[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ НОЯБРЬ 2009 ХЕШВАН 5770 – 11(211)
Театр. Венеция. Тель-Авив
Григорий Ревзин
В 2002 году совладелец фирмы «Mercury» Леонид Фридлянд решил строить «Деревню роскоши» в Барвихе. Это должно было быть самое бонтонное место Рублевки, поэтому он приглашал самых модных западных архитекторов. Сначала Филипп Старк, дизайнер номер один в Европе 1990‑х, потом швейцарцы Херцог и Де Мерон, только что получившие Притцкеровскую премию (архитектурная нобелевка) за галерею Тейт в Лондоне. Это был своего рода конкурс (хотя жюри состояло из одного Фридлянда), и для порядка он пригласил архитектора из России. Так Юрий Григорян победил первых звезд европейской архитектуры.
«Деревня роскоши» в Барвихе
Идея была такая. На Лазурном Берегу рыбацкие деревни превратились теперь в роскошные курорты. Рыбацкая деревня – это когда вдоль моря идет дорога, на ней слева и справа стоят дома. Довольно старые – в основном, XIX века – и очень простые. Все эти дома превратились в бутики роскоши. Вы идете по набережной и любуетесь то морем, то витринами.
Фридлянд задумал что-то подобное в Барвихе. Как бы была старая подмосковная деревня, а потом все избы заняли магазины люксовых брендов. Но как-то не избы, а что-то больше подходящее к люксовым брендам. И чтобы все это как-то очень естественно и правильно смотрелось среди русских полей. Такая нормальная еврейская мечта: сидим среди русских полей, торгуем золотом, бриллиантами, швейцарскими часами и при этом смотримся естественно и органично, как будто так надо. Вопрос, как бы это могло выглядеть.
Херцог и Де Мерон всерьез восхищались пластикой русского бревна, говорили, что такого нет нигде в Европе, и было даже страшно подумать, что они нарисуют. Филипп Старк предложил пустить вдоль деревни открытый травелатор, как в аэропорту. Видимо, ему несколько наскучило смотреть курорты Лазурного Берега, и он полагал удачной идеей проскакивать эти бутики побыстрее, что находилось в решительном противоречии как с русским климатом, так и с законами торговли. Юра Григорян от деревни оставил кривую улицу и деревянные дома. Вы, наверное, заметили: в русской деревне всегда бывает только одна улица и она никогда не бывает прямой, а как бы виляет в поисках неведомых преимуществ. Вот такую улицу и спроектировали. Но что касается домов, то вместо изб были построены идеально правильные прямоугольники-контейнеры из канадской лиственницы. На улицу они выходят стеклянными витринами, между ними перекинуты стеклянные мосты, идеальное замощение светится изнутри, много охраны, – на Рублевке смотрится естественно и органично, как обычная русская деревня. Может быть, не сейчас, но скоро все они, Несытово, Неелово, Заплатово, Дырявино, Горелки, Голодухино, Неурожайка тож будут вот так вот выглядеть.
До 2005 года деревня роскоши, как и положено деревне, ничем не начиналась и ничем не заканчивалась. С архитектурной точки зрения улица, которая ведет в никуда, довольно абсурдное явление, но в деревнях так принято. В 2005‑м архитектурная логика победила деревенскую. В конце улицы возник театр.
Если сама деревня была очень понятным произведением эко-тека (это когда хай-тековское качество инженерии соединяется с естественными материалами, с деревом), то театр – это нечто, ни на что не похожее. В принципе, все сделано просто. В центре – прямоугольный зрительный зал. Он выглядит как киностудия, главное достоинство которой в том, что она может трансформироваться во что угодно. Пол там поднимается и понижается: может быть дискотечный танцпол, может – казино, а может – амфитеатр поднимающихся кресел. Сцена, в свою очередь, тоже может подниматься и опускаться. Раньше в типологии театральных зданий было такое понятие – универсальный киноконцертный зал. Понятие было, а самого зала никогда не было. Теперь он появился. Зато вокруг зала расположено нечто изумительное. Это открытое свободное пространство, ограниченное деревянными пилонами. У каждого пилона своя форма, каждый переламывается и загибается под своим углом, и больше это напоминает не механические строительные формы, а рощу деревьев, окруживших зрительный зал. Вернее, даже не деревьев, а современных скульптур на тему деревьев. Причем стоит начать двигаться, и возникает ощущение, что эти деревья двигают кронами, то заслоняя от тебя вид, то, наоборот, приоткрывая окружающее.Эти скульптуры деревьев фантастически работают и снаружи. Такое ощущение, что фасад все время движется. По нему как будто пробегают волны, он будто колышется в воздухе. Тут удалось сделать то, что в современной архитектуре обычно никогда не удается, – уйти от образа машинной, механической формы. Этот фасад работает как колоннада древнегреческого храма – создает ощущение архитектуры как скульптурной формы. Это очень трудно спроектировать и очень трудно построить – в здании нет ни одного повторяющегося элемента, оно как будто вытесано руками из дерева. Юра сделал то, что уже очень давно никому не удавалось. Стекло – восхитительный материал, но совершенно мертвый, у него нет ни пластики, ни формы, ни веса, одна прозрачность. Он сделал живую прозрачную стену.
Инсталляция «Роддом» в церкви Сан-Стае в Венеции
Такие вещи просто так не делаются. Стена для архитектора – нечто изначальное и само собой разумеющееся, то, о чем как-то не думается из-за очевидности предмета. Театр «Mercury» – результат художественных экспериментов со стенами, которые Юра проводил во множестве. Всех не опишешь, но хотя бы один. Это было в Венеции, в прошлом году, на биеннале.
Там есть церковь Сан-Стае, напротив гетто, через Большой канал. Барочная церковь 1710 года, архитектор Джорджо Грасси. В Венеции поразительные церковные власти – они разрешили сделать посередине храма архитектурную инсталляцию по случаю биеннале. Инсталляция называлась «Роддом» и выстроена была как своего рода рождественский вертеп. То есть это был маленький домик, все стены которого усеяны круглыми дырками, составлявшими некий орнамент, заглянув в некоторые из них, можно было увидеть зародыши будущих архитектурных идей. Замысел выставки зародышей принадлежал знаменитому русскому куратору Юрию Аввакумову, сами по себе идеи были маленькие, иногда прекрасные, иногда не очень интересные, но весь этот дом светился изнутри. Свет лился из всех отверстий и создавал ощущение, что дом выстроен из света и тени. Барочная церковь – это такое пространство, в котором трудно выставить что-нибудь заметное, уж очень оно активно само по себе. Еще труднее сделать там что-то современное. Но инсталляция смотрелась идеально, будто была там всегда.
Это уникальное свойство Григоряна – с одной стороны, он очень современный архитектор, с другой, он легко встраивается в историческую архитектуру, будто работает не сегодня, а вообще работает, и то, что делает, могло бы существовать в любое время. Это очень важно для понимания его лучшего проекта, к которому я, собственно, и веду.
В Москве есть один такой великий человек Борис Кузинец. Собственно, живет он больше в Израиле, а в Москве строит. Великий он потому, что придумал Остоженку. Не улицу, а тип жизни. Именно ему принадлежит идея сделать из Остоженки район нового суперэлитного жилья. Когда он построил там первые дома, люди впервые увидели, как это должно выглядеть. После него на Остоженке стали строить еще несколько компаний, но до его уровня никто не дотянул. Хотя он очень хороший бизнесмен, но его, в отличие от остальных, интересует не только цена, но и качество изделия. А это редкое свойство среди девелоперов, и обычно очень им мешает, потому что вводит в расходы.
Теперь Кузинец решил строить свой дом в Тель-Авиве. Там перед набережной есть парк, и на него выходят дома первой линии. Участки очень узкие, так получается, что на этаже всего одна комната. Правда, на первом этаже две – гостевые, а потом детская, спальня, столовая, гостиная и бассейн – всего шесть этажей. Есть маленький лифт и лестница.
Фрагмент проекта дома в Тель-Авиве
Когда Юра показал мне проект, я сразу его узнал. Вернее, я узнал его неправильно: я подумал, что это фрагмент иерусалимской стены. Дом сделан так, что сначала кажется, будто в нем вообще нет окон, он весь состоит из каменных блоков, разных по размеру, иногда совсем больших, иногда меньше. Блоки белого иерусалимского известняка. Некоторые из них прорезаны узкими щелями, под произвольным углом, – выглядит как следы то ли стрельбы, то ли еще чего-то похожего...
Потом оказалось, что это дом в дневном виде. В Тель-Авиве очень жарко. И эти каменные блоки – на самом деле как жалюзи. Узкие щели пропускают свет днем, и они так виртуозно рассчитаны, чтобы направлять его в нужные места. А когда жара спадает, стена начинает двигаться, блоки раскрываются, и за ними появляется стеклянный дом. Но самое поразительное зрелище даже не тогда, когда дом полностью раскрыт, а когда вечером в нем горит свет. В щели между каменными блоками, там, где обычно строительный раствор, льется свет. Ощущение, что стена оживает, озаряется изнутри какой-то скрытой в ней энергией света.
У Бориса Кузинца в свое время была вилла на Остоженке, которую тоже строил Григорян, и там уже были эти каменные жалюзи. Слэб мрамора прикрывал стеклянную стену, а когда нужно, поворачивался и полностью ее открывал. В Москве мало солнца, небо обычно серое, но даже так мрамор, сквозь который шел свет, производил огромное впечатление. Можно представить, как это будет в Тель-Авиве.
Борис Кузинец пробовал заказать проект этого дома моему любимому архитектору Моше Сафди, и тот даже начал делать. Потом увидел проект Григоряна – и отказался. Сказал, что лучше не придумать.
Иерусалим такой город, что искусства и архитектуры там, в общем-то, не нужно, там так много без них, что это даже лишнее. Но когда ходишь по его улицам, все время думаешь, как было бы правильно, если бы какой-нибудь архитектор осознал эту особую пластику концентрированной бесформенности, энергию какого-то пламенного хаоса, которым дарят тебя улицы, и научился делать такую же архитектуру. Ну вот это получилось. Юра передал ощущение, когда стена с тобой разговаривает, реагирует на тебя, как мобили Колдера.
Проект дома в Тель-Авиве
Он вообще много чего придумал на тему Иерусалима. Он умеет соединить немыслимую древность этого города с авангардной формой.
В 1949 году Филипп Джонсон, один из самых известных американских архитекторов, построил свой стеклянный дом в Нью-Ханаане. Этот стеклянный параллелепипед, абсолютно прозрачный, на ножках, кажется инопланетным объектом – версия идеального порядка, зависшая над землей и не пересекающаяся с обычной жизнью. Трудно представить себе что-нибудь более далекое от иерусалимских домов с их хаотической на первый взгляд планировкой, нагромождением внутренних дворов, стремлением перепрыгнуть через улицу и расплодиться в соседнем квартале. Григорян в этом году спроектировал частный дом под Киевом. Дом в парке с дубами. Он свободно обтекает деревья, так что некоторые оказываются снаружи, а некоторые попадают во внутренние дворы дома. Если смотреть по плану, это традиционный дом Старого города. Внешние его стены глухие, а все внутренние дворы – стеклянные. И через окно кабинета вы видите двор с дубами, а за ним – собственную гостиную с горящим камином. Это изобретение, этого никто раньше не придумывал. Но суть изобретения – в соединении двух типов: авангардного стеклянного дома и того, который в Иерусалиме принято называть традиционной средиземноморской архитектурой. На тему того, что в архитектуре бывает еврейского, можно спорить бесконечно и толку не будет никакого. Но вот здесь что-то такое появляется. То, что, кажется, сложилось само собой, без всякого архитектора, вдруг переосмысляется и становится ясно найденной формулой. Формулой стены. Формулой плана. Это выглядит невероятно убедительно. Будто не только что придумали, а тысячу лет так строят.
Дом в Тель-Авиве. Архитектор Ю. Григорян
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.