[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ  ОКТЯБРЬ 2009 ТИШРЕЙ 5770 – 10(210)

ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ ОТ ИЮЛЬСКИХ ЩЕДРОТ TV

На четыре вопроса отвечают: Николай Александров, Феликс Дектор, Олег Дорман, Сергей Пархоменко

Беседу ведет Афанасий Мамедов

В июле на телеканале «Россия» в течение четырех вечеров, плавно переходящих в тихую интеллигентную ночь, в отместку уже ставшей привычной трэшевой политике «пусть смотрят все, что угодно, лишь бы в себе особенно не копались», прогнали пятнадцатисерийный документальный фильм Олега Дормана «Подстрочник».

В основе этой вызвавшей немалый ажиотаж телесаги лежали воспоминания о своей жизни переводчицы Лилианны Зиновьевны Лунгиной, известной по замечательному переводу «Малыша и Карлсона» Астрид Линдгрен, легендарного романа Макса Фриша «Homo Faber», знали ее, конечно, и по другим переводам – Гамсуна, Бёлля, Виана, а еще как многолетнюю супругу и соратницу сценариста Семена Лунгина и маму ныне овеянного славой кинорежиссера Павла Лунгина. Поначалу большинству зрителей казалось, что фильм следует смотреть, держа в уме лоции именно этого последнего обстоятельства, тем более что широкая общественность тогда же, в июле, отмечала юбилей режиссера «Острова» и «Царя». Но скоро стало ясно, что навигационные приборы дали сбой – доверяться следует экрану и собственной интуиции.

Монолог переводчицы у одних зрителей вызвал целые пласты ассоциаций, помог закрепить и по-новому взглянуть на прожитое, другим ниспослал открытие заповедного края – страны, из которой родом они и их ближайшие предки. Страны, в которой антисемитизм был частью государственной политики, в которой тот же «Подстрочник» никогда бы не вышел на экраны телевидения, ни летом, ни глухой зимней ночью. Многие посмотревшие фильм Дормана теперь задаются вопросом: «Что же это такое все-таки было? Летний подарок интеллигенции от телеканала “Россия” – или накрыло прямым попаданием начало большого возрожденческого Проекта?» И главное: почему я оказался в большинстве, не потому ли, что переоценил достоинства фильма?

ПРАВДА ЧАСТНОГО ЧЕЛОВЕКА

Николай Александров, филолог, литературный критик, журналист

–   Считаешь ли ты Олега Дормана зачинателем нового киноформата/контента или же «Подстрочник» идет в кильватере классической кинодокументалистики? Как относишься к тому, что одни кинокритики и просвещенные зрители сравнивают его с фильмом Владислава Виноградова «Петр Тодоровский. Монолог в 4‑х частях», а другие говорят, что «Подстрочник» не совсем даже фильм и потому из него выйдет отличный радийный материал или книга, так как голос и слово являются основными составляющими фильма, а изображение – как бы контрапункт, придающий дополнительное напряжение фильму?

–     Нет, я не считаю фильм рождением нового киноформата. Он снят достаточно традиционно, то есть с точки зрения собственно «съемки», видеоряда, ничем не отличается от другой кинодокументалистики. Важнее здесь, на мой взгляд, сама подача, идея, отраженная в названии. «Подстрочник» – то есть иллюстративное следование за рассказом главной героини. Здесь нет режиссерской интонации, режиссерского взгляда. Точнее, режиссер как будто самоустраняется. Все главное связано с голосом, рассказом. Кстати, именно поэтому к «иллюстрациям» возникают вопросы. Нет, когда рассказ подтверждается фотографиями из семейного архива – все понятно. Но почему снимается современная Москва, современный Берлин, Петербург, почему? Это отправная точка воспоминаний, оживление фактуры, фиксация «точки воспоминаний». Почему лицо главной героини появляется на общей фотографии с Горьким в тот момент, когда речь идет о берлинском периоде жизни. Просто так? Или это намеренная фигура умолчания, послание для посвященных? Можно оценить режиссерский такт, стремление дать наибольшую свободу голосу, ведущему повествование. Однако в намеренном упрощении должна присутствовать и режиссерская воля. На минутку представь себе другой возможный видеоряд, отталкивающийся не только от слов рассказчика, но от времени. Так что изображение, на мой взгляд, создает не дополнительное напряжение, а скорее это напряжение намеренно снимает.

–     Современное телевидение, за исключением, быть может, десятка программ, опростилось дальше некуда. Показ на канале «Россия» фильма «Подстрочник», не укладывающегося ни в какие привычные схемы, ни в один кино- и телеформат, выглядит как подарок кремлевских бонз нашей интеллигенции: «Мы и вас, хорошие, приголубим». Значит ли это, что, помимо всего прочего, «Подстрочник» на июльских экранах – событие политически значимое?

–     Нет, не думаю. Скорее уж событие этического порядка. Просто аудитория (или некоторая ее часть) отвыкла слышать простой человеческий голос, без «суггестии», без декламационного давления. Ведь это прежде всего правда частного человека, намеренно субъективный рассказ, каким только и может быть рассказ о своей жизни. Это расположенная к слушателю (зрителю) позиция собеседника. Вот эта частность, персональность, которой нет дела до «объективной» правды, до истории, если угодно, эта память о прожитой жизни, эта личная искренность и простота и подкупают прежде всего. Какая тут политика! Политика только в том, что наш постмодернистский век с легкостью манипулирует смыслами, фактами, трактовками, не стесняется менять голос в зависимости от обстоятельств, то есть не приучен к честности. А вот в данном случае подкупает сама интонация, просодия, отсутствие игры. Голос рождает ощущение подлинности.

–     Читаю блоги. Все восхищаются языком Лилианны Зиновьевны. Кто-то, видимо, из той кондовейшей русофильской породы, которую еще белоэмигрантский Сирин зубрами отечественными назвал, пишет, что, надо же, еврейка, а как по-нашенски-то говорит. Что с нами со всеми происходит? Ведь Лунгина говорит на нормальном, я бы даже сказал, одомашненном русском языке, она в телевизионную стойку не становится. Неужели живой русский язык подменяем либо серым чиновничьим сукном, либо блатной феней? Скажи, успех этого фильма ты связываешь с возвращением к родному языку?

–     Отчасти я, собственно, об этом сказал. Ощущение «другого языка» здесь рождается от позиции рассказчика. И еще одна важная вещь. Вот где можно говорить о другом формате. Подробный, детальный рассказ, неспешное повествование, которые еще относительно недавно были приметой даже застольной беседы, когда рассказчик, не вызывая раздражения у аудитории, мог начать свой монолог с сакраментально-литературной фразы: «Я помню, как летом 1... года, в городе N, вместе с моим приятелем NN мы отправились...» – фразы, которая уже сама настраивает аудиторию на длительный рассказ, с подробностями, деталями, отступлениями. Такой рассказ уходит из нашей жизни, не вписывается в наш ритм, в наш модус вивенди. Сегодня более распространен рассказ «анекдотический», опускающий детали. Ведь это даже в мемуаристике так – достаточно привести в пример, скажем, книги Гриши Брускина.

–     Пространство «Подстрочника» предназначено для говорения только одного человека… Любое лицо, которое мы видим на экране, призывает нас слушать, лицо же Лилианны Лунгиной – особенно. Фильм захватывает в свою длительность буквально с первых кадров. Мы тут же смиряемся с тем, что именно «неограниченная длительность есть высшее состояние бытия». Как ты относишься к этой минималистской работе оператора Юсова? Не кажется ли тебе, что его камера в пределах лунгинской квартиры совершенно лишена свойственной всем камерам патологической жестокости следящего, и именно с юсовской благорасположенной камеры начинается момент сакрализации фильма, его ухода в мифическое прошлое, вообще в мифическое?

–     О сакрализации я бы здесь не говорил (тем более что помимо собственно операторской работы есть еще и монтаж, и дотошный зритель увидит случайные переходы с общего плана на крупный, например). Просто камера дает свободу рассказчику, не навязывает себя, но в то же время и не «преподносит» его как-то по-особенному. Камера честно играет роль посредника, дает возможность слушать и следить за рассказом. Она как будто незаметна, скупа, лаконична. Она позволяет сосредоточиться на главном герое без отвлечений. Камера не поправляет, не комментирует, она просто ровно выписывает «подстрочный перевод», она свидетельствует о голосе и ни о чем другом.

МЫ С ОЛЕГОМ НЕ ПРОСТО «ПОДЕЛЬНИКИ», МЫ – ДРУЗЬЯ

Феликс Дектор, продюсер фильма «Подстрочник»

–   Как правило вы работаете с еврейским культурным наследием, я сейчас имею в виду не только мегапроект – полное собрание сочинений Владимира (Зеэва) Жаботинского. Фильм «Подстрочник» настолько же еврейский, насколько еврейской – с некоторыми оговорками – можно было бы считать значительную часть советской интеллигенции. Так чем же вас заинтересовал этот «в меру ассимилянтский» фильм, как выразился кто-то в Сети. На каком этапе вы стали продюсером «Подстрочника» и закончилась ли ваша миссия с его выходом на экраны телевидения?

–     Я действительно был продюсером предыдущей работы Олега Дормана – документального телефильма «Ребе в аэропорту». Там была моя идея, участие в организации кастинга, съемок, в переговорах со спонсором, которым стала Федерация еврейских общин России. Что же касается «Подстрочника», то здесь все было иначе. Есть такой анекдот. Приходит некий молодой человек в цирк и предлагает свои услуги. «Что вы умеете делать?» – спросил директор цирка. «Я умею подражать птицам», – ответил молодой человек. «Это нам не интересно», – сказал директор. «Очень жаль», – сказал молодой человек и упорхнул в окошко. Так вот, продюсер, сценарист, режиссер, оператор, а также литературный, музыкальный и прочий редактор сериала «Подстрочник» – Олег Вениаминович Дорман. Он все это придумал и сделал. Убедил Лилю Зиновьевну Лунгину рассказать «о времени и о себе», а Вадима Ивановича Юсова – сохранить на пленке ее рассказ. Правда, не смог убедить российских «директоров», что это интересно. Им под стать оказались их израильские телеколлеги. Полгода назад директор и главный редактор канала «Израиль-плюс» Л. Блехман, отсмотрев все пятнадцать серий (!), сказал: «Нашей публике это неинтересно». И зрители «Израиль-плюс» ушли в минус. После того как «РТР Планета» устроила мировой показ «Подстрочника», мои израильские (литовские, американские) друзья-приятели, которым не довелось увидеть какие-то серии, достают меня вопросом: как увидеть весь фильм? Израильтянам, пользуясь случаем, советую: спросите Блехмана. Мы с Олегом не просто «подельники», мы – друзья. И в данном случае я видел свою «миссию» в том, чтобы помочь талантливому другу деньгами, необходимыми для завершения его работы. Без этого он мог маяться с фильмом еще лет одиннадцать. Теперь он сделал свое дело, люди увидели прекрасную картину, и он пойдет дальше. В добрый час!

–     За рубрику «Из нашей почты» в журнале отвечаю я. Не такая важная, зато какие характеры!.. И как же порой люди – при всей их самости, брутальности, неуемности – поддерживают, того не подозревая, общий фон, коллективное сознание, настроение, ложную табуированность. В прошлом номере опубликовали письмо-реакцию на статью Михаила Горелика «Пять французских слов», которую вы наверняка читали, завершалась оно показательно: «Убожество – эта Ваша рецензия! И национальная озабоченность…» Не хамский тон меня зацепил, к хамству мы люди привычные, а уверенность автора лапидарной эпистолы в том, что любой разговор на «национальную тему» априори выказывание «национальной озабоченности». Не кажется ли вам, что эта пресловутая уверенность – проявление нашего сегодняшнего общего фона: «национальная тема» есть сужение рамок, разжигание национальной розни, а значит, mauvais ton, по автору письма, – «убожество»?

–     Может быть, в целом вы и правы, но в данном случае мне так не кажется. Я, между прочим, тоже причисляю себя к людям национально-озабоченным. Однако думаю, что автор письма, которое вы цитируете, подразумевает «национальную озабоченность» в кавычках. Его коробит менторский тон рецензента, который, посмотрев две серии из пятнадцати, торопится указать режиссеру Дорману на «ошибки», «недоработки»... Отсюда и «хамский тон». Мне лично ближе следующее письмо, опубликованное в вашей подборке: «Очень жаль, что критическая статья Михаила Горелика появилась преждевременно, до того, как были увидены все серии “устного романа” Лунгиной. Женщина с прекрасным образованием и замечательным русским языком очень доверительно говорит со своей аудиторией. Покровительственный, а временами явно осуждающий тон комментатора здесь неуместен».

–     «Подстрочник» Олега Дормана вышел именно тогда, когда началось возрождение отечественного документального фильма, о чем пока что, к сожалению, свидетельствуют лишь фестивали да закрытые показы. Вам интересна эта возрожденческая волна, будете ли вы работать как продюсер в документальном российском кино?

–     В последнее время стараюсь не отвлекаться от «мегапроекта» полного Жаботинского. Тем не менее я был бы счастлив продолжить сотрудничество с Олегом. Он снял шесть документальных лент, однако чувствует себя не столько документалистом, сколько режиссером художественного кино. Надо полагать, мы увидим его и в этом качестве.

–     В блогах натыкаюсь на некую экзальтированную даму, которая на полном серьезе советует учить историю по монологу Лунгиной. То, что Лунгина рассказала только ее, Лунгиной, правду (в чем и состоит ее человеческий подвиг) и что есть еще другие, даме как-то невдомек. Не дойдем ли мы до того, что нам придется защищаться от индивидуальной правды «Подстрочника»?

–     Вот уж чего не стоит бояться! Пока что дай нам Б‑г защититься от бездарности, безответственности и конъюнктурности заказчиков, с одной стороны, и халтуры исполнителей – с другой.

ОНИ ХОРОШО ЗНАЮТ СВОЕГО ЗРИТЕЛЯ

Олег Дорман, режиссер

–   Кажется, Ахматова говорила, что у каждого нормального русского интеллигента есть «своя пластинка», некий автобиографический текст-отчет, который он пишет о себе, в себе постоянно подправляя. Не кажется ли вам, что свой киномемуар Лунгина начала оттачивать задолго до начала съемок, не потому ли и предложила назвать фильм «Подстрочник»? Не с этим ли связано и то немаловажное обстоятельство, что фильм вышел одноголосный? Вообще, когда вы пришли к решению максимально устраниться в этом фильме, с начала съемок или уже в монтажной?

–     Название для фильма предложил я. Лилианна Зиновьевна не раз отказывалась сниматься и с большими сомнениями приняла в конце концов предложение. К решению максимально устраниться я пришел в тот давний миг, когда решил освоить ремесло кинематографиста.

–     В одном из интервью вы говорили о фильме, ставшем телевизионным суперсобытием: «Я в течение одиннадцати лет ходил по каналам, показывал материал, писал письма, но все говорили, что зрителю такие фильмы не нужны». Ни за деньги, ни так, ни в культурную «Культуру», ни куда-либо еще. И если бы не люди, «имеющие ходы», трудно сказать, когда бы этот фильм появился и появился бы вообще. Не кажется ли вам, что у крупных начальников отечественного телевидения проблемы с реальностью, что они не так хорошо знают своего зрителя, как им кажется?

–     Нет, мне так не кажется. Они хорошо знают своего зрителя.

–     С первых же кадров фильма «Подстрочник» я чувствовал: Лунгина тут «уходящая», и дело не столько в ее возрасте, сколько в обозначении близкого тебе чужого, которое с фантастической легкостью стирает грани между этим самым чужим и твоим. Возможно, поэтому в голове крутились слова Кокто: «Снимать кино – значит заставать смерть за работой». Иногда и не надо обладать какими-то сверхъестественными способностями, чтобы почувствовать: этот мир от мира иного связан «проходами»/порталами (опять же знаменитый фильм Кокто). Для вас, как для первого человека, воспринявшего чужое как свое, с уходом героини контакт оборвался или Лунгина, как говорится, ведет вас и поныне?

–     Вы действительно хотите, чтобы о таких интимных вещах я рассуждал на потеху публике?.. Не сочтите за резкость, но это не имеет отношения к чужим людям. Павел Лунгин не боролся за фильм и не принимал участия в работе над ним. Когда фильм был сделан, я подарил копию Павлу. Его знакомые обратились на канал «Культура», где «Подстрочнику» – на этот раз уже готовому – не в первый раз отказали.

–     Лилианна Лунгина в детстве была в Палестине (с ваших слов, оказывается, два раза: в пятилетнем возрасте и в возрасте отроковицы, то есть в период максимального впечатывания в сознание). Тем не менее она практически не касается этой чрезвычайно важной темы, ничего не говорит о посещении своей исторической родины. О том, что начинала учить иврит, опять же узнал с ваших слов. Такое чувство, что либо ее там ничего особо не впечатлило, во что верится с трудом, либо, что вероятнее, умышленно не касалась этого вопроса перед камерой, возможно даже по старой советской привычке: нехорошо демонстрировать свое еврейство, неинтеллигентно, когда обращаешься к городу и миру. Есть еще вариант: может, в книге «Подстрочник» она скажет больше?

–     Ее историческая родина – Россия. Про поездку в Палестину она рассказывает все, что помнит. Ее как раз впечатлило очень многое, и все это она описывает – даже запахи. Она касается всего, что касалось ее, – в том числе, само собой, и связанного с ее национальностью. В книге действительно об этом будет больше, потому что и объем книги больше. Например, Лилианна Зиновьевна рассказывает там о судьбе Михоэлса и Еврейского антифашистского комитета, об особенностях антисемитизма в разные исторические периоды, о положении евреев в Советском Союзе в пятидесятых, шестидесятых, семидесятых годах об отъездах и отказниках, о своих впечатлениях в девяностых годах от коренных израильских евреев (они восхитили ее).

ПРОСТОТА, ОБНАЖАЮЩАЯ МАСТЕРСТВО

Сергей Пархоменко, журналист и издатель, директор издательства «CORPUS»

–   Как вы думаете, какой была бы судьба «Подстрочника», если бы его показали лет десять назад?

–     Фильм имел бы успех в любом случае. И десять лет назад тоже. Другое дело, что вокруг него не разразилось бы столь бурной, мощной дискуссии: десять лет назад еще не было такого чрезвычайно доступного и во всех смыслах удобного инструмента, как Интернет. Не было привычки к публичному обсуждению, спору при помощи Интернета. Мне кажется, у фильма «Подстрочник» есть две истории: одна – самого фильма, вторая – его появления на экране и резонанса с ним связанного, прежде всего интернетного. Вторая история мне также чрезвычайно интересна, огромной волной споров и обсуждений. Ее бы десять лет назад точно не было. Что касается самого фильма. В то время массовое отвращение к телевидению еще не было столь острым, и я полагаю, аудитория у фильма Олега Дормана была бы значительно шире хотя бы потому, что люди больше смотрели телевизор.

–     Не кажется ли вам, что успех фильма в значительной степени связан с преднамеренной – таковы уж были в те нелегкие переходные годы условия съемок – игрой в «черновой вариант», «брульонность», «дневниковость», благодаря чему у зрителя создается ложное ощущение, что и он так же может завалиться к кому-нибудь в гости, усадить имярека перед камерой, включить аппаратуру и длинно-длинно снимать… А скажешь ему: «Врешь, гад, не получится», так ведь обидится, и фильм моментально зачислит в «плохое кино».

–     Насколько я знаком с историей появления этого фильма – многолетней и непростой – авторы абсолютно не намеревались играть в простоту, как-то симулировать ее. Фильм делался не то что в скромных – в крайне скудных условиях: авторы считали буквально каждую копейку, были чрезвычайно стеснены в средствах. Простота, которая в этом фильме играет столь важную роль, абсолютно естественная. Этот аскетизм, на мой взгляд, даже подчеркивает их мастерство. В частности, мастерство замечательного оператора Вадима Юсова и, конечно же, мастерство режиссера Олега Дормана, сумевшего создать скромный, но в то же время необыкновенно выразительный материал. Это же касается и архивной работы, и небольшого, но очень важного объема натурных подсъемок в тех местах, где разворачиваются события, описываемые Лунгиной. Так что эта простота – очень естественная, вынужденная, и она только обнажает мастерство, которое позволило авторам такими аскетичными средствами добиться такого серьезного эффекта, в том числе эффекта эстетического. Это правдивая простота, реальная, обусловленная тем, что у этих людей находилось в руках. Вы же не будете «ложной простотой» называть карандашный рисунок только потому, что он не цветной. Дорман «рисовал» тем, что было у него под рукой на тот момент.

–     Интересоваться разного рода подстрочниками реальных и вымышленных судеб – удел телевидения, в силу его достаточно специфичной коммуникативной природы. У книги иная природа, требующая и от читателя иных, не свойственных телезрителю качеств, и от рассказчика, к которому обратиться за помощью можно разве что через «крылатых» посредников. Вы, как издатель «Подстрочника», не боитесь ли этого? Надеетесь ли вы на волну интереса к фильму Олега Дормана?

–     Я ничего такого не боюсь. Разумеется, тот факт, что фильм «Подстрочник» вышел на экраны телевидения, меня, как издателя, очень радует и, несомненно, питает какими-то дополнительными надеждами: теперь для значительно большего количества людей обложка будет ассоциироваться с фильмом. Должен вам сказать, что мы начали работать с текстом «Подстрочника» задолго до того, как фильм попал на экран. Причем тогда особенных надежд на такой вот широкий показ не было. Ориентировались исключительно на сам текст, на его качество, на личность рассказчицы, на содержание, на литературные достоинства рассказа. Нам этого было вполне достаточно, чтобы начать работу с книгой. Показ же по общероссийскому каналу для нас в некотором смысле – премия, бонус… Хотя, не стану скрывать, наше издательство изначально приложило к показу «Подстрочника» некоторое усилие. (Прежде всего, со стороны главного редактора Вари Горностаевой.) Мы были в числе тех немногих – писатель Борис Акунин, телевизионный журналист Леонид Парфенов и еще несколько человек, – кто увидел «Подстрочник» еще до того, как он появился на экранах телевидения. И конечно, нам очень хотелось, чтобы какое-то количество людей сначала увидело бы этот фильм на домашних CD-проигрывателях. Теперь можно сказать, что наши скромные усилия в этом направлении возымели кое-какой результат. Так что для нас, как для издателей, это не более чем удачное стечение обстоятельств. Но хотелось бы отметить, что к этой книге я отношусь исключительно как к книге и считаю, что мне попал в руки замечательный литературный материал. Я прежде всего занят им и совершенно не собираюсь строить планы на побочных, сторонних обстоятельствах. Хотя, как трезвомыслящий и взрослый книгоиздатель, постараюсь воспользоваться ими.

–     Почему такой ажиотаж вызвала тема антисемитизма в телеповести Лунгиной? Об этом не единожды писали, пишут, об этом не раз говорилось с экранов телевизора. Однако почитаешь блоги – и такое ощущение, будто впервые услышали, будто впервые дошло.

–     Мне кажется, что тут вы немного преувеличиваете. Я довольно внимательно следил за ходом той дискуссии, которая разразилась в Интернете, в печати, на радио. Не сказал бы, что антисемитский мотив, антисемитская тема как-то заметно выделялась на фоне прочих тем. Понятно, что тема эта вообще не могла остаться не замеченной, поскольку в самом повествовании есть немало эпизодов, которые с этим связаны, да и личность рассказчицы, в этническом, так сказать, смысле, вполне характерна. Но, признаться, я ожидал худшего. Казалось бы, иные комментаторы фильма должны были зациклиться на антисемитской теме гораздо сильнее, но обошлось… Что касается того, впервые они услышали об антисемитизме или не впервые. Люди, составляющие большинство «интернетовского населения», – молодое поколение, и они не очень в курсе того, что государственный антисемитизм составлял часть государственной политики Советского Союза на протяжении всего его существования, за исключением, быть может, самых первых лет. Да, родители не очень им про это рассказывают, должно быть, гонят от себя эти неприятные воспоминания, и вообще с той поры много времени прошло. То есть, я хочу сказать, что для значительного числа молодых людей это и в самом деле новость. Но есть новости и покруче, например, продовольственный дефицит в Союзе. Для многих сегодняшних молодых людей это новость. Они не понимают, как это – не найти на ужин той еды, которой хочется, если даже и деньги вроде бы в кармане есть. Они не понимают, как это – не ездить в отпуск за границу. И таких людей довольно много, и они вполне нормальные, не сумасшедшие. Человек быстро привыкает к хорошему и быстро забывает плохое. Я не стал бы делать из этого каких-то глубоких выводов. Вообще, на мой взгляд, та когорта полупрофессиональных антисемитов и фашистов, которая с большим удовольствием гарцует на этой теме во всяких блогах в Интернете, в данном случае оказалась несколько пришибленной впечатлением от этого фильма. Видимо, этим пыльным мешком им попало по голове довольно сильно. Это меня обрадовало: ожидал гораздо более истеричной реакции, более примитивной и злобной.

Соглашусь с участниками беседы, главное в «Подстрочнике» – рассказ, голос рассказчицы, по Николаю Александрову, «личная искренность и простота». Качества, которые невозможно подделать. Без которых документ, история жизни никогда не станет артефактом.

Именно эта природная обаятельность, открытость самобытного человека обезоружила «когорту полупрофессиональных антисемитов», простивших Лунгиной все ее «еврейские штучки» за одну только серию о няне, которую не удалось отселить, зато хватило ума правильно похоронить.

Ортега-и-Гассет полагал, что большинство недугов человечества связаны с тем, что «серая масса» на протяжении многих веков выступала от лица «всего общества». Испанский «теоретик элиты» считал, что существуют как бы две разновидности рода человеческого, два «ордена»: «народ», или масса, являющаяся «косной материей исторического процесса», и «элита» – особо одаренное меньшинство, творцы подлинной культуры, предназначение которых – оставаясь в меньшинстве, сражаться с большинством. Путь спасения культуры он видел в сохранении духовных ценностей «лучших».

Я не верю в то, что, исходя именно из этого или схожего с ним положения, «Подстрочник» (не без участия «элиты» или «элит») угодил этим летом на отечественные экраны, иначе его бы не пробивали так долго и не показывали бы, рассчитывая на незначительную аудиторию и на распаренные жарою мозги. Впрочем, догадку мою можно легко опровергнуть очередной демонстрацией фильма.

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.