Ирина Врубель-Голубкина и Михаил Гробман: «У НАС НЕ ПАХНЕТ БЫТОМ»

Беседу ведет Алиса Найман

Мое знакомство с Гробманами началось более десяти лет назад, когда писатель Наум Вайман обратился ко мне и моему мужу Алексу Найману с предложением сделать фильм о круге журнала «Зеркало» для российского канала «Культура». Мы с радостью согласились, и Наум повез нас знакомиться с Гробманами, предварительно напугав. Мало того, что Гробман – известнейший художник, представитель второго русского авангарда, он еще и тип художественного гуру, наподобие Бретона и Бенуа, создатель художественных групп и объединений, вечно окруженный блестящими талантливыми людьми. Кто только не был их друзьями, весь цвет русской (и не только) художественной элиты. От перечисления имен у меня тряслись поджилки. Входя в их квартиру в центре Тель-Авива, в тихом тупичке недалеко от моря, я ожидала увидеть Зевса-громовержца и его суровую супругу Геру. Эти олимпийцы, представлялось мне, мгновенно раскусят наши неловкие попытки казаться умными, взрослыми профессионалами, с достоинством представляющими свои идеи о будущем фильме. Но произошло неожиданное. Не было никаких громовержцев, а были потрясающе интересные, простые люди, свои люди, заинтересованные в том, чтобы наше общее дело – фильм «Омоним» – получилось как можно лучше. С тех пор я являюсь постоянным и преданным читателем журнала «Зеркало». Можно сказать, что времена толстых литературных журналов прошли. Для всех, знакомых с историей русской литературной жизни, понятие литературного журнала ассоциируется в первую очередь с именами Пушкина и Некрасова, когда «Современник» стал основой литературно-критического процесса и печатал новейшие произведения писателей своего времени – Толстого, Гончарова, Тургенева. В советские времена журналы попали под такой же гнет партийной большевистской цензуры, как и остальная литература, и потеряли всякое влияние. Ренессанс толстых журналов произошел в период перестройки, когда они стали публиковать острейшие материалы на актуальные темы и, кроме того, вернули к жизни огромное количество книг, запрещенных коммунистами. Однако через некоторое время, когда запас «полочных» книг иссяк, интерес широкой публики к журналам сошел на нет. То же самое, по понятным причинам, произошло с там- и самиздатом. Но литературные журналы продолжают существовать. У них есть, пусть и не такой широкий, как раньше, круг читателей. Статус толстых журналов изменился, но они остаются неотъемлемой частью литературного процесса. Именно с этого мы начинаем беседу с Ириной Врубель-Голубкиной и Михаилом Гробманом.

М. Гробман

– В чем смысл современного литературного журнала?

Ирина Врубель-Голубкина. Журнал – это пространство, где формируется литература. Это на самом деле и есть живая жизнь литературы. Человек, печатаясь в определенном журнале, тем самым определяет свою среду, он отвечает на определенные вопросы, которые интересны этой среде, поставлены ею. Журнал создает поле для сопоставлений. Это как выставка у художников: когда твоя картина висит рядом с другими картинами такого же уровня и направления, она попадает в правильный контекст, и ты сам в состоянии ее оценить. Это включение в нужное ему творческое пространство – необходимый этап в жизни художника или литератора. Журнал – стадия перед одиночеством, период перед собственной книгой. И что интересно, все, кто впервые начал писать у нас в журнале, потом издали свои книги. Вообще, журнал интересен своим разнообразием. И тем не менее, это определенная конструкция, все материалы проходят отбор, тексты связаны между собой неким образом – и это создает особое напряжение. Прочитав журнал, человек может сказать, где он находится, где он живет – в литературном смысле.

– А если не только в литературном смысле, а в геополитическом? Читая «Зеркало», израильский журнал на русском языке, мы узнаем что-то об Израиле? Нам важно знать, что это израильский журнал?

И. В-Г. Да, конечно. Журнал не об Израиле, но это наш взгляд отсюда, совершенно иной, чем в других местах.

Михаил Гробман. И об Израиле тоже.

И. В-Г. Да, и об Израиле, но это для нас не главное, у нас нет никаких тематических установок и ограничений – мы можем говорить о чем хотим. Кроме того, это еще и русский журнал, но наше удаление от метрополии русского языка дает нам отстраненность, которая, по-моему, совершенно необходима для творчества. Я считаю, что Израиль – очень важный литературный и культурный русский центр и всегда таким был. В этом наша особенность: с одной стороны, присутствие, а с другой – отдаленность, отстранение, это очень важно.

М. Г. Нужно сказать так: «“Зеркало” – журнал еврейский?» – «Да». – «На русском языке?» – «Да». – «Израильский?» – «Да». – «Международный?» – «Да». Все «да» сказали или еще что-то забыли?..

– Как начиналось «Зеркало»?

И. В-Г. История «Зеркала» – это на самом деле история группы, история единомышленников. Вначале, в 1989/1990 году, мы издавали «Знак времени», выходивший как приложение к газете «Наша страна». Когда-то это была единственная газета на русском языке в Израиле, которая выпускалась в количестве 800 экземпляров. Она уже стала увядать, но тут приехала огромная алия, и газета стала выходить в десятках тысяч экземпляров. К тому же появились другие газеты на русском языке, возникла конкуренция. Тогда хозяин «Нашей страны» обратился к нам, чтобы издавать приложение. Задача облегчалась тем, что в это время из России приехало неимоверное количество интересных, талантливых людей, пишущих по-русски, которые никогда еще не появлялись в таком количестве в Израиле. В России все сдвинулось, и из этого русского хаоса вдруг – не совсем неожиданно для нас, мы всегда ждали, что нечто подобное произойдет, – появились новые люди. Люди, которые здесь оказались свободными от тех карьер и забот, к которым они были привязаны в своей прежней жизни, и которые здесь, с нами, начали свой творческий путь как писатели и литераторы. В то время в Израиль приехали Александр Гольдштейн, Евгений Штейнер, Дмитрий Сливняк, Александр Бренер, Аркадий Недель, – кто знает эти имена, понимает, что такие люди на самом деле не должны писать в газете. Это были писатели, философы, художники, филологи. «Знак времени» стал для них пристанищем, но вскоре он был уже мал для нас. В результате «Знак времени» закрылся, и очень скоро начал издаваться журнал «Зеркало». Израиль – фантастическая страна, потому что здесь всегда есть какое-то движение, обновление. Одни наши авторы уезжали, другие приезжали. Приехали художник и писатель Павел Пепперштейн, филолог и журналист Глеб Морев, поэтесса Александра Петрова. Большинство из тех, кого мы упомянули, уже разъехались по разным географическим пространствам и в настоящее время живут в Европе, Америке или России. Но для многих из них годы, проведенные в Израиле, стали основополагающими в жизни – потому что именно здесь они стали писателями.

– Получается, что «Зеркало» – это не просто литературный журнал, это еще и среда, побуждающая людей к творчеству, – кстати, не только литераторов. Вы сознательно создаете эту среду, соединяете между собой людей, как-то выбираете, собираете их? И если  да, то в чем ваш рецепт?

М. Г. Рецепт в том, что творческий человек сам ищет себе подобных, тот культурный и интеллектуальный воздух, который ему подходит, без которого он не может жить. И так получалось, что, если человек тем или иным путем попадал в наш журнал и видел, что люди, которые его делают, подходят ему по культуре, по интеллектуальному устройству, по взглядам, – он оставался в компании.

– В одном из последних номеров «Зеркала» было опубликовано интервью с Ильей Кабаковым. Он артикулирует одну интересную мысль, что искусство делается для узкого круга профессионалов. Вы согласны?

М. Г. Что значит «узкий круг»? Скажем, сколько человек во всем мире читают Гегеля? Устинову читают миллионы, а Гегеля тысячи.

– Как вы отбираете тексты? Вы думаете о читателях в это время?

И. В-Г. Когда я отбираю тексты, я думаю о себе. Нет, точнее сказать, о самом тексте и о том, как я его воспринимаю. Потому что я и есть читатель, первый читатель. Отбирая, я реагирую на уровень текста, то есть на его оригинальность, на то, как он меня задевает интеллектуально и эмоционально. В этом нет никакой алхимии – все серьезно погруженные в литературу люди отбирают для себя чтение более или менее именно таким образом. Литература высокого уровня, проза или поэзия, оригинальные мысли – вот основные критерии отбора. Чем текст лучше – тем больше у него будущего… Так всегда было, неважно, в каком времени это произойдет, раньше или позже.

И. Врубель-Голубкина, А. Хвостенко, М. Гробман, Ю. Лейдерман, А. Гольдштейн. 2001 год

– Литературный процесс сейчас очевидным образом разделился на слои. В одном слое господствует массовое чтиво, которое и литературой-то язык не поворачивается назвать, на другом полюсе размещается элитарная литература, которую трудно понять без специальной подготовки. «Зеркало» – журнал элитарный?

И. В-Г. Да, конечно. Наш читатель должен быть подготовленным. Для того чтобы читать наши тексты, читатель должен быть литературным человеком, литература должна быть частью его жизни. Желательно, чтобы у него был определенный запас литературных ассоциаций, без которого он просто не поймет, из чего состоит текст, не будет знать, что он ест. Хотя у полноценного текста должен быть потенциал, позволяющий воспринять его на разных уровнях. Его может по-разному прочесть интеллектуал и неискушенный читатель, которому этот текст тоже что-то скажет.

М. Г. Кто-то из выдающихся людей сказал (не помню, кто точно): что-то, что сегодня является элитарным художественным языком, завтра будет всеобщим достоянием. Конечно, наш журнал элитарен. Но это сегодня он для элиты. Завтра это станет всем понятной прозой или рассуждениями.

– Договорились, через 200 лет авторы «Зеркала» будут читаться массами – если к тому времени книги и литература окончательно не будут вытеснены Интернетом и другими медиа. То, что вы делаете в «Зеркале», как-то соотносится с тем, что происходит в российских толстых журналах? Вы как-то связаны с ними, следите за тем, что там происходит?

И. В-Г. Конечно, мы следим. И не только за журналами, за всем литературным процессом. Нам присылают бесконечное количество материалов. Нужно сказать, что очень много российских авторов начинали именно у нас. Из того невероятного количества рукописей, которое мы получаем, мы печатаем, наверное, около двух процентов. Мы одни из первых напечатали Елену Фанайлову, Павла Пепперштейна, Кирилла Медведева – то есть авторов, которые сейчас очень важны для русской литературы. Именно в нашем журнале после длительного перерыва начал публиковаться Саша Соколов. Все мы – на самом деле одно пространство.

– Вы живете в Израиле с 1971 года. Как вам удается быть в курсе дел российской литературы и находить молодых авторов?

И. В-Г. Это они нас находят. Знаешь, как бабочки, которые летят на запах своего цветка.

М. Г. У нас есть, конечно, свои особенности в сравнении с другими русскими толстыми журналами: мы больше занимаемся еврейством, еврейской историей, еврейской философией. Мы принадлежим к тому, что называется «русское еврейство». Есть евреи, и есть русские евреи – особая субкультура. Наш родной язык – русский, что не делает нас меньшими евреями, и с русским языком мы живем в Израиле.

И. В-Г. Мы – омонимы. Когда-то Александр Гольдштейн дал прекрасное определение в фильме, который вы с Сашей сделали о «Зеркале». Он сказал: «Мы – омонимы, звучим одинаково, а значим совершенно иное».

– Поговорим об Александре Гольдштейне. Можно сказать, что как писатель он родился в «Зеркале».

И. В-Г. Он был с нами еще со «Знака времени», но родился как писатель в нашей среде, в круге «Зеркала». Он сам был одним из создателей этой среды. Все его друзья, единомышленники, соратники – все они были объединены вокруг «Зеркала». Для него, я уверена, эта среда была совершенно необходима. Он, конечно, человек блистательно талантливый и состоялся бы в любом случае, но такого писателя, как Александр Гольдштейн, которого мы знаем сейчас, без «Зеркала» не было бы. После его смерти первый номер журнала был посвящен Саше. О нем писали наши авторы, его друзья – Вайман, Шаус, Штейнер, Гершович, Лобков. Они писали о Саше и о себе – о том, как они приехали, как начали писать, как встретили Сашу у нас в «Зеркале». И из всех этих рассказов складывается картина, дающая представление о том, как важно было для них это время, как оно определило их литературную судьбу. Интересно то, что сейчас происходит с Сашей. Его нет уже два года. И только теперь началось осмысление его творчества. Афанасий Мамедов в журнале «Лехаим» сделал подборку интервью о Саше, он разговаривал со мной, с Глебом Моревым. Борис Дубин, социолог, философ, очень важный в сегодняшней литературе человек, написал интересную статью о творчестве Гольдштейна. «Open space», ведущий российский вебсайт, занимающийся вопросами культуры, выбрал «Спокойные поля» – последнюю книгу Гольд­штейна – одной из книг десятилетия. Гольдштейна читать трудно, он не писатель для легкого и веселого чтения. Но он – настоящий писатель, и люди, существенные для русской литературы, понимают, что он создал собственное литературное пространство, которое невозможно обойти. Я чувствую, что начинается канонизация Александра Гольдштейна, он занимает свое место в русской литературе, и это происходит не чьими-то силовыми усилиями, а само по себе. То, что должно произойти, – происходит.

– Это как раз то, о чем мы говорили: когда элитарное искусство становится общепринятым. Вообще, когда вы говорите «элитарный» – у этого слова положительная коннотация?

М. Г. Только положительная.

И. В-Г. Культуры разговаривают и объединяются между собой именно на уровне элит. Это простонародье на улице может подраться, а «войны культур» не существует. Чем больше культуры, тем лучше и совершенней жизнь. Вот и всё.

– Раз уж у нас зашла речь об объединении культур, то как относятся представители ивритской литературы к вашему журналу? Известно, что раньше в Израиле не приветствовалось любое неивритское творчество.

И. В-Г. Это очень интересно. Мы издали две антологии «Зеркала» на иврите. Первая вышла в 2001 году. Было по-своему увлекательно составлять антологию для совершенно другого читателя. Неожиданно для нас она привлекла к нам молодых ивритских авторов, потому что они почувствовали нашу энергию, которой им, очевидно, недоставало в своем литературном пространстве. В этой антологии есть тексты, которые уже прочно вошли в ивритское литературное сознание, – как, например, «Гимн усталости» Вадима Россмана. Только в газете «А-арец» было семь рецензий на антологию. Вторая антология вышла в 2006 году в одном из лучших израильских издательств «Ам овед». Эти две первые книги современной литературы на русском языке сразу вошли в израильский литературный обиход. И для нас эта работа, перевод «Зеркала» на иврит, тоже была очень важна.

– А подобную антологию на русском языке вы издавали?

И. В-Г. Да. Мы ее назвали: «Символ – Мы. Еврейская хрестоматия новой русской литературы». Русская антология была более за­острена, в нее мы включили то, что считали литературно важным на тот момент. Мы не собирались показывать русскому читателю Израиль – в том смысле, в каком, например, нам было важно показать, кто мы такие, израильскому обществу.

– В 31‑м номере журнала напечатан 4‑й манифест Михаила Гробмана. Можно ли сказать, что это кредо журнала «Зеркало»?

М. Г. «Зеркало» не является идеологическим журналом, где все идут в ногу. У всех разные идеи, направления, предпочтения. Требование к текстам только одно: чтобы это было интересно, чтобы это было талантливо, чтобы это возбуждало мысль, желание проанализировать то же самое по-своему, поспорить или согласиться. Манифест говорит об очень и очень непростом положении дел в современном искусстве. Искусство деградирует в силу многих причин. Речь идет о том, как спастись в этой ситуации.

И. В-Г. Это тотальная критика существующего положения дел в искусстве и указание пути выхода из кризиса.

М. Г. «Критика нечистого разума».

И. В-Г. Так что это не кредо журнала. Это мысли Гробмана, его анализ ситуации. Но эта сфера размышлений нам очень важна, и не случайно сразу за Манифестом напечатано эссе Лёли Кантор-Казовской на ту же тему. В отличие от Манифеста это более теоретическая, философская работа. Если человек хочет узнать, каково положение дел в современном искусстве, как оно пришло к своему теперешнему состоянию, ему просто необходимо прочесть это эссе. Совершенно блистательный анализ! Для меня лично было очень важно прочесть эту статью, просто важно. Она дает возможность намного более свободно ориентироваться в ситуации. Можно идти на выставку и знать, что от нее ожидать. Лёля Кантор-Казовская, историк и теоретик искусства, – преподаватель Еврейского университета в Иерусалиме, специалист по искусству Ренессанса. Ее книга о Пиранези, вышедшая на английском языке, основополагающий труд на эту тему, привлекла к себе огромное внимание. Кроме того, она видный исследователь русского искусства и второго русского авангарда.

М. Гробман и И. Кабаков в Тель-Авиве на выставке Гробмана и Кабакова в Галерее Тель-Авивского университета. 1989 год

– Далее в том же номере напечатаны фрагменты из «Книги дыхания» Ирины Гольдштейн. Что вы можете сказать об этой вещи?

И. В-Г. Мы присутствуем при рождении настоящего писателя. Многие, прочитав Ирин текст, говорят: «Да, это Саша!» На это можно ответить, что, во-первых, она имеет на это право. В сущности, относиться к предшественнику и так или иначе реагировать на его стиль имеет право каждый следующий писатель, и тем более, когда речь идет о такой ситуации… Саша и Ира – это было соединение на небесах.

– Можно сказать, что она сейчас становится одним из важных авторов «Зеркала».

И. В-Г. Я повторяю, мы присутствуем при рождении большого писателя. Она совершенно радикальна, для нее не существует никаких преград. К тому же она – женщина. Женщины гораздо храбрей мужчин. На фоне существующего литературного пространства видно, что Ире есть как писать, Ире есть о чем писать. Мне кажется, что это даже прообраз нового вида литературного текста.

– На что еще вы бы хотели обратить внимание читателей?

И. В-Г. На все! Вот статья Гилеля Казовского о еврейской книжной иллюстрации – первое исследование этой важной темы. В феврале в парижском Еврейском музее откроется выставка еврейской книжной иллюстрации, и статья Казовского – это текст каталога выставки. В каталоге статья появится по-французски, а по-русски, на языке оригинала, – у нас в «Зеркале». Что еще? Проза Дмитрия Бавильского, описание жизни Максима Якубсона, пасынка ленинградского поэта Лео­­нида Аронзона, стихи Михаила Генделева и Евгения Раковича. Гоголь как предшественник Толкиена – тема статьи Дины Хупаевой. И как всегда, «нарушитель конвенции» Алексей Смирнов, на этот раз выдавший формулу: «Тютчев не сумел понять Россию умом, ее понял Де Кюстин». Каждый должен прочесть текст Вадима Россмана и Врежа Никогосяна – «Баллада о невиданных зверях». Невероятно забавно… Очень интересная идея.

М. Г. Вадим Россман – наш постоянный автор, и вот он приводит за собой нового автора, Врежа.

И. В-Г. Вадим жил какое-то время в Израиле. Он автор «Гимна усталости», который сразу же после того, как мы его напечатали в нашей ивритской антологии, стал известен в израильской литературе. Вадим – интеллектуал, философ. Жил здесь, потом сделал пост-докторат в Америке, работал там, а затем поселился в Рязани. Выразился про современную жизнь в России замечательно: «Шанс найти там человека подобного тебе значительно выше, но жить там неприлично».

– Вернусь к вашему интервью с Ильей Кабаковым, очень важному и актуальному.

И. В-Г. В сентябре в Москве был «фестиваль» Кабакова – одновременно пять его выставок проходило. Такое триумфальное возвращение Кабакова на белом коне в русскую культуру. И он стоит того. Кабаков является одним их важных современных русских художников. И одним из умнейших людей, которых я знаю. Эти интервью не новые. Они были напечатаны еще в «Знаке времени». Но, перечитав их сейчас, я поняла, что они абсолютно актуальны. Они важны как для понимания современной художественной ситуации, так и для истории самого Кабакова. Интересно понять, что произошло, что изменилось за эти десять лет, что остается, что уходит. Ну и, кроме того, они были напечатаны еще в доинтернетовскую эпоху, так что не все их видели. А сейчас они читаются как совершенно новый, современный текст. Кабаков – наш постоянный автор. Мы не раз его печатали. И интересно, что тема его последней выставки в Москве – «художник–персонаж», впервые размышления на эту тему были напечатаны в «Зеркале» несколько лет назад.

– Одна из особенностей «Зеркала» состоит в том, что вы занимаетесь историей русского авангарда – с начала XX века и до нашего времени. Вы постоянно печатаете исследования на эти темы, интервью с участниками этих движений.

М. Г. Это происходит по одной простой причине: до сегодняшнего дня люди не знают той культуры, к которой они принадлежат, или думают, что принадлежат. Например, такой потрясающий поэт, как Станислав Красовицкий, который был яркой звездой в 60‑е годы (потом он ушел из литературы, стал священником), или его друг, Валентин Хромов, замечательный поэт, очень важный и для своего времени, и для нашего. Новое поколение их не знает, я имею в виду в России, и потом разносит свое незнание в Израиль, в Америку, в другие места. Люди просто не знают своих лучших поэтов, художников, не понимают, какова иерархия, не отличают плохое от хорошего.Именно поэтому сейчас в Москве огромное количество поэтов хвалят друг друга, печатаются, совершенно ничтожные стихи получают премию Андрея Белого, совершенная графомания, подделка. Издаются какие-то поэтические антологии все с такой же графоманией – и это мир современной русской поэзии. А такие поэты, как Холин или Красовицкий, например, остаются неизвестными и не печатаются. В связи с этим мне всегда вспоминается Иннокентий Анненский, гениальный русский поэт, который долгое время оставался совершенно забытым, безвестным. Никто не знал этого имени, кроме ничтожно малой кучки людей. И когда в 1959 году вышел том его стихов, его книгу никто не покупал, ее уценили, и все равно она лежала на прилавках. Великого Анненского! И только спустя долгое время вспомнили о нем. Вообще, это характерно для России – жить без своих значительных и великих писателей, поэтов, художников. Журнал «Зеркало» печатает материалы о людях, которые являются очень значительными, важными для русской культуры, но при этом или мало, или совсем неизвестны. Мы жили тогда, мы это делали. Мы перешли в другую эпоху. Не все, к сожалению, некоторые умерли, у каждого своя судьба. Мы продолжаем заниматься тем, что мы делали тогда, – писать, рисовать – и продолжаем оставаться актуальными в искусстве. И то, что мы знаем о прошлом, мы не просто несем в себе, мы считаем своим долгом внести это обратно в культурный обиход. Для того, в конце концов, чтобы у каждого была возможность очнуться и сказать себе: «Г-споди! Как же это так, я не знал о существовании моей собственной культуры?» Но опять-таки, для русских это привычно – сколько лет они жили без Мандельштама?..

И. В-Г. Что касается интервью с деятелями русского авангардного искусства и литературы, то они начались еще в тонком «Зеркале». Первым было интервью с Николаем Ивановичем Харджиевым. Харджиев – искусствовед, коллекционер, писатель, очень важный человек в истории русского авангарда. Друг обэриутов. Интервью совершенно уникальное, поскольку оно как бы заново открыло тему русского искусства начала века. Он говорил со страстью, как человек, живущий в том времени. В результате это интервью переведено на многие языки, перепечатывается в каталогах главных музеев мира. И было еще «боевое» интервью с Эммой Герштейн, и этими двумя публикациями мы закрыли тему того времени, того пространства. Это часть века, которая окончательно ушла в историю. Но существует наше время, пространство шестидесятых, которое представляет собой новую эру. И здесь важно интервью с Хромовым, который рассказал такие вещи… это просто сокровищница, невероятно интересно. Мне, как интервьюеру, интересно проследить, как зарождается творческая личность: вот жил советский мальчик, ходил в советскую школу и вдруг создает совершенно новый вид говорения, новый вид литературы. Как он развивался, что читал, какие картины любил, какова была его среда – как человек начинает говорить собственным голосом. И из интервью с Красовицким, Некрасовым, Айги, Кабаковым становится ясно, как строится культура и как возникает личное творческое пространство. Меня интересуют первооткрыватели, их личные жесты.

– А с Лимоновым, который также входил в вашу группу, вы разговаривали?

И. В-Г. Я совсем недавно видела Эдика, мы старые друзья. Но он сейчас больше занят другими вещами.

– История культуры его больше не инте­ресует?

И. В-Г. Нет, почему? Культура в принципе его интересует. Он много пишет – стихи, прозу. На «Арт-Манеже» был выставлен его «объект». Он сказал, что всю жизнь мечтал стать визуальным художником, – вот, пожалуйста, стал. На самом деле я бы хотела поговорить с Лимоновым, он один из немногих, с кем стоило бы поговорить. Хотя он уже столько сам о себе написал… Гробман был первым, кто ввел его в московское литературное общество. Лимонов приехал к нам из Харькова.

М. Г. Бахчанян привел его ко мне стихи читать. Лимонов описал это в «Молодом негодяе» или еще где-то. Как он со страхом уезжает в Москву – что он там будет делать, как и с кем познакомится, как его встретят. И с этим страхом он появился у нас. Эдик читал стихи, стихи мне очень понравились, и с тех пор началась наша дружба. Я его всюду водил, со всеми знакомил, везде хвалил. У меня есть две его книги, им подписанные, одна того времени, другая недавняя. Не помню, что он написал в 1967 году (движением фокусника Гробман достает нужную книгу из тысячи возможных), но вот последняя надпись: «Майклу, который меня первым заметил».

– Старик Державин нас заметил…

И. В-Г. В связи с той же темой хочется отметить и работу Евгения Лобкова. Он единственный на сегодняшний день занимается исследованием творчества поэтов второго русского авангарда. В последнем номере «Зеркала» опубликована его статья о Хромове. Он также писал о Сатуновском, Холине, Кропивницком. В недалеком будущем в Москве пройдет выставка «Круг Гробмана–Яковлева», и издательство «НЛО» издаст каталог этой выставки, где будет литературная часть. Там будет написано обо всей среде того времени, и статьи Лобкова, опубликованные в «Зеркале», станут частью этой книги. Еще один важный для нас человек – Николай Боков, совершенно невероятный персонаж. Когда-то, в доисторические времена, студенты написали письмо Солженицыну – так это и был Коля Боков с товарищами. Потом он переехал в Париж. И там в какой-то период жил семь лет на улице, был настоящим парижским клошаром – у него были на это причины духовного свойства. Он об этом написал книгу, которая вышла по-французски и была опубликована у нас в «Зеркале». Сейчас он известный французский писатель, издал несколько книг. В России совсем недавно вышел его двухтомник, перевод с французского. Боков издавал журнал «Ковчег», первый авангардистский русский журнал в эмиграции. Это был единственный журнал, который решился напечатать «Это я, Эдичка» Лимонова. Никто больше не решался, не хотел печатать Лимонова. В последнем номере «Зеркала» напечатаны размышления Бокова под названием «Фрагментарии».

И. Врубель-Голубкина, М. Гробман и Е. Евтушенко. 1988 год

– Ира Гольдштейн его описывает в «Кафе Бобур», в том же, кстати, номере?

И. В-Г. Да, Бокова, а также математика и поэта Михаила Дезу. Такие пересечения! Ты спрашивала, что такое журнал? Журнал – это конструкция. Когда ты заканчиваешь выпуск номера, то думаешь: «Ну, все, больше никогда!» Потом проходит время, ты получаешь материалы, и они без твоих специальных усилий начинают складываться в номер. Журнал строит себя сам, а ты должна прочувствовать эти тексты, увидеть, что одно имеет какую-то связь с другим, одно подтверждает или отрицает другое. Но это общее напряженное пространство. Как путешествие – люди, которые участвуют в одном произведении как герои, выступают авторами в другом. Все это не просто, но главное – добиться того, чтобы все жило. Чтобы журнал вызывал ощущение живой ткани, в которой что-то рождается. Наше отличие в том, что «Зеркало» – журнал, проблематика и интересы которого довольно абстрактны. У нас нет быта. У меня была приятельница, которая говорила: «Здесь пахнет бытом». Так вот, у нас бытом не пахнет. Журнал – это то, чем мы живем. «Зеркало» – это не только те, кто пишет, это и те, кто его читает, и те, кто делает о нем фильмы. И те авторы, которые, может быть, еще не напечатаны, но они тоже внутри этого круга. Так что это гораздо более широкая вещь, чем просто литературный журнал.

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.