[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ  АВГУСТ 2009 АВ 5769 – 8(208)

Хевронские рассказы

Яков Шехтер

Во время работы над романом «Астроном» мне пришлось изрядно посидеть в библиотеках, разыскивая информацию о Хевроне и пещере праотцев. Книги попадались разные: строго документальные, художественно-исторические, мидраши, эпосы, мемуары и анекдоты. Они занимали всю ширину спектра, от затейливых побасенок до абсолютной правды. Самые интересные из обнаруженных историй я решил использовать в повествовании. Надо было обвить их фабулой, подобно тому как осьминог охватывает щупальцами жертву и, втянув вовнутрь, превратить в тело романа. Увы, мои попытки закончились неудачей. Истории без труда прокалывали фабульную ткань и выбирались наружу. Им было хорошо самим по себе, они оказались больше художественного осмысления, возможно, потому, что и без него являлись законченным произведением. Жесткая плоть фактов не совпадала с облачной пеленой моих фантазий. Отчаявшись, я просто записал эти истории и привожу их без прикрас, такими, как они есть.

Моше Даян

Добрые соседи

К лету 1929 года в Хевроне жило около семисот евреев. Двести человек – ученики ешивы «Слободка», переехавшей из Литвы в 1925 году, и пятьсот – местные семьи, поселившиеся в городе двести, а то и больше лет назад. Их отношения с двадцатитысячным арабским населением были не просто хорошими, а замечательными. Когда еврейские родители отправлялись в дальнюю поездку, они со спокойным сердцем оставляли своих детей на попечение арабских соседей.

Арабы лечились у еврейских врачей в медицинском центре «Бейт-Адасса», правда, центром его назвать было трудно, «Бейт-Адасса» представляла собой маленькую больничку, где принимали амбулаторно. В 1893 году на пожертвования богатых евреев из Северной Африки построили одноэтажное здание, названное «Хесед Авраам» – «Милосердие Авраама». В нем размещали паломников и гостей города, лечили больных и помогали нуждающимся. К 1909 году добавили второй этаж, а спустя восемь лет американская еврейская организация «Адасса» решила усилить лечебницу и направила в Хеврон нескольких медсестер и фельдшера. Они обосновались в «Хесед Авраам», и вскоре все здание стали называть «Бейт-Адасса».

Медсестры и фельдшер бесплатно оказывали первую медицинскую помощь евреям, арабам и христианам; в сложных случаях вызывали врача из Иерусалима. По соседству с «Бейт-Адасса» построили большой дом, в котором поселились со своими семьями раввины общины Х. Хасон и Й. Кастель и аптекарь Гершон.

Аптека Бен-Циона Гершона была открыта двадцать четыре часа в сутки, и в ней покупали лекарства все жители города. Директор хевронского отделения Англо-палестинского банка Авраам Слоним к арабским клиентам относился с подчеркнутым дружелюбием и щедростью. Условия ссуд и сроки платежей, которые они получали в этом банке, были самыми выгодными во всей Палестине.

– Они наши соседи, – говаривал Слоним, глава еврейской общины Хеврона, – а с соседями нужно жить по-соседски.

По воскресеньям неграмотные феллахи соседних деревень собирались возле дома учителя еврейской школы Цви Берензона, и тот с утра до вечера писал разного рода прошения и жалобы в адрес английских властей. Денег за работу Берензон не брал, но благодарные феллахи всегда одаривали его, кто десятком свежих яиц, кто горшочком оливкового масла. Можно сказать, что отношения между еврейской общиной Хеврона и арабским большинством выглядели более чем нормальными. Дальнейшее сближение сдерживало только полное отсутствие смешанных браков. Их не хотели ни те ни другие.

В 1925 году британские власти назначили на должность главного муфтия Иерусалима Амина Аль-Хуссейни. Это был тот самый Хуссейни, который спустя пятнадцать лет ездил в Берлин к Гитлеру и прославился своими пронацистскими взглядами. С первой минуты своего правления Аль-Хуссейни всеми способами начал разжигать ненависть к евреям. В августе 1929 года он заявил, будто они хотят отнять у арабов «мусульманскую святыню» – Стену Плача. Аль-Хуссейни призвал арабов к активному протесту, и его слова оказались услышанными.

Атмосфера в стране начала накаляться. То тут, то там группы хулиганов принялись нападать на евреев. Для защиты общины в Хеврон прибыл небольшой отряд «Хаганы» – «Самообороны». Но Авраам Слоним попросил их немедленно уехать, «дабы не провоцировать арабов». Руководитель общины верил, будто в городе общего праотца Авраама добрые соседи не причинят им вреда.

– Мы десятки лет строили отношения с арабами, – сказал бойцам «Хаганы» Авраам Слоним, – вложили в это много сил, души и тепла. Я уверен, что добро не пропадает бесследно. Даже если в городе найдется с десяток хулиганов, нормальное арабское большинство сумеет их обуздать. Если же нет, с немногими выродками мы справимся своими силами.

Это была пятница, двадцать третье августа, семнадцатый день месяца ав 5689 года по еврейскому календарю. Сразу после отъезда отряда «Хаганы» закончилась пятничная молитва в мечетях. Проповедники, выполняя приказ муфтия, призвали паству рассчитаться с евреями. Выйдя из мечетей, молящиеся не разошлись по домам, а стали собираться на углах улиц, подбирать камни и палки. На проходящих мимо евреев посыпались сначала насмешки, а затем проклятия. Вслед за проклятиями полетели камни.

Начальник полицейского участка Раймонд Кафарата опасности не ощущал. До назначения в Хеврон он служил в полиции Ирландии, где приобрел немалый опыт в подавлении беспорядков. Отношения между хевронскими евреями и арабами совсем не походили на злобную ярость, царившую между ирландскими католиками и протестантами. Бесчинств и скандалов тут ожидать не приходилось. Кроме того, в его подчинении пребывало восемнадцать конных полицейских и пятнадцать пеших. Все арабы, и только один еврей – Ханох Бружинский. Такого количества полицейских вполне хватало для разгона любой демонстрации.

Взяв нескольких конных полицейских, Кафарата выехал на патрулирование города. Кучки арабов на углах улиц насторожили его. Еще больше насторожило то, что при его приближении разговоры смолкали, но немедленно возобновлялись, стоило лишь ему отъехать. Речь шла на повышенных тонах с ожесточенной жестикуляцией. Раньше арабы так себя не вели.

Вернувшись в участок, Кафарата застал телефонограмму: в Иерусалиме начались беспорядки, арабские толпы громили еврейские дома, поджигали лавки, убивали прохожих. Полиции предписывалось не допускать инцидентов, но проявлять сдержанность.

Кафарата немедленно послал двух полицейских разнюхать, о чем говорят арабы. Они вскоре вернулись и рассказали, что по городу прошел слух, будто в Иерусалиме евреи убивают арабов. Шейх Талеб Марка собрал возле автобусной станции целую толпу и призывает отомстить за невинно погибших братьев и сестер.

Хеврон. Начало ХХ века

Памятуя о приказе проявлять сдержанность, Кафарата решил пока не предпринимать никаких действий и проследить, как будут дальше развиваться события. Тем временем толпа, разожженная призывами шейха, двинулась по улицам, направляясь к зданию ешивы. Проходя мимо еврейских домов, арабы били стекла, испражнялись под дверьми, пачкали дерьмом дверные ручки.

Перед началом субботы в ешиве оказалось всего два человека. Двадцатичетырехлетний уроженец Польши Шмуэль Розенгольц раскачивался над листом Талмуда, пытаясь уловить тонкости спора между комментаторами, когда брошенный с улицы камень разбил окно и ранил его в голову. Розенгольц выскочил на улицу, увидел толпу разъяренных арабов и бросился назад. В его спину воткнулись несколько ножей, а тяжелая дубинка размозжила череп. Улюлюкающие бандиты отбросили тело в сторону и ринулись внутрь здания на поиски новых жертв. Но в ешиве было пусто: старый служка при виде беснующейся толпы спрятался в выгребной яме.

Весть о случившемся моментально облетела Хеврон. Представители еврейской общины бросились в полицейский участок, моля Кафарата о помощи, но тот велел им запереться в своих домах и не предпринимать никаких активных действий.

Как только за евреями закрылась дверь, Кафарата принялся звонить в Иерусалим.

– Назревает погром! – почти кричал он в трубку. – Пришлите подкрепление.

– Людей нет, – ответил Иерусалим. – Управляйтесь своими силами.

Отправив десятерых полицейских патрулировать улицы, Кафарата вызвал к себе старост окружающих Хеврон деревень. Он хотел улестить или припугнуть их, но разговор принял неожиданный для начальника полиции поворот.

– В Иерусалиме евреи режут арабов, – гневно объявили старосты. – Муфтий прислал гонца с требованием бить евреев. Тот, кто ослушается приказа, будет строго наказан.

– Это ложь, – возразил Кафарата. – Гонец привез неверные слухи, иерусалимские мусульмане целы и невредимы.

Но старосты не обратили на его слова никакого внимания. Муфтию они верили больше, чем английскому офицеру. Распрощавшись со старостами, Кафарата остался ночевать в участке. Он и не подозревал, что его беседа возымела прямо противоположное действие.

Сотни лет турецкого владычества приучили арабов к определенному стилю поведения властей. Они привыкли к жесткому тону и категоричности приказа. Поскольку в голосе английского офицера ничего похожего не наблюдалось, то старосты решили, что полиция не намерена защищать евреев.

Утром в субботу тысячи арабов, вооруженных саблями, ножами, топорами, вилами и ломами, двинулись к еврейским домам с криками «Бей жидов!», «Власти с нами!»  Выломав двери, погромщики безжалостно рубили всех без разбору. Женщин и девочек, прежде чем убить, многократно насиловали. Отрубали пальцы, на которых были кольца, вместе с серьгами рвали мочки ушей. Некоторым перед изнасилованием выкалывали глаза, другим, досыта поглумившись, вспарывали животы, вырывали, словно во время языческих жертвоприношений, печень и сердце, а после, разорвав половые органы, размазывали по стенам кровь, перемешанную со спермой.

Узнав о погроме, Кафарата собрал конных полицейских и поскакал в город. У него на глазах из одного дома выскочили двое молодых евреев, братья Хайкель, и бросились к нему в поисках защиты. Их преследовали десятка три арабов. Братья подбежали прямо к лошади Кафарата, но арабы, ничуть не смущаясь присутствием начальника полиции, размозжили одному из них голову тяжелым камнем, а второму воткнули в спину несколько клинков. Разгневанный Кафарата закричал, требуя немедленно прекратить бесчинства. Но разгоряченные убийствами погромщики окружили его плотным кольцом и попытались стащить с лошади. Полицейские-арабы молча наблюдали за происходящим.

Испугавшись не на шутку, Кафарата поднял коня на дыбы, вырвался из кольца погромщиков и поскакал в участок. Полицейские последовали за ним.

Душераздирающие крики неслись над улицами, евреи взывали к своим «добрым» соседям и приятелям, но озверевшие арабы не обращали на их просьбы никакого внимания. Добравшись до участка, Кафарата принялся звонить в Иерусалим. Через полчаса его соединили с начальником полиции. Выслушав отчет Кафарата, он сухо произнес:

– Людей у меня нет. Действуйте своими силами и по собственному усмотрению.

Кафарата достал из сейфа ящик с патронами, вынес во двор.

– Я не хочу никого принуждать стрелять в своих родственников и друзей. Вот патроны, пусть каждый, кто хочет, возьмет их и действует, как понимает.

Ханох Бружинский набил оба подсумка, передернул затвор и побежал к выходу со двора. Его примеру последовали еще несколько полицейских. Остальные молча продолжали стоять на своих местах. Кафарата выругался, насыпал патроны в планшетку, вскочил на лошадь и поскакал в город.

По официальным данным английской полиции, Бружинский пристрелил в тот день семь погромщиков, Кафарата двоих, еще пять или шесть были убиты сопротивляющимися евреями. Но силы были неравны.

Престарелых раввинов Меира-Шмуэля Кастеля и Цви Драбкина оскопили, прежде чем убить. Пекаря Имермана сожгли живьем. Ицхака Абушдида и гостившего в Хевроне учителя Дубникова из Тель-Авива задушили бельевой веревкой.

Перед «Бейт-Адасса» погромщики остановились. Многие из них не раз бывали в этом здании и хорошо помнили толщину старинных дверей. Взломать их было совсем не простым делом. Тогда они пустились на хитрость. Взвалив на плечи двух или трех арабов, перепачканных в крови жертв, они жалобно заголосили:

– Откройте, у нас раненые! Спасите, спасите!

Фельдшер лечебницы, верный клятве Гиппократа, отодвинул засов. Арабы, ничего не слыхавшие ни о Гиппократе, ни о клятвах, с радостными воплями ворвались внутрь. Зверски расправившись с медсестрами и фельдшером, они разгромили лечебницу, уничтожив оборудование, растоптав лекарства и препараты. О том, что завтра будет некуда и не к кому обратиться за медицинской помощью, никто не думал.

Следующим в очереди оказался аптекарь Гершона. Поскольку аптека и склад лекарств находились прямо у него в квартире, окна закрывали крепкие решетки, а двери были не хуже, чем в «Бейт-Адасса». Погромщики позвали из соседнего квартала женщину на сносях, которая вчера приходила к аптекарю за лекарствами. Толстая арабка повалилась на спину и заголосила истошным голосом:

– Ой, Бен-Цион, рожаю, помоги, рожаю!

Аптекарь отворил дверь.

Жену и дочь аптекаря изнасиловали у него на глазах, а потом убили. После них убили и Гершона, а все содержимое аптеки разнесли на мелкие клочки и осколки.

Всего в тот день погибло пятьдесят девять евреев. Еще восемь умерло от ран спустя несколько дней. Около шестисот евреев укрыли и спасли арабские соседи. Все еврейские дома были разбиты и разграблены. Погромщиков остановила только усталость, к вечеру они разбрелись по домам – делить добычу и отдыхать.

Кафарата собрал всех уцелевших евреев во дворе полицейского участка, выставил охрану, приказав стрелять в каждого, кто подойдет к забору, и стал звонить в Иерусалим. Среди евреев было много раненых, но помочь им было нечем, ведь все оборудование и медицинские препараты уничтожили погромщики.

Британские власти никуда не спешили. Три дня просидели евреи во дворе под палящим солнцем, без медицинской помощи, почти без пищи. На четвертый прибыли армейские грузовики, погрузили всех евреев и увезли в Иерусалим.

После еврейского погрома. Хеврон. 1929 год

В подземелье Усыпальницы

Дрожащее эхо выстрелов еще металось между стен Старого города, когда возле Западной стены появился главный раввин израильской армии Шломо Горен. Шофар в его руках дрожал, словно эхо. Ухватив двумя руками витую поверхность рога, раввин затрубил с такой яростью, словно от высоты и силы звуков зависела его жизнь. Низкий, протяжный голос шофара, разнесенный радиоволнами по бесконечному эфиру, возвестил миру об освобождении Иерусалима. Однако израильский флаг провисел над Храмовой горой всего двенадцать часов. Министр обороны Моше Даян распорядился снять флаг и немедленно вернуть гору под контроль арабов.

– Нам не нужны реликвии, – сказал генерал. Даян считал себя человеком прогрессивных взглядов, и будущее страны представлялось ему несколько по-другому, чем раввину Горену.

– Наша главная война, – говаривал Даян, – это культурная битва между новым мышлением и местечковой психологией гетто. В Израиле рождается другая нация, не евреев, сгорбленных гнетом трехтысячелетней истории, а свободных от вековых предрассудков израильтян. Обладание Храмовой горой и прочими руинами только усилит идеологические позиции евреев. Пусть эти достопримечательности продолжают оставаться в арабских руках.

На следующее утро раввин Горен на джипе с одним шофером и безо всякого сопровождения помчался в Хеврон. Иорданская армия уже бежала, и хевронские арабы, опасаясь возмездия, закрылись в своих домах, в страхе ожидая мести за погром двадцать девятого года. Город словно вымер, и раввин был первым израильтянином, проехавшим по его пустым улицам.

Двери в Усыпальницу Патриархов оказались запертыми. Шофер взломал замок, и Горен, словно спящего ребенка, внес в Усыпальницу свиток Торы. Помолившись у надгробия Авраама, он протрубил в шофар, подобно тому, как сделал накануне у освобожденной Западной стены, и приказал шоферу поднять над минаретами Усыпальницы израильские флаги.

С 1226 года вход на территорию Усыпальницы евреям был запрещен. Приказ султана Бейбарса соблюдался тщательно и неумолимо. Не помогали ни взятки, ни лесть, ни ходатайства перед властями в Стамбуле. Горен был первым евреем за семьсот лет, ступившим на пожелтевшие от времени мраморные плиты пола Усыпальницы.

Здание, построенное царем Иродом, стояло непоколебимо. Каждый захватчик, приходивший на Святую землю, считал своим долгом пристроить к нему какую-нибудь архитектурную добавку. Наверное, захватчикам казалось, будто таким образом они приобщаются к великому царю Иудеи и тем самым упрочняют собственную власть.

Во времена Византийской империи, правившей Иудеей с пятого по седьмой век, христиане приладили к одной из стен внутреннего двора церковь. В противоположном углу двора уже несколько веков существовала синагога. Толерантные византийцы не тронули евреев, и добрососедское сосуществование двух конфессий продолжалось больше двухсот лет.

Арабы, властвовавшие над Святой землей с середины седьмого и до конца одиннадцатого века, также относились к еврейскому меньшинству вполне благосклонно.

В начале двенадцатого века страну захватили крестоносцы. Они принялись безжалостно уничтожать всех нехристей, в результате чего в Хевроне не осталось ни евреев, ни арабов. Крестоносцы пристроили к зданию Усыпальницы крепостную стену с бойницами, а находившуюся во дворе синагогу разрушили. Само же здание было превращено в церковь.

В начале тринадцатого века мусульмане разгромили крестоносцев и вернули себе владычество над Иудеей. Церковь немедленно превратили в мечеть и для пущей верности приделали два минарета. Евреи тут же потянулись в Хеврон, и скоро в нем возникла целая община, однако для них вход внутрь здания по приказу султана Бейбарса был запрещен. Им разрешали подниматься только до седьмой ступени лестницы, ведущей к восточному входу. Возле этой ступени якобы находится отверстие в стене, уходящее внутрь пещеры, где глубоко под землей дремлют Праотцы. В него на протяжении семисот лет евреи просовывали записки с просьбами к Б-гу.

Сколько слез пролилось на седьмой ступеньке древней лестницы, сколько молитв было произнесено, сколько принесено клятв и зароков. И вот, впервые за столько веков, в главном зале Усыпальницы лежал на возвышении свиток Торы, а главный раввин израильской армии громко трубил в рог, возвещая о победе.

Взволнованный Горен целый день провел в молитве, не выходя из здания, словно пытаясь возместить семисотлетний урон. На следующий день его отыскал офицер связи Генерального штаба и вручил приказ министра обороны.

– Сними флаги, – требовал Моше Даян, – вынеси свиток Торы из Усыпальницы и впредь, заходя вовнутрь, снимай обувь, как положено поступать при входе в мечеть.

После еврейского погрома. Хеврон. 1929 год

Раввин горько усмехнулся и написал на обороте приказа:

– Свиток Торы – святыня, он останется в пещере. Флаг значит для меня то же, что он значит для тебя. Если хочешь убрать его – делай это сам, я до флага не дотронусь.

Офицер козырнул главному раввину и вернулся в Иерусалим. На следующий день он снова был в Хевроне. Вынеся свиток Торы из Усыпальницы, он снял израильские флаги с минаретов, аккуратно спрятал их в джип и от имени Моше Даяна заверил не верящего своим глазам и ушам хевронского имама, что здание и в дальнейшем будет пребывать под управлением мусульманского совета. На обратном пути в Иерусалим машину занесло, а из-за поворота, как нарочно, выскочил арабский грузовик и раздавил в лепешку джип вместе с офицером.

Через несколько дней в Хеврон приехал сам министр обороны. Осмотрев город, он направился в Усыпальницу. На седьмой ступеньке ему загородил дорогу охранник-мусульманин.

– Запрещено! – сказал он слегка оторопевшему министру. – Есть приказ – евреев не пускать.

– Чей приказ? – поинтересовался Даян.

– Сначала султана Бейбарса, – ответил охранник, – а теперь министра обороны Даяна.

Министр криво усмехнулся. Спустя два часа лестница, как символ семисотлетнего позора, была взорвана, а ее остатки выброшены на городскую свалку. Евреи могли свободно заходить в здание Усыпальницы, а одно из внутренних помещений было отдано под синагогу.

Там, где когда-то располагалась седьмая ступенька, по сей день продолжают зажигать свечи и оставлять записки. Семь веков непрерывных молитв освятили это место, и оно само по себе стало священным.

Как и у многих людей, у министра обороны Моше Даяна было излюбленное занятие, которому он предавался с величайшим увлечением. Министр обожал археологию и поэтому копал где только мог. Раскопки он производил любительским способом, то есть брал, что лежит сверху. Из-за кустарного способа раскопок многие свидетельства оказались безвозвратно погубленными. Но в те годы авторитет и слава Даяна были безграничны, и он мог поступать, как ему вздумается. Наметив интересное место для раскопок, министр объявлял его военной зоной, закрытой для посещения, и безо всяких помех орудовал совком и лопаткой. За несколько десятилетий аматорства Даян собрал огромную коллекцию древностей, но его аппетит не знал насыщения.

В один из вечеров мусульманский совет Хеврона получил приказ очистить здание Усыпальницы и передать его под охрану спецподразделения израильской армии. Что, почему, как – не объяснялось. Приказ был подписан лично министром обороны, поэтому имам, в памяти которого еще не успел стереться страх перед победоносной армией, выполнил его беспрекословно.

В час ночи примчался личный автомобиль Даяна. Из автомобиля вышел мужчина и вытащил сверток: нечто, похожее на огромную, обернутую одеялом куклу. Опустив сверток на землю, он прошептал несколько слов, сверток поднялся и зашагал к зданию Усыпальницы. Как потом выяснилось, под одеялом скрывалась Михаль Арбель, одиннадцатилетняя дочь ближайшего сотрудника Даяна.

Солдаты быстро разобрали металлическую решетку, прикрывавшую со времен Бейбарса устье цветка.

Обмерили отверстие – его диаметр составил пятьдесят шесть сантиметров, обмерили Михаль – пятьдесят четыре. На девочку надели специальный пояс и прикрепили к нему веревки. Михаль взяла фонарик, фотоаппарат и протиснулась в отверстие. Над поверхностью осталась только голова.

– Ничего не бойся, – отец поцеловал ее в лоб. – Я буду здесь, чуть что – подавай голос, и мы тебя вытащим.

В огромном здании Усыпальницы стояла абсолютная тишина. Шорох веревки, трущейся о мраморный край отверстия, напоминал шум воды, льющейся из-под крана. Из отверстия донеслось шуршание, и все стихло.

– Михаль! – крикнул отец, склонившись к самому устью. – Что с тобой?

– Все в порядке, – донеслось из колодца. – Я стою на груде записок и бумажных денег. Отпустите веревку.

Веревку ослабили, и она начала медленно убегать внутрь черного круга. А дальше произошло следующее.

Михаль осветила фонариком пространство вокруг и увидела, что находится посреди квадратной комнаты. Прямо перед ней виднелись три надгробия; среднее возвышалось над остальными и выделялось богатым орнаментом. В стене за надгробиями чернел маленький квадратный вход. Михаль крикнула, чтобы веревку отпустили еще больше и двинулась ко входу. Спустя минуту она оказалась в коридоре, пробитом в каменной толще. Он имел вид прямоугольной коробки с прямыми гранями. В конце коридора была узкая шахта и лестница, упиравшаяся в глухую стену.

Колодец Усыпальницы

Михаль вернулась к колодцу и прокричала наверх то, что ей удалось разглядеть.

– Измерь длину коридора и комнаты, – попросил отец. – Сосчитай шаги и запиши.

Михаль начала измерения. Комната была длиною в шесть шагов, а шириною в пять. Ширина каждого памятника составляла один шаг, и расстояние между ними тоже равнялось одному шагу. Ширина коридора была один шаг, высота приблизительно один метр, а длина тридцать четыре шага.

С замерами лестницы получилось очень странно. Когда Михаль поднялась вверх, пересчитывая каждую ступеньку, их получилось шестнадцать. Спускаясь вниз, она повторила подсчет – вышло пятнадцать. Решив, что ошиблась, девочка снова поднялась по лестнице. Ровно шестнадцать ступеней. Высота каждой примерно полтора шага. Спустилась, прощупывая ногой каждую – опять пятнадцать. Рассердившись на собственную непонятливость, Михаль еще три раза взбиралась и спускалась по лестнице, отсчитывая вслух ступеньки. Результат не менялся. В этот момент ей стало страшно. Она побежала к устью колодца и попросила вытащить ее наружу.

– Ты можешь сделать несколько фотографий? – спросил отец. – Если нет, то мы немедленно начинаем подъем.

– Хорошо, – крикнула Михаль. – Я попробую.

Несколько раз щелкнув затвором, она попросила поднять ее наверх. Стали тащить веревку, и в отверстии показалась голова Михаль. Казалось, еще секунда – и она окажется снаружи, но шли минуты, а девочка никак не могла протиснуться через устье. Отец принялся помогать ей – бесполезно. Колодец не отпускал своего пленника.

Спустя четверть часа безуспешных попыток отец предложил следующее:

– Спустись вниз, и мы попробуем вытащить тебя вверх ногами, ведь именно так ты протиснулась через устье.

Михаль не хотела. Одна только мысль снова оказаться в колодце приводила ее в ужас. Понадобилось десять минут уговоров, пока она не согласилась.

Отец оказался прав: как только ноги Михаль показались в отверстии, он ухватился за них и с легкостью вытащил девочку наружу.

Фотографии и подробное описание событий Моше Даян передал археологам. Особенно хвастаться было нечем, ведь о том, что под полом Усыпальницы располагается целая система коридоров и комнат, было известно и без Михаль, куда же вела лестница и что находится за стенкой, в которую она упиралась, оставалось неизвестным. Производить серьезные раскопки в Усыпальнице было невозможно, это значило восстановить против себя весь мусульманский мир. Да и самые авторитетные раввины в один голос высказались против.

– Факт захоронения в Усыпальнице Авраама, Ицхака и Яакова не вызывает сомнения, – утверждали раввины. – Беспокоить из-за так называемого научного интереса прах праотцев мы считаем недопустимым кощунством.

добавить комментарий

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.