[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ СЕНТЯБРЬ 2009 ЭЛУЛ 5769 – 9(209)
Начало еврейской общины в Петербурге
Окончание. Начало в № 8, 2009
Давид Фейнберг
При нашем бюрократическом режиме часто, и весьма часто, недостаточно одной воли Государя. Необходимо, чтобы и исполнители не были против. Если они против, то воля Царя не поможет, всегда найдется крючок и все усилия кончатся ничем. Так бы и кончилось с синагогой, если бы хоть на минуту охладели к ней.
Дом в Петербурге, где находился банк Варшавских
Как выше было сказано, Комитет для постройки синагоги составился в ноябре 1869 года. Приступлено было немедленно к отысканию места под постройку. А.М. Варшавский нашел таковое у своего друга, бывшего еврея, действительного статского советника Вайсберга, угол Гороховой и Фонтанки. Подано было заявление Обер-Полицмейстеру Трепову о том, что желаем приобрести это место под постройку. Трепов послал своего землемера, который нашел, что это место находится на расстоянии 48 сажень от церкви, в то время как на основании закона оно должно быть не ближе 50 сажень. В самом деле закон гласит: если синагога строится на одной улице с церковью, так она должна быть на расстоянии 100 сажень, если же на другой – то 50 сажень. В данном случае церковь находилась на Б. Садовой, на Сенной площади, а место Вайсберга – угол Фонтанки и Гороховой, так что не 50 сажень, а чуть ли не 500 сажень расстояния между ними. Но землемер, из-за того, что никого из нас при этом не было, нас не предупредили, мерил не по улице, а по диагонали через крыши и не от церкви, а от конца забора церковной земли, и, таким образом, вышло, что это место Треповым было отказано, прибавив при этом, что, по его мнению, синагога должна быть построена в одной из заречных частей на Васильевском, на Петербургской стороне, на Выборгской стороне – все равно. Излишне сказать, что этот ответ нас страшно поразил. Я отправился к А.М. Варшавскому, и он немедля поехал к Трепову. Об этом месте нельзя было больше думать, но Трепов отказался также от своей мысли насчет постройки синагоги в одной из заречных частей. Надо заметить, что Губернатор Левашов имел больше прав, чем Трепов, но Губернатор, при всем его сочувствии нашему делу, а он действительно сочувствовал, был до того слаб характером, что никогда не боролся с оппозицией. Трепов нам после этого не одно место забраковал, находя разные причины. <…>
Мы на этом не успокоились и продолжали искать места. Нашли мы место: угол Фонтанки и Царскосельского проспекта. Оно принадлежало купцу Жукову. Я просил барона Г.О. Гинцбурга заехать к Трепову и с ним поговорить об этом месте. Трепов немедленно послал своего землемера, и на следующий день Трепов сообщил, что с его стороны препятствий нет. Мы были в восторге, так как со стороны Губернатора мы были уверены, что препятствий не будет, Губернатору мы подали официальную бумагу о разрешении приобрести место Жукова, а для того, чтобы укрепить место за нами, мы выдали 2000 руб. задатка и получили задаточную расписку. За резолюцией Губернатора я сам отправился. Он мне говорит: «Ну, что же, теперь будет конец, я Вам сейчас разрешу». Позвонил и пришел Правитель Канцелярии. «Напишите им, что они могут приобрести место Жукова», – сказал Губернатор Правителю. Последний замечает: «Конечно, разрешить можно, но было бы вернее представить это на усмотрение Министра Внутренних Дел». Губернатор мне говорит: «Пожалуй, это будет вернее, тогда вы будете совершенно спокойны». На это я ему ответил, что в Министерстве это затянется на годы и наша задаточная расписка имеет силу лишь в течение шести недель. Министерство может нам разрешить это место, когда это давным-давно окажется проданным другому. «Нет, не беспокойтесь, – сказал он, – я не думаю послать это в Министерство, я пошлю лично Министру и сам заеду за разрешением». И он эту бумагу отправил. Через 2–3 дня я отправляюсь в Канцелярию Министра, и оказывается, что бумаги там нет. На всякий случай я заехал в Министерство Департамента общих дел, и она там оказалась. Теперь, думаю, пойдет канитель. Надо заметить, что место Жукова, с одной стороны, имело Обуховскую больницу, с домашней церковью, а с другой стороны, через улицу, Технологический Институт также с домашней церковью. Министерство, думаю себе, вероятно, обратит на это внимание, и я начал рыться в законах, касающихся этого предмета. Главное, что меня интересовало, – это было уяснить себе, какая разница, с точки зрения законодательства, между приходскими и домашними церквами. Несмотря на все мои старания, этого вопроса прямым путем выяснить не удалось. Но, зная, что по отношению к открытию питейных заведений также требуется известное расстояние от церквей, я взялся за питейный устав, и, в самом деле, там я нашел то, что мне было нужно. В силу не помню какого параграфа питейные дома могут быть открываемы не иначе как на расстоянии NN от церквей. В примечании же к этой статье говорится, что все эти ограничения не относятся к домашним церквам. Очевидно, что законодатель делает различие и, следовательно, если домашние церкви не ограничивают прав кабаков, то тем менее они должны мешать домам молитвы. С питейным уставом в руках я отправился в Хозяйственный Департамент Министерства Внутренних Дел. Как я предвидел, мне указали на две домашние церкви. Я показал питейный устав – Департамент с моим толкованием согласился. Хозяйственный Департамент с своей стороны не находит препятствий к постройке синагоги в этом месте. Но он нашел нужным отправить это дело в Департамент Духовных Дел иностранных вероисповеданий. Там – те же указания на церкви, и тот же питейный устав выручил. Между тем, срок задаточной расписки кончается, наши 2000 руб. пропадут, и вдобавок места не будет. Я отправился к Губернатору графу Левашову. Я ему говорю, что в Министерстве конца не будет, наши деньги пропадут и, если даже потом разрешат, то место, вероятно, уже будет продано. Губернатор настаивал совершить купчую, ибо никто нам мешать не может. Дело может затянуться, но ведь, в конце концов, разрешат. Я ему ответил, что это общественное дело и мы места не купим, пока нет разрешения. У нас на святой Руси сюрпризов бывает очень много. Ну, хорошо, сказал он, приходите завтра, а я, между тем, поговорю с Министром. На следующий день я пришел и Губернатор мне сказал, что Министр не встречает препятствий, но полагает необходимым представить это дело на решение Митрополита. Услышав этот совет, я невольно закричал: «Дело погибло!» Губернатор снова настаивает на совершении купчей, и я ему возражаю, что у нас все возможно и рисковать общественными деньгами не имеем права. Конечно, Губернатор не знал, но я с Жуковым сошелся, и мы переписали задаточную расписку. Губернатор и в данном случае вызвался заехать к Митрополиту, но, наученный опытом, я ему не верил. Ввиду нового положения дела созвано было экстренное заседание Правления общины, и было решено завтра же с депутацией отправиться к князю Суворову, бывшему Петербургскому Генерал-Губернатору, с просьбой оказать содействие перед Митрополитом. Князь Суворов исполнил свое обещание, был у Митрополита, и после этого визита – это было в пятницу перед Троицей – он написал раввину д-ру Нейману письмо приблизительно следующего содержания: «Был я сегодня у Его Высокопреосвященства Митрополита. Он меня принял чрезвычайно любезно и сказал, что он знает, чему он обязан столь приятным для него визитом. Вероятно, хотите просить насчет синагоги. Не просите, ибо я считаю позором заставить евреев так долго мучиться из-за места. Ведь они хотят строить Б-жий дом, ну пусть себе строят. На замечание мое, что там есть две домашние церкви, Митрополит ответил: “Знаю, знаю, но это отнюдь не мешает. Бумаги Министерства еще не имею, но как только получу, то 24 часа она не пролежит у меня”». Князь Суворов, сообщая об этом д‑ру Нейману, присовокупил, что он считает себя счастливым, что он содействовал столь благому делу. На следующий день после этого письма, то есть в субботу, я отправился в канцелярию Митрополита узнать, не получена ли из Министерства наша бумага. Оказалось, что не получена. На всякий случай я зашел по дороге в Православную Консисторию. Там этой бумаги тоже не было. Тем не менее я счел нужным побеседовать с секретарем Консистории. Я ему рассказал, в чем дело, что все власти решили, что домашние церкви и законодателем, и Министерством отличаются от приходских и что сам Митрополит не находит препятствий к разрешению этого вопроса в удовлетворительном смысле. Я просил его устроить это дело так, чтобы было хорошо, и, конечно, обещал быть благодарным. <…> Во вторник утром отправляюсь в Консисторию. На вопрос мой, что слышно, секретарь отвечает: «скверно». Бумага, сказал он, поступила к Митрополиту в субботу вечером, и Митрополит, невзирая на праздник, созвал Консисторию для обсуждения этого вопроса. Члены Консистории даже не дали себе труда прочесть бумагу, выслушать доводы, все в один голос закричали: «Две церкви – нельзя». Я немедленно созвал Правление, которое решило завтра же отправиться депутацией сперва к князю Суворову, затем к Митрополиту. Но ничего не помогло. Митрополит утвердил постановление Консистории. Таким образом, наш задаток в 2000 руб. пропал, работали в течение нескольких месяцев даром, и опять начинай сызнова. Между тем Трепов был назначен Градоначальником, следовательно, одной инстанцией стало меньше, хотя Губернатор относился хорошо. Положение было скверное, если, в самом деле, при каждом месте придется мытарствовать по всем Министерствам, мы никогда места не будем иметь. Мы решились подать на Высочайшее имя прошение: указать нам одну инстанцию, от которой зависело бы всецело разрешение на покупку места. Особым Высочайшим повелением было указано, что это зависит всецело от Градоначальника. Этим мы многого достигли, ибо с одним человеком как-нибудь и когда-нибудь споемся. Все это происходило в начале 1872 года. Тут я должен сделать небольшое отступление.
Интерьер Петербургской Хоральной синагоги
В то время, когда надо было Жукову дать 2000 руб. задатка, в кассе денег не было, ибо подписка на постройку еще не состоялась до приобретения места. Но так как мы были уверены, что место Жукова будет разрешено, то представилась надобность открыть подписку. В Петербурге из главных членов правления был один лишь Абрам Моисеевич Варшавский. Я его просил созвать собрание по поводу подписки. Так как это было перед Пасхой, то он просил назначить в холь а-моэд. В первый день Пасхи вдруг явился в молельню возвратившийся из-за границы С.С. Поляков. А.М. Варшавский тут же в молельне с ним поговорил насчет заседания. Варшавский просил, чтобы заседание было у Полякова, так как он старший член Правления. Поляков ему ответил, что Вы зато старше годами, я к Вам приду. Варшавский, по окончании Б-гослужения, мне передал беседу с Поляковым – последний раньше ушел – и просил меня повидаться с Поляковым и окончательно выяснить. На следующий день утром я уже был у Полякова и встретил его спускающимся по лестнице. «Вы ко мне? В чем дело?» – «По поводу заседания». – «Да, Абрам Моисеевич мне говорил, но я ему ответил, чтобы оно было у него, я к нему приду». – «Это я знаю, но дело вот в чем. Это заседание, как Вам известно, кончится подпиской на постройку синагоги. На такие собрания неохотно идут. У Варшавского в течение года бывает много заседаний, у Вас же никогда еще ни одного заседания не было. Я уверен, что эта новизна произведет впечатление и все до единого прибудут». Поляков, улыбаясь, отвечает: «Если Вы считаете это полезным для дела, то согласен». Как я предвидел, все были налицо. Барона в Петербурге не было. Поляков председательствовал. Первым говорил Л.М. Розенталь. «Я, – сказал он, – против неосуществимых затей, миллионных затрат мы делать не можем, рассчитывают на Гинцбурга, что он будто бы когда-то обещал 70 000 руб. Я лучше его знаю, он ничего не даст. Я бы предложил не заниматься фантазиями, тем более что ждать до устройства синагоги, во всяком случае, далеко, а мы теперь ничего не имеем. Я бы предложил купить дом и приспособить его так, чтобы он мог годиться для порядочной, красивой и удобной молельни. Для этого понадобится капитал в 50–60 000 рублей. Эти деньги могут быть подписаны сейчас». Абрам Моисеевич Варшавский, как вообще мягкий и добрый человек, с ним согласился. Прочие, одни были с ним, другие против, Поляков же, как председатель, резюмировал и сказал следующее: «Я согласен с г. Розенталем в том, что миллионных затрат не следует делать, и, пожалуй, у нас таких не будет. По-моему, хорошую, приличную синагогу можно выстроить и на 300, 400 и, наконец, на 500 000 руб. Я также согласен с Розенталем в том, что до устройства синагоги, во всяком случае, далеко, между тем как сейчас необходимо иметь порядочную молельню. Теперешняя молельня, по своему помещению, ниже всякой критики. Но я не согласен с г. Розенталем в том, что мы должны отказаться от мысли построить синагогу, иметь в столице открытый храм. Все считали большим и важным шагом на пути к уравнению наших прав и, во всяком случае, делом прогресса получение разрешения, и вдруг, когда это с большим усилием было достигнуто и вся печать об этом уже не один раз говорила, мы придем и скажем: нет, мы не будем строить. Нет, мы так далеко ушли в этом деле, что возврата нет и, скажу Вам откровенно, что всякий возврат покрыл бы нас позором. Оправдания бы не было. Я также не согласен с Вами, г. Розенталь, насчет участия Гинцбурга. Я его меньше знаю, чем Вы, но насколько я его все-таки знаю, заставляет меня думать, что его пожертвование скорее зависит от нас, чем от него. Сколько каждый из нас бы дал, он всегда даст больше, желая быть во главе. Поэтому предлагаю подписку на постройку открыть. <…> Вы же, г. Розенталь, как оппонент, должны подписать первый». Нет, говорит Розенталь, начинайте Вы, как председатель. Поляков подписал 25 000 руб., замечая, что это временно, впредь до выяснения вопроса о стоимости синагоги. Розенталь, Варшавский подписали по 10 000 руб. Словом, в этом заседании было подписано на сумму свыше 100 тыс. Впоследствии Вавельберг пожертвовал 20 000 руб. Решено было барону Евзелю Гинцбургу сообщить и просить обозначить свое участие. Также было решено созвать общее собрание членов общины для участия в подписке. Через несколько дней барон Гинцбург ответил, что он действительно когда-то обещал 70 000 руб., но с условием прекращения ежегодного взноса в пользу общины в размере 5000 руб. Строительный комитет ответил, что никто не указывает ему, сколько дать, но то, что даст, чтобы было без кондиции, подобно тому, как другие это делают. Гинцбург согласился и дал 70 000 руб. без всяких кондиций. Вообще, участие Полякова в деле первой подписки и впоследствии, много лет спустя, в деле постройки, можно сказать, спасло дело постройки синагоги в Петербурге, и этим мы обязаны тому, что заседание состоялось у него, а не у А.М. Варшавского. <…> На заседании у Полякова было решено приискать подобающее помещение для временной молельни. Этим делом, конечно, занимался я. После долгих поисков я нашел, что называется, находку. Дом по Фонтанке у Египетского моста, против Экспедиции заготовления государственных бумаг, угол Прядильного переулка. Этот дом, при небольшой переделке, вполне годился для молельни. Громадная зала в два света, чудный подъезд, масса комнат и салонов и на дворе немало квартир для доходов.
<…> Дом был куплен на имя барона Г.О. Гинцбурга, на деньги Комитета для постройки синагоги. Я сейчас взялся за внутреннее устройство и к Рош а-Шана 1871 года [молельня] была открыта. Все были в восторге от устройства и Б-гослужения. Кантором был тогда известный Шпицберг, а хор был образцовый, состоящий из артистов. <…>
Как выше было сказано, рядом с упорядочением дел общины и синагоги необходимо было упорядочить кладбищенское дело. В каком положении оно находилось, раньше было отчасти уже сказано. Но для того, чтобы это дело поставить, как подобает столичному еврейству, необходимо было приискать место и построить кладбище по всем правилам еврейским. <…> Из предлагаемых новых мест самым подходящим оказалось место в соседстве с Митрофаньевским. Оно было сухое, квадратное, и к нему вела мощеная дорога. Просили за это место 10 000 руб. Я готов был эти деньги дать, но предварительно необходимо, чтобы Губернское Правление не встречало препятствия. Губернский землемер рассмотрел наши планы, нашел, что это место вполне подходит, и сказал, что можно купить и строить кладбище. Я просил, чтобы он мне дал письменное согласие. Тогда он говорит: «Хорошо, подождите немного, пойду наверх к Вице-Губернатору и Старшему Советнику». По возвращении он мне говорит: «Видите, по отношению к евреям имеется такая масса ограничений, что Вице-Губернатор и Старший Советник опасаются, авось и в этом деле есть ограничения. Поэтому они решили отправить это дело на заключение Министерства Внутренних Дел». Все мои уверения в том, что нет ограничений по отношению к этому вопросу, не помогли и дело было отправлено в Министерство. Боясь, чтобы это от меня не ушло, я каждый день бегал по разным Департаментам, и каждый Департамент, подобно Губернскому Правлению, не будучи уверенным в отсутствии ограничений и вообще не желая принять на себя ответственность за еврейское дело, которое может, как-никак, причинить неприятность, старался направить это дело к другим, лишь бы от себя подальше. Короче сказать, это несчастное дело попало в Православную Консисторию и оттуда в Святейший Синод. К счастью, дальше послать некуда было, и наше дело начало плавать обратно. Интересен мой разговор с Обер-Секретарем Синода. Это было в 1871 году после погрома в Одессе. Этот господин мне говорит: «Как, Вы хотите устроить кладбище рядом с христианским, Вы разве забыли, что происходило недавно в Одессе?» – «Нет, не забыл, там дрались живые, но мертвецы, надо надеяться, будут лежать спокойно». – «Но дело ведь не в этом. Кладбища устраивают при кладбищах, а не там, где кладбищ нет». Но это был разговор несерьезный, и, в общем, он ответил, что, вероятно, Синод даст благоприятный отзыв. Спустя несколько дней я отправился к Директору Хозяйственного Департамента Вишнякову узнать о судьбе нашего дела. Будучи с ним уже хорошо знаком, я сел бесцеремонно возле его стола, закурил папироску и спокойно спрашиваю, в каком положении наше дело. Он мне ответил, также весьма спокойно, что отказано. Я вскочил, как будто меня укололи, вышел из себя, думал, что потолок на меня обрушился, и стал благим матом кричать на всех и на все. Как только к Вам попадает еврейское дело, будь оно самое святое, Вы его не читаете, не вдумываетесь и пихаете от себя подальше. Чего ради наше дело попало в Православную Консисторию, в Святейший Синод? Что общего между нашим делом и этими учреждениями? Благо, что некуда было больше отправить наше ходатайство, а то оно гуляло бы еще несколько лет и мне приходилось бы бегать и обивать пороги по разным этим учреждениям. Как изволите видеть, я молодой человек, студент, и, собственно говоря, это вовсе не мое дело, такими делами занимаются люди пожилые и обеспеченные. К сожалению, в нашей общине нет людей, которые бы могли посвятить много времени подобным делам. Поэтому я взялся за это доброе дело и, как Вы сами изволили убедиться, я сделал все, что мог, не щадя никаких усилий. Теперь мои усилия оказались бесплодными и кладбища у нас не будет. Ввиду этого я, считая, что все сделал ради этого доброго дела, больше заниматься [им] не буду и, так как этим смерть не прекратится, то передам общине, чтобы еврейские покойники доставлялись в Хозяйственный Департамент к г. Вишнякову и пусть он распоряжается ими по своему усмотрению. Эти слова были сказаны с такой горячностью, что Вишняков испугался и сказал: «Как, Вы хотите учинить скандал?» – «Да, – ответил я, – нам некуда будет их девать, и волей-неволей придется их доставить тому, от кого это дело зависит». – «Успокойтесь и садитесь», – сказал он. Я сел и успокоился. «Чем могу я Вам помочь?» – «Возьмите и напишите на нашем прошлогоднем ходатайстве, что со стороны Министерства препятствий нет к устройству кладбища на указанном нами участке». – «Да, – говорит он, – но отказ уже отправлен к Губернатору, графу Левашову». – «Когда Вы его отправили?» – «Дня два тому назад», – ответил он. «В таком случае Вы получите Вашу бумагу обратно, если желаете». – «Хорошо, если можете, устройте это». С Губернатором я был хорошо знаком по делам устройства общины и синагоги, и, когда я его познакомил с делом кладбища, он, долго не думая, велел вернуть обратно в Министерство упомянутый отказ. Вишняков начал этим вопросом интересоваться и, интересуясь им, докопался до того, что нашел, что он состоит председателем Высочайше утвержденной Комиссии для устройства кладбищ в столице. Он тогда созвал Комиссию, и, благодаря нашему делу, вопрос об устройстве кладбищ за городом и о переводе их из Консистории в Городскую Управу был решен окончательно и приведен в исполнение. Городская Управа отвела для устройства новых кладбищ Преображенский участок, и Еврейской Общине была отведена часть земли, которая была рассчитана на 100 лет. Надо отдать справедливость Городской Управе, она отнеслась самым симпатичным и толерантным образом к требованиям общины, и, наконец, кладбище было устроено, и устроено самым подобающим столице образом. Новое кладбище было открыто 16 февраля 1875 года.
Петербургское еврейское кладбище.
Главные ворота
<…>
Резюмируя мою деятельность по учреждению еврейской общины в столице, я должен сказать, что мысль о ней явилась во мне в 1867 году, и при поступлении моем в конце 1871 года на частную службу временная синагога была устроена, Комитет по постройке синагоги был в ходу, Правление общины, Сиротский дом и училище были хорошо уже обставлены. Все это было сделано в течение 4‑х лет.
Поступив на частную службу, я все-таки душою был предан общественным делам в Петербурге. К счастью, моя служба была такова, что только лето я находился вне Петербурга. Таким образом, я мог содействовать общественным деятелям в деле постройки синагоги и устройства кладбища, которых я был инициатором. Кстати, постройка синагоги, как выше было сказано, разрешена была в 1869 году, открыли же ее в 1894 году. Ее, собственно, строили всего лет пять, остальное же время было употреблено на разные мытарства по разрешению места для постройки, и, с другой стороны, наступила апатия, вследствие погромов и наступившей реакции после смерти Императора Александра II. О мучениях, которые мы претерпевали, пока добились места, можно много написать, но о них нечего говорить, так как «Ende gut, Alles gut»[1].
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.