ГЕОРГИЙ ШЕНГЕЛИ

Из своей поездки в Одессу поэт Александр Рапопорт привез тщательно изданный интереснейший литературоведческий сборник «Дом князя Гагарина». Среди прочих солидных и дотошных публикаций в нем целиком присутствует томик Георгия Шенгели (1914–1939) «Еврейские поэмы», изданный в Одессе в 1920 году.

«Эта книга отпечатана Экономической типографией по поручению книгоиздательства “Аониды” в количестве 360 экземпляров на простой бумаге и 40 нумерованных экземпляров на бумаге ватманской» – так сообщает о скромном тираже в четыреста экземпляров забытое издание.

В разделе «Рифмы и мы» журнал «Лехаим» публикует творчество поэтов нынешних. Тем не менее представляется мотивированным напечатать десяток блистательных стихотворений из давней книги Георгия Аркадьевича Шенгели, о котором Юрий Олеша когда-то сказал: «Он навсегда остался в моей памяти как железный мастер, как рыцарь поэзии, как красивый и благородный человек – как человек, одержимый служением слову, образу, воображению…»

Остается поблагодарить издателей одесского альманаха за позволение позаимствовать стихи из их публикации.

Асар Эппель

 

Семиты

 

Разомкнут горизонт, и на простор из плена

Прибоем яростным летят сыны земли.

В излогах берегов воздвигнулись кремли,

Сидона гавани и молы Карфагена.

 

А на глухой восток, где каменная пена

Ливанских гор горит, вся в щебенной пыли,

В горящий зноем горн упорно залегли, –

В двенадцать областей, – ревнивые колена.

 

Их черные глаза во глубь обращены,

Считают вихри сил в провалах глубины,

Где в темном зеркале мерцает лик Йе-говы.

 

Где наковальнею и молотом душа

Сама в себе плотнит навечные оковы,

Вдали от вольных вод безвыходно греша...

 

 

Пустынник

 

Полуднем пламенным, средь каменных долин,

Где тонко вьется нить безводного Кедрона,

Сбивая посохом горячий щебень склона,

Он тихо шествует, безвыходно один.

 

Присев в пустой тени иссушенных маслин,

Томительно глядит в просторы небосклона,

И в пепел древних глаз, в бездонное их лоно

Роняет яблоки незримый райский крин.

 

И в глину твердую втыкая грузный посох,

Он вновь идет путем, хрустящим на откосах,

Пустыню вечную отпечатлев в глазах.

 

И рыжим золотом под этим бледным небом

Плывет верблюжья шерсть на согнутых

плечах,

Там, где Фавор прилег окаменелым хлебом.

 

Моисей

 

Ты родился в раскатах грома

Под Фараоновым бичом.

В обмазанном смолой Содома

Корыте над глухим прудом

Лежал, качаемый волною,

Тая косноязычный крик,

И в зной, налитый тишиною,

Его послать не мог язык,

Стесненный Б-жией рукою.

Возрос. И при дворе царя,

Колышим гневом неуемным

И волей сдавленной горя,

Ты встал проклятием огромным.

Клокоча и кипя как горн,

Ребенок на путях витийства,

Ногами попирая терн,

Ты первое свершил убийство.

Бежал. Обжег песком пустынь

Подошвы с натруженной кожей

И видел в зное облик Б-жий

Неизглаголемых святынь.

Ведя верблюда к водопою,

Минуя каменистый склон,

Неопалимой купиною

Ты был навеки опален.

 

 

Багряное железо сердца,

Как воск, оттиснуло печать.

И казней громовую рать

Обрушил ты на иноверца.

Как скалы непреодолим,

Звал тьму и воды полнил кровью,

Проказу сеял, веял дым,

Твоим веленьем Серафим

Прошел по каждому становью

С мечом губительным своим.

И темной смертью потрясая,

Ты одолел неравный торг,

И плен трехвековой расторг,

И вывел свой народ из края,

Где каждый глиняный кирпич

Замешен был на детской крови,

Где истекал в бессильном зове

Непрекращающийся клич.

И сорок лет в песках пустыни

Твой вился, твой метался след,

И ропоты, и крик гордыни, –

Ты сокрушал их сорок лет.

Ты медного воздвигнул змия,

Ты золотого сжег тельца,

И пеплом воды ключевые

Заквасил ты, и до конца

Их пили павшие в пороках.

В теснинах, на горах высоких

В борьбе с напором вражьих сил

Ты встал в молении трехдневном

И, к небесам в упорстве гневном

Вздев руки, их окостенил.

И говоря в синайских громах

С железногласым Б-жеством,

Ты выбил в каменных отломах

Законы вековым резцом.

И яро раздробив скрижали

У ног отпадших сыновей,

Вновь шел ты в громовые дали

Средь вулканических зыбей.

И Б-гу рек: – Не смей карать их!

А если нет – то и меня

Извергни в огненных проклятьях

Из вечной книги бытия! –

И к утру, помертвев в печали,

Ты головы поднять не мог.

А над тобой покорный Б-г

Чеканил новые скрижали.

 

 

Ависага

 

Подобно углю, что, истекши жаром,

Холодной опыляется золой, –

Певец Давид скрывает пеленой

Плеча, не опаленные загаром.

 

На ноги тянет теплые меха,

Велит жаровни разожечь у ложа,

Но старческая леденеет кожа,

И сердца жизнь – неслышимо тиха.

 

Но в жаркий полумрак опочивальни,

В дыхание сандаловых углей

Вдруг вбрызгивается простор полей,

Полынный, пряный дух долины дальней:

 

Безропотна, испуганна, проста,

Суннамитянка входит Ависага.

Плывет очей сапфировая влага,

И рдеет смуглой кожи теплота.

 

И душное откинув покрывало,

Скрываючи томленье и испуг,

Она сплетением горячих рук

Царя больную грудь опеленала.

 

И к ней прильнувши грудью золотой,

Над мглой царевых глаз клоня ресницы,

Сияла теплым взглядом кобылицы

И дрожью мышц передавала зной.

 

И греющее было сладко бремя,

И оживленный призывает царь

Начальника певцов и хор, как встарь,

Ладонью прикрывает лоб и темя.

 

И – огненосный пенится псалом,

Как смоквы зрелые, спадают звуки.

В них клокотание последней муки,

Последней радости свежащий гром.

 

А Ависага простирает взоры,

Не слушает великого певца:

Пред нею солнце, солнце без конца

И знойные ее родные горы.

Экклезиаст

 

Закат отбагровел над серой грудой гор,

Но темным пурпуром еще пылают ткани,

И цепенеет кедр, тоскуя о Ливане,

В заемном пламени свой вычертя узор.

 

И черноугольный вперяя в стену взор,

Великолепный царь, к вискам прижавши

                                        длани,

Вновь вержет на весы движенья, споры,

                                        брани

И сдавленно хулит свой с Б-гом договор.

 

Раздавлен мудростью, всеведеньем

проклятым,

Он, в жертву отданный плодам

и ароматам,

Где тление и смерть свой взбороздили след, –

 

Свой дух сжигает он и горькой дышит гарью

– Тростник! Светильники! – и нежной

                                        киноварью

Чертит на хартии: Все суета сует.

 

Разрушение

 

Кровь стала сгустками от жажды

воспаленной.

Иссохшая гортань не пропускала хлеб.

И город царственный весь превратился
                                         в склеп.

И в знойных улицах клубился пар зловонный.

 

И вот – задавлены. Искромсаны колонны,

И покоренный царь под иглами ослеп,

И победители, как по пшенице цеп,

Прошли по всей стране грозою

исступленной.

 

Из чаши жертвенной поили лошадей,

Издрали мантии для седел и вожжей,

И Летопись Царей навек запечатлели.

 

Минувшим, небылым святая стала быль.

Но в Раме выжженной восплакала Рахиль,

И те рыдания сквозь время пролетели.

 

Кровь Захарии

 

Захария убит. И кровь его семь лет

Стояла лужею, клубясь горячим паром,

О преступлении вещая в гневе яром

И Г-спода моля о ниспосланье бед.

 

И кровью теплою свой окропляя след,

Навуходоносор железным пал ударом;

Иерусалим овит клокочущим пожаром,

– Но кровь Захарии – как неизбывный бред.

 

Откуда эта кровь? – царь вопросил евреев,

И сжегши сто быков и пеплом кровь усеяв,

Вновь лужу свежую узрел на месте том.

 

Сто юношей он сжег, и так же кровь пылала.

– Тогда я весь народ здесь поражу мечом! –

И семилетнюю тоску земля впитала.

 

Спиноза

 

Они рассеяны. И тихий Амстердам

Доброжелательно отвел им два квартала,

И желтая вода отточного канала

В себе удвоила их небогатый храм.

 

Растя презрение к неверным племенам

И в сердце бередя невынутое жало,

Их боль извечная им руки спеленала

И быть едиными им повелела там.

 

А нежный их мудрец не почитает Тору,

С эпикурейцами он предается спору

И в час, когда горят светильники суббот,

 

Он, наклонясь к столу, шлифует чечевицы

Иль мыслит о судьбе и далее ведет

Трактата грешного безумные страницы.

 

Храм

Победоносного Израиля оплот

И Б-га Вышнего приют неистребимый!

Где слава гордая? Исчезла, точно дымы,

И в трещинах стены убогий мох растет,

 

Да юркая пчела, сбирая дикий мед,

Жужжит и вьется там, где пели серафимы,

И вековечною стальной тоской томимый,

У врат святилища рыданья льет народ.

 

Но храм разрушенный все был на страже Б-га:

Когда Отступника влекла его дорога,

И Я-гве алтари он дал богам земным, –

 

Вкруг идолов огонь заполыхал багряно.

Израиль, радуйся развалинам твоим:

В них гроб язычества и плаха Юлиана.

 

Иудеи

 

Народ, чье имя – отгулье Иуды,

Влачащий на себе его судьбу, –

О, не в твоем ли замкнутом гробу

Созрели пламенеющие руды?

 

Но там ли Б-г сокрыл свою трубу,

Чей вопль сметет последние запруды,

Когда на суд прихлынут трупов груды,

И гордый царь поклонится рабу?

 

Народ! Влачи звенящие оковы:

Ты избран повеленьем Ие-говы

Распространить священные лучи.

 

И миру благовествуя спасенье,

Иди! Иди закланцем отпущенья,

И о своем страдании – молчи.

Публикацию подготовил
Асар Эппель

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.