие, в том числе за избрание женщин в органы самоуправления (сама она была первой женщиной, избранной главой Ваада Ришон-ле-Циона); писала на иврите, выпустила три сборника рассказов и первый женский роман в Земле Израиля «На склоне» (издан в 2004 году).
[5] В кибуц Кирьят-Анавим, расположенный неподалеку от Иерусалима, Похачевский поехал, чтобы проверить возможность ведения сельского хозяйства в горной местности. Работы было так много, что пришлось остаться там надолго, и еще целый год после возвращения он получал просьбы о помощи.
[6] Кибуц Кирьят-Анавим был основан в 1920 году; во время пребывания там М. Похачевского дома еще не были достроены.
[7] Бейт-Даган – арабская деревня Бейт-Даджан, юго-восточнее Тель-Авива.
[8] После Кирьят-Анавим М. Похачевский не вернулся с Нехамой в Ришон-ле-Цион, а отправился в Цфат на автобусе из иерусалимского квартала Меа-Шеарим.
[9] Михель поступил в больницу по поводу удаления грыжи.
[10] Кибуц Мерхавья – первое еврейское поселение в Изреэльской долине; мошав Седжера (Илания) был основан Еврейским колонизационным обществом в 1902 году; Тель-Адашим – мошав в Изреэльской долине, основан в 1913 году как поселение боевой организации «А-Шомер»; Явниэль – поселение, основанное в 1901 году в Нижней Галилее на земле, приобретенной на деньги барона Э. Ротшильда.
[11] Мигдаль – сельскохозяйственное поселение вблизи древнего города Мигдаль эпохи Второго храма, на берегу Кинерета.
[12] Больница «Хадасса» в Цфате была построена в 1907–1910 годах на участке земли, приобретенном бароном Э. Ротшильдом в 1889 году.
[13] Ханаан – гора северо-западнее Кинерета, с двумя вершинами; на ее склонах расположен Цфат.
[14] Дганья – первый кибуц, основанный в 1909 году на южном берегу Кинерета, «мать всех кибуцев»; в 1920 году из него выделился кибуц Дганья-Бет.
[15] Мать Нехамы Похачевской, Блюма Финштейн. Кидуш – обряд благословения субботы и праздников, совершаемый главой семьи над вином или хлебом.
[16] Кибуц в Изреэльской долине, у подножия горы Гильбоа (основан в 1922 году).
[17] Эмек – Мишмар-а-Эмек («Стража долины») – кибуц на юго-западе Изреэльской долины, основан в 1926 году членами движения «А-Шомер а-цаир».
[18] Кинерет – поселение на берегу озера Кинерет, основано в 1909 году.
[19] Тель-Йосеф – кибуц в Изреэльской долине, основан в 1921 году, назван в память Йосефа Трумпельдора; Эйн-Харод – кибуц рядом с Тель-Йосефом, основан тогда же на землях, купленных Еврейским национальным фондом.
[20] Гингер – кибуц, Нагалаль – мошав в северной части Изреэльской долины, основан в 1921 году выходцами из кибуца Кинерет.
[21] Видимо, Кфар-Хасидим, поселение, основанное в 1924 году группой польских хасидов.
[22] Внук, сын Эфрат.