[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АВГУСТ 2009 АВ 5769 – 8(208)
«ЭХ, ГОВАРД!..»
«Литературная история» разрыва Г. Фаста с СССР
Геннадий Костырченко
В качестве источниковой основы данного очерка была взята подборка архивных документов, а точнее, переписка руководства Союза советских писателей (ССП) с американским левым писателем Говардом Фастом. Речь идет о хранящихся в пятом фонде («аппарат ЦК КПСС») Российского государственного архива новейшей истории (РГАНИ) письмах этого известного американского литератора еврейского происхождения, направленных в 1957 году одному из руководителей ССП Б.Н. Полевому, который возглавлял иностранную комиссию ССП, своего рода писательское министерство иностранных дел, осуществлявшее под контролем отдела пропаганды ЦК КПСС сотрудничество с зарубежными коллегами, – а также ответных посланиях последнего.
Говард Фаст (в центре) выступает на Парижском конгрессе мира. Франция. 1949 год
И хотя упомянутые материалы были преданы гласности еще в период архивного бума в начале 1990‑х годов[1], однако появление их в журнале «Знамя», не сопровожденное научно-публикаторскими комментариями, носило сугубо информационный характер, и прошло практически незамеченным. Узловым и кульминационным пунктом политических перипетий, которые, собственно, инициировали указанную переписку и послужили ей историческим фоном, стал ХХ съезд КПСС. Именно на нем в феврале 1956 года было впервые открыто сказано о преступлениях Сталина, хотя и весьма ограниченно и выборочно. Однако и такой дозированной правды оказалось достаточно, чтобы запустить механизм идеологического кризиса как в самой советской империи от Берлина до Владивостока, так и во всем коммунистическом мире. Начавшийся таким образом процесс социального брожения принял наиболее трагический оборот в Венгрии, где в ноябре 1956 года вспыхнуло массовое антикоммунистическое восстание, жестко подавленное войсками СССР и обернувшееся многочисленными жертвами с обеих сторон.
Это трагическое событие, имевшее глобальный резонанс, повергло в смятение многих приверженцев Советского Союза в мире, в том числе и Говарда Фаста. Для него настала пора мучительной ревизии прожитой жизни, начало которой пришлось на бурный и трагический 1914 год. Тогда в Нью-Йорке, на Манхэттене, в семье бедного еврейского рабочего родился будущий писатель Говард Мелвин Фаст (Howard Melvin Fast). Его отец – выходец из России (из городка Фастов, что под Киевом), – прибыв вместе с семьей в США в конце XIX века, совсем мальчишкой пошел работать, так и не выбившись потом из нужды. Мать Говарда, будучи молодой, умерла в 1923 году. Все это заставило его очень рано, в неполных десять лет, вступить во взрослую жизнь, начав зарабатывать себе на кусок хлеба. Ему, от природы крепкому и смышленому, удалось освоить множество профессий, в том числе разносчика газет, рабочего на табачной фабрике, в шляпной мастерской, подручного в мясной лавке, гладильщика на одежной фабрике и др. Однако он стремился к бо́льшему. Несмотря на загруженность тяжелым физическим трудом, Говард тянулся к знаниям, проводя все свободное время в библиотеках. Уже в 17 лет он осуществил печатную пробу пера, опубликовав в 1932 году научно-фантастический рассказ «Ярость пурпура» и дебютный роман «Две долины». Вступив тогда же в писательский клуб Джона Рида, молодой литератор окончательно сформировался как левый интеллектуал, в сознании которого романтическое чувственное видение мира прочно наложилось на идею борьбы с классовым, расовым и национальным неравенством. Ему, чуткому к различным социально-политическим заказам и вызовам (что, кстати, отчетливо проявилось в описанном ниже конфликте с Москвой), не чужда была и патриотическая тематика. В годы второй мировой войны, когда потребность общества в такой литературе была чрезвычайно высокой, Фаст, подвизаясь в армии (служил в Офисе военной информации – своего рода протоЦРУ, а также военным корреспондентом на радио «Голос Америки»), подготовил и издал несколько романов такого рода.
Впрочем, к концу войны умеренно либеральные убеждения Фаста, стремительно радикализируясь, претерпели существенную метаморфозу. В 1944 году он вступил в Коммунистическую партию США. С этого момента в его произведениях стали явственно ощущаться просоветские симпатии и преклонение перед большевистским экспериментом в России. В СССР, конечно, заметили появление нового своего идейного приверженца в «цитадели мирового империализма», тем более что сотрудничество с ним давало в руки Кремля сильные пропагандистские козыри. С тех пор литературное творчество Говарда Фаста стало высоко котироваться в Советском Союзе, где вплоть до середины 1950‑х годов он являлся чуть ли не самым издаваемым иностранным автором. Правда, его исторический роман «Мои прославленные братья» (о Маккавейских войнах за независимость Иудеи в середине II века до н. э.) – уже включенный в издательский план «Главлитиздата» на 1949 год – оказался вследствие развернувшейся антикосмополитической кампании под запретом, а типографский набор был рассыпан. На русском языке книга вышла только в 1980‑х в Израиле в серии «Библиотека Алии»[2].
Между тем в апреле 1950 года Фаста вызвали на заседание Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности и за отказ назвать имена «сообщников» обвинили в «неуважении к конгрессу» США, отправив на три месяца за решетку. Его имя занесли в черные списки издательств, и потом он несколько лет не мог печататься в США.
Шло время, в Советском Союзе умер Сталин, а спустя три года, в феврале 1956-го, из Москвы на весь мир прогремело сенсационное выступление на ХХ съезде КПСС Н.С. Хрущева, низвергнувшего обожествлявшегося вождя с пьедестала отца и учителя нации. Однако, обличая прежнего кумира в одних преступлениях, новый советский лидер обошел молчанием другие, опасаясь, что полное открытие большевистского ящика Пандоры будет равносильно вынесению смертного приговора советской системе. Поэтому в качестве главной причины, породившей массовый политический террор, были названы не бесчеловечность и деспотизм режима, а сформулированный партидеологами эвфемизм «культ личности». Среди невскрытых и ставших табуированными язв сталинизма оказались, в частности, и антисемитские акции конца 1940‑х – начала 1950‑х годов. Чтобы как-то умиротворить мировую общественность, в том числе и просоветскую коммунистическую, настойчиво требовавшую всей правды об этих акциях в СССР, 4 апреля 1956 года в польской еврейской газете «Фольксштимме» («Глос люду») была напечатана – не без участия советского Агитпропа – статья ее редактора Герша Смоляра «Наша боль и наше утешение»[3]. В ней «презентовалась» легенда о том, что в репрессиях многих еврейских общественных и культурных деятелей в СССР – от С.М Диманштейна, М.И. Литвакова, И.Д. Харика, Х.М. Дунца и М.С. Кульбака до С.М. Михоэлса, С.А. Лозовского и И.С. Фефера – была виновна исключительно «банда Берии». Эта версия была столь примитивна и топорна, что не только не разрядила напряжения, порожденного на Западе «советским еврейским синдромом», но еще более обострила его. Даже прежде всегда послушное воле Москвы руководство Компартии США (в лице Ю. Денниса и У. Фостера) потребовало в своей газете «Дейли уоркер» подробных объяснений от советских коллег. В отличие от последних, оно считало, что сделан только первый шаг в разоблачении тайной антиеврейской политики Сталина. Этот демарш был предпринят по настоянию Говарда Фаста и солидарных с ним американских коммунистов-евреев, представлявших, главным образом, влиятельную нью-йоркскую парторганизацию, включавшую в себя 40% членов КП США. Показательно, что главным редактором упомянутой «Дейли уоркер» был друг Фаста Джон Гейтс, чрезвычайно авторитетный деятель американской Компартии: в 1930‑х годах воевал на стороне республиканской Испании, в годы второй мировой войны – в парашютных частях США, а в 1951 году за «антиамериканскую деятельность» был брошен за решетку и четыре с половиной года был политзаключенным[4].
Аналогичное недовольство выказало и руководство Рабочей прогрессивной партии Канады во главе с Тимом Баком, оказавшееся, в свою очередь, под огнем жесткой критики, исходившей от «дочернего» Объединенного еврейского народного ордена. Принимая 29 августа 1956 года делегацию этой партии на Старой площади, Н.С. Хрущев в ответ на их сетования относительно советской позиции по еврейскому вопросу обвинил «канадских товарищей» в том, что они «испугались» американских «евреев-реакционеров» во главе с Р.А. Абрамовичем, добавив, что «плохо, когда коммунисты начинают говорить языком раввинов и что таким коммунистам следовало бы спросить самих себя, в ту ли лавку они попали». Решительно отметая попытки иностранных гостей получить откровенную и доверительную информацию об антиеврейских акциях в период сталинизма, Хрущев, прикрываясь резонами «большой политики» и поминая одного из столпов «американского империализма», госсекретаря США, демагогически заявил: «Даллесу и Кo ХХ съезд КПСС очень многое напортил. Если раньше кричали о том, что мы хотим войны, что мы агрессоры и т. п., то теперь все эти козыри выбиты у них из рук и им ничего не остается, как подымать шумиху по т. н. еврейскому вопросу». Спускаясь затем на бытовой уровень, Хрущев совсем некстати заговорил о том, что «среди евреев есть плохие люди»: «если еврей находится на каком-нибудь крупном посту, он сразу, не смущаясь, начинает тянуть за собой других евреев и создавать вокруг себя компанию своих людей», и далее в том же духе, и со ссылками на конкретные примеры[5].
Ситуация особенно накалилась после того как 5 июня 1956 года в «Нью-Йорк таймс» с подачи Государственного департамента США появился полный текст «секретного доклада» Хрущева на ХХ съезде, что не могло не вызвать настоящий переполох в стане американских коммунистов. Они ясно осознавали, что та полуправда, на которую пошел Кремль в разоблачении сталинизма, выглядит в США не только не убедительной, но и в чем-то даже нелепой. Пытаясь добиться от советских патронов большей откровенности в этом вопросе и тем самым усилить собственную позицию в противоборстве с официальной пропагандой, генеральный секретарь Компартии США Юджин Деннис направил в Москву статью, в которой ратовал за неограниченную гласность по еврейской проблеме в СССР. Однако, как и следовало ожидать, это пожелание было изъято из текста при публикации в «Правде»[6]. Все это еще более накалило страсти в руководстве американской Компартии, в котором Фаст и некоторые другие евреи не пожелали, в отличие от тех же Денниса и Фостера, прекратить фрондерство и далее следовать в идеологическом фарватере Москвы.
Джон Гейтс. 1958 год
Императив политического и жизненного выбора, вставшего тогда перед Говардом Фастом, собственно, и обусловил его выход из Компартии США, о котором он не без помпы объявил 1 февраля 1957 года в интервью той же «Нью-Йорк таймс». А 14 марта радио «Свободная Европа» передало опубликованное в «Дейли уоркер» заявление Фаста о том, что, покидая Компартию, он остается на позиции социализма, отметая только советское его воплощение, как недемократическое и негуманное[7].
И вот вскоре после этого, 25 марта, Фаст направил письмо Борису Полевому, поставив перед ним, среди прочих, следующие вопросы: «Почему в СССР при Сталине осуществлялся антисемитизм под личиной борьбы с космополитизмом?»; «Зачем Полевой, приехав летом 1955 года в Нью-Йорк и зайдя в гости к Фасту, лгал, что Л.М. Квитко жив и часто встречается ему, будучи соседом по дому?»
Кроме того, в ответ на вызвавшую и у американцев, и во всем мире подозрение, мягко говоря, малоубедительную версию об антисемитских происках «банды Берии», Фаст провоцирующе предположил, что, возможно, «Берия восстал против Сталина, выступил против безумств Сталина и был убит Хрущевым и другими потому, что располагал фактами их преступлений». «Почему это не опровергнуто?.. Где судебные отчеты по делу Берии?» – вопрошалось в письме.
«Скажите, что антисемитизма больше нет, что он изжит», – требовал также американский писатель. Останавливаясь на других политически острых вопросах, Фаст не без пропагандистского пафоса предложил советским руководителям объявить об отмене смертной казни, об одностороннем отказе от испытаний ядерного оружия, а также прекратить травлю В.Д. Дудинцева за роман «Не хлебом единым»[8].
Столь резкое по тону послание несомненно напугало и обескуражило Б.Н. Полевого. Справедливости ради следует отметить, что и сам Полевой, и возглавлявший ССП с конца 1954 года А.А. Сурков еще до ХХ съезда партии предприняли ряд мер, пытаясь как-то возродить еврейскую литературу, разгромленную и запрещенную в 1949 году. В том же 1954 году возобновили публикацию еврейских классиков: вышло по-русски произведение Шолом-Алейхема – детская книжка «Мальчик Мотл». После реабилитации в ноябре 1955 года еврейских литераторов, репрессированных в последние годы правления Сталина, Сурков 16 декабря направил в ЦК КПСС записку «О положении в еврейской литературе», в которой призвал начать издавать художественные произведения на еврейском языке[9]. В 1956 году по ходатайству руководства ССП близким родственникам репрессированных еврейских писателей были установлены персональные пенсии в размере от 300 до 500 рублей, которые впоследствии повышались[10]. И хотя 14 апреля 1956 года зав. отделом культуры ЦК КПСС Д.А. Поликарпов предложил руководству рассмотреть вопрос об учреждении еврейского литературного альманаха и издании произведений ряда еврейских классиков[11], только в 1959‑м – в год столетия Шолом-Алейхема – было возобновлено издание на идише как его произведений, так и Менделе Мойхер-Сфорима и Ицхока-Лейбуша Переца. 5 мая 1956 года Полевой, ссылаясь на отмечавшееся во всем мире 40‑летие смерти Шолом-Алейхема и «в связи с особыми обстоятельствами, ввиду которых еврейская литература в СССР фактически прекратила свое существование», ходатайствовал перед ЦК о проведении в Доме советских писателей соответствующего мемориального вечера, с приглашением израильских дипломатов и иностранных журналистов. Сам вечер тогда разрешили, но в остальном было отказано[12].
Однако возвратимся к письму Фаста. Первой мыслью ошеломленного его посланием Полевого было похерить дальнейшую с ним переписку, которая, приобретая все большую обостренную политизированность, становилась небезопасной. Однако в ЦК, где к письму отнеслись чрезвычайно серьезно и им занялись непосредственно секретари ЦК М.А. Суслов, Д.Т. Шепилов и зав. международным отделом ЦК Б.Н. Пономарев, сочли, что пока рано делать столь решительный вывод. Напротив, видимо, полагая, что на более десяти лет действовавший пропагандистский проект с Фастом было затрачено немало сил и средств (об этом ниже), решили продолжить переписку, использовав ее, как и прежде, в политических целях. Для этого к Полевому был приставлен в качестве консультанта опытный журналист из «Правды» Ю.А. Жуков, являвшийся, кроме того, кандидатом в члены ЦК КПСС. Детально проанализировав послание Фаста, Жуков дал рекомендацию по подготовке ответа, которая, несмотря на всю демагогическую изощренность предложенной им контраргументации, выглядела мало убедительной. Жуков, например, полностью отрицая существование при Сталине государственного антисемитизма в СССР, пытался оправдать диктатора, ссылаясь на застарелый и заезженный советской пропагандой сюжет о том, как тот в 1931 году в интервью западному информационному агентству осудил антисемитизм как пережиток каннибализма[13]. К тому же, касаясь кровавых расправ над деятелями еврейской культуры в 1948–1952 годах, журналист не нашел ничего лучшего, как повторить сомнительную легенду о зверствах «банды Берии», которая «истребляла не только евреев, но и крупнейших деятелей всех национальностей», судьбы которых, как при этом ехидно добавлялось, Фаста «не трогают»[14].
Заместитель председателя правления Советского фонда мира писатель Борис Полевой выступает с отчетным докладом на конференции Фонда
И хотя Жуков решительно настаивал на ответе Фасту, погрязшему, по словам журналиста, в «американской достоевщине», причем непременно на ответе, составленном самим Полевым, тот, однако, ссылаясь на политическую некомпетентность, предлагал, чтобы текст от его имени подготовил какой-нибудь специалист из ЦК[15]. Тем не менее писать все же пришлось самому Полевому, который 17 мая направил на Старую площадь проект ответа Фасту. Послание получилось довольно пространным, исполненным фальшиво-дружеских увещеваний, из которых явственно торчали уши лозунговой ходульности. Уже не заботясь о соблюдении элементарного правдоподобия, Полевой (по совету Жукова) педалировал тезис об исключительной ответственности Берии за антисемитизм в стране, утверждая, что тот «коварно» нагнетал его, дабы скомпрометировать СССР перед всем миром. Причем, обвиняя Берию в том, что тот со своей «бандой» «состряпал» «дело врачей», Полевой тут же утверждал, что следственные органы быстро восстановили справедливость, и оклеветанные врачи были освобождены и реабилитированы. При этом неловко замалчивалось то явное обстоятельство, что, вызволяя врачей, органы госбезопасности действовали под руководством того же Берии. Неужели Полевой полагал, что отнюдь не простодушный Фаст не заметит столь примитивной манипуляции фактами? Оседлав козла отпущения в лице вездесущего Берии, Полевой клеймил этого «выродка» и «Ирода наших дней» еще и за то, что тот «вырвал из наших рядов наших товарищей Пфефера[16] и Квитко». При этом доказывалось, что те пострадали не от официального антисемитизма, а попросту от злой воли Берии, который наряду с ними уничтожил и много представителей других национальностей, «русских – больше всего». Реагируя на упрек Фаста по поводу дезинформации относительно судьбы Квитко, Полевой, разумеется, не покаялся в том, что когда-то, быть может, вынужденно прибег к этой лжи. Более того, в своем ответе он пошел на новый обман. Возмущаясь тем, что Фаст-де его оговаривает, этот руководитель ССП утверждал, что в 1955 году в Нью-Йорке он никак не мог говорить о том, что накануне отъезда встречался с жившим по соседству Квитко, поскольку «всем известно», что тот «киевлянин и никогда не жил в Москве». Облыжно представляя Квитко не москвичом, Полевой теперь доказывал, что об этом покойном литераторе говорил Фасту совершенно иное: «Я сказал вам лишь, что я хвалил его (Квитко. – Г. К.) детские стихи на съезде писателей…» Изворачиваясь, Полевой уверял, что двумя годами ранее поведал Фасту вовсе не о встрече с Квитко, а с «известным еврейским поэтом» Самуилом Галкиным: «…я виделся с ним (с Галкиным. – Г. К.), и он действительно живет недалеко (его адрес: Москва 119, улица Фурманова, дом 3/5, кв. 43), в чем вы можете убедиться, написав ему письмо по этому адресу»[17]. Между тем и эта версия оказалась шитой белыми нитками: ведь по злой иронии судьбы Галкин вплоть до декабря 1955 года находился в одном из отдаленных ИТЛ. Так что Полевой перед отбытием летом того года в Америку никак не мог с ним «видеться». Но попытайся Фаст проверить эту «дезу» и обратись он в 1957‑м к Галкину, тот – соответствующим образом проинструктированный – разумеется, подтвердил бы слова Полевого. На это все и было рассчитано.
Видимо, довольный таким задним числом придуманным алиби, Полевой позволил себе со снисходительной мягкостью попенять Фасту: «Эх, Говард!.. Подумайте… разве от человека, которого считаешь другом, легко так вот бездоказательно принять в письме обвинения во лжи?.. Хорошо ли это, старик? Спросите у вашей милой, спокойной Бетти[18], которую я всегда называл вашей боевой подругой. Ей-богу, она подтвердит, что это нехорошо»[19].
Несмотря на то что Полевой приложил немало усилий, чтобы текст ответного послания Фасту понравился в ЦК, Шепилов и Суслов еще несколько раз заставляли его переделывать написанное. Последний вариант ответа Полевой направил в ЦК 27 июня 1957 года, уверяя тамошних начальников, что, следуя их совету, «заставил себя как можно спокойней и аргументированней ответить на его (Фаста. – Г. К.) инсинуации, почерпнутые из выгребных ям разных “голосов”». Вместе с тем писатель счел необходимым предупредить ЦК, что, вступив в полемику с «взбесившимся мелким буржуа» Фастом, можно легко «подставиться под удар» «на одном совершенно не защищенном у нас направлении – положении еврейской культуры, которая продолжает оставаться у нас ахиллесовой пятой»[20]. Данное замечание писателя было, наверное, единственным проявлением здравого смысла в его письменной реакции на демарш Говарда Фаста.
Может быть, вняв этому резонному предостережению, в ЦК вскоре «признали целесообразным» не отвечать американскому писателю, а многажды редактированное послание Полевого отправить в архив. Развивая это альтернативное решение, 14 августа 1957 года Б.Н. Пономарев внес в Секретариат ЦК предложение развернуть в СМИ кампанию по «разоблачению предательской деятельности Фаста», задействовав для этого и руководство ССП. Эта идея была одобрена, и американскому писателю была объявлена пропагандистская война. 30 января 1958 года «Литературная газета» опубликовала зубодробительную статью Н.М. Грибачева, главного редактора предназначавшегося для заграницы журнала «Советский Союз», а в недавнем прошлом – активного борца с «безродным космополитизмом». Впрочем, свою лепту в разоблачение «ренегата» Фаста внес и бывший «космополит» Б.Р. Изаков (был уволен в 1949 году из редакции «Правды»), в февральском номере «Иностранной литературы» «пригвоздивший к позорному столбу» лично знакомого ему американца[21].
На этом, собственно, и обрывается запечатленная в подборке цековских документов примечательная история об идейном разводе Говарда Фаста с коммунистическим Советским Союзом.
Подводя итог изложенному, резонно задаться вопросом, а был ли Фаст в своем запоздалом развенчании сталинизма до конца искренним и руководствовался ли он при этом исключительно идейными соображениями? К сожалению, анализ известных на сегодня фактов не позволяет ответить на этот вопрос однозначно положительно.
Черновик письма Говарду Фасту из Российского государственного архива новейшей истории
Настораживает уже то, что, обращаясь в марте 1957 году к Полевому, Фаст пишет: «Возможно, глупо, что я не знал об этом терроре (сталинском. – Г. К.) раньше, но я действительно о нем ничего не знал»[22]. В подобное наивное неведение никогда «не витавшего в эмпиреях» Фаста трудно поверить. Вряд ли он не читал, скажем, вышедший в свет еще в 1940 году и широко известный на Западе роман Артура Кестлера «Слепящая тьма», в котором ярко и убедительно обличался политический террор в предвоенном СССР. Еще более странным выглядит получение Фастом в 1953 году международной Сталинской премии «За укрепление мира и дружбы между народами», присужденной ему и И.Г. Эренбургу в разгар печально знаменитого «дела врачей». Об антисемитской направленности этой репрессивной акции американский писатель не мог не знать хотя бы уже потому, что в США она вызвала массовые протесты общественности. Очень неубедительным Фаст выглядел и тогда, когда утверждал, что денежный эквивалент данной премии в размере 25 тыс. долларов он принял не из рук советских руководителей, а от Луи Арагона. Правда, при этом Фаст не уточнял, что в тех обстоятельствах Арагон выступал не как французский писатель, а как руководитель созданного Сталиным Всемирного совета мира. На полученные тогда деньги Фаст основал собственное издательство «The Blue Heron Press», которое занялось выпуском его собственного отвергнутого другими издательствами романа «Спартак».
И в дальнейшем Фаст неоднократно подпитывался в финансовом отношении из Советского Союза. Он так вошел во вкус изливавшихся на него из Москвы щедрот, что, получая в ноябре 1956 года (как раз после трагических событий в Венгрии!) очередной гонорар в советском посольстве, заявил, что если бы он жил в СССР, то у него уже были бы на текущем счету два миллиона. Конкретно Фасту заплатили тогда 600 тыс. долларов – плата за издание в СССР 300‑тысячным тиражом русской версии «Спартака»[23]. Это был самый большой куш, сорванный им в политической игре в «русскую рулетку». Правда, сам он отрицал в мемуарах получение этих денег, что опровергается секретным донесением в ЦК Б. Изакова, присутствовавшего при их передаче и доложившего об этом М.А. Суслову[24]. Но самое главное заключается в том, что о своем выходе из компартии Г. Фаст решил объявить только в феврале 1957 года. Очевидно, к тому времени он полностью получил все деньги, причитавшиеся ему по советским контрактам, и конфликт с Москвой уже не грозил ему материальными потерями. Притом что, с другой стороны, после шести лет официальных гонений и «запрета на профессию» у Фаста отнюдь, видимо, не вдруг появился крупный коммерческий издатель. Об этом в апреле 1957 года сообщил Полевому известный американский писатель и сценарист Альберт Мальц, так же как и Фаст, пострадавший от преследований сенатской комиссии Д.Р. Маккарти: он был включен в «голливудский черный список» и вынужден был проживать в Мексике. Очень близко знакомый с Фастом, Мальц нарисовал следующий его психологический портрет: «…он один из самых сложных людей, с которыми мне когда-либо приходилось встречаться. <…> он ни в коей мере не является цельным человеком, скроенным из одного куска <…> он всегда оставался существом, терзаемым различными стремлениями и желаниями, которые никогда не находили удовлетворения и разрешения. <…> в последние шесть лет, со времени его тюремного заключения, он страшно страдал ужасными головными болями, которые врачи не могли ни облегчить, ни объяснить <…> я никогда не мог предсказать, как он поведет себя в той или иной ситуации <…> не могу сделать этого и сейчас»[25].
Вполне предсказуемым было, что в том же 1957 году с большой помпой в США был издан антисоветский автобиографический роман Фаста «Голый бог: писатель и коммунистическая партия», живописавший о его разрыве с советским коммунизмом. После чего, как на дрожжах, стали расти продажи «Спартака», который в общей сложности разошелся в количестве полутора миллионов экземпляров. А в 1960 году книгу успешно экранизировал талантливый режиссер Стэнли Кубрик.
Если судить по коммерческому успеху, который с тех пор стал сопутствовать Фасту, тот не прогадал оттого, что отказался от спонсорской подпитки из Москвы, чрезвычайно вредившей к тому же его репутации. В беспомощных и межеумочных антисталинистских метаниях хрущевского режима, в его имевшей скандальный резонанс в мире военной акции в Венгрии он чутко уловил начало конца большевистской империи и благоразумно отказался от ее покровительства. Впрочем, видеть в этом судьбоносном для Фаста решении только голый холодный расчет было бы чрезмерным упрощением ситуации. Наверняка писателя, как и всякого свободомыслящего интеллектуала, обуревали при этом и сильные эмоции, рожденные прежде всего инстинктивным протестом против грубого силового подавления Советским Союзом любых проявлений вольнолюбия и нонконформизма, как у себя дома, так и в странах Восточной Европы. Следует учитывать, что масло в огонь подобных настроений подливали и брутальные словесные выходки Хрущева. Скажем, весной 1959 года на Западе стало известно, что во время одной из вошедших тогда в советскую политическую моду встреч этого не сдержанного на язык партийно-государственного лидера с творческой интеллигенцией тот не обинуясь заявил, что в Венгрии ничего не произошло бы, если бы тамошние руководители вовремя нашли в себе решимость расстрелять нескольких писателей, подстрекавших к бунту. Советские писатели должны иметь в виду, – добавил Хрущев угрожающе, – что он сделан из более крепкого материала, чем венгерские руководители[26].
Однако, хотя Фаст наверняка испытывал душевные переживания по поводу подавления свободы в СССР, думается, тем не менее он навряд ли был их покорным рабом. Более того, скорей, не они терзали его, а он – не позволявший себе ни на минуту усомниться в искренности собственных чувств – повелевал ими, демонстрируя, подобно опытному актеру, тонкую и убедительную игру. Будучи своего рода политическим лицедеем, писатель до конца жизни продолжал пропагандировать свой антибуржуазный имидж левого интеллектуала. В 1980‑х он, по свидетельству сотрудника «Голоса Америки» Владимира Мартина (Матлина), резко нападал на администрацию президента Р. Рейгана, обвиняя ЦРУ и Пентагон в стремлении установить в США фашистский режим и ввергнуть человечество в новую мировую войну[27]. А в 1990 году в свет вышла автобиография Фаста с эпатажным заголовком «Быть красным». Показательно, что этот литератор, так много поработавший на свою репутацию радикала, фрондера и бунтаря, тихо отошел в мир иной на восемьдесят девятом году жизни в собственном доме в городе Олд-Гринвич (штат Коннектикут) в обстановке почтенной благопристойности. Произошло это 12 марта 2003 года. Историкам и исследователям жизни и творчества Говарда Фаста предстоит еще немало потрудиться, чтобы сквозь наслоения сотворенного им «имиджа» в полной мере разглядеть истинное лицо этого сложного и противоречивого человека.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1] Знамя. 1992. № 8. С. 163–186.
[2] Дорфман М. Памяти Говарда
Фаста // Международная еврейская газета. 2003. № 13.
[3] Смоляр Герш (1905–?) –
журналист и редактор, участник коммунистического подполья в предвоенной Польше.
В годы войны один из руководителей Сопротивления в Минском гетто, потом
командир партизанского отряда. В 1946 году возвратился из СССР в Польшу, где
вошел в президиум Центрального комитета евреев Польши (руководил в нем отделом
культуры и пропаганды). Осенью 1954 года редакция «Фольксштимме» обратилась
в ЦК КПСС с просьбой предоставить информацию о
послевоенной жизни еврейского населения СССР. Мотивировалось это тем, что
бывший американский корреспондент «Нью-Йорк таймс» Г. Солсбери
опубликовал в США серию статей по еврейскому вопросу в Советском Союзе, на что
необходимо ответить в духе борьбы против «еврейского национализма, против
сионистско-бундовских агентур американского империализма». По
распоряжению ЦК КПСС соответствующий материал в Польшу был направлен (РГАНИ.
Ф. 5. Оп. 16. Д.
[4] РГАНИ. Ф. 5. Оп. 28. Д.
[5] РГАНИ. Ф. 5. Оп. 28. Д.
[6] РГАНИ. Ф. 5. Оп. 36. Д.
[7] РГАНИ. Ф. 5. Оп. 36. Д.
[8] РГАНИ. Ф. 5. Оп. 36. Д.
[9] РГАНИ. Ф. 5. Оп. 36. Д.
[10] РГАНИ. Ф. 5. Оп. 36. Д.
[11] РГАНИ. Ф. 5. Оп. 36. Д.
[12] РГАНИ. Ф. 5. Оп. 36. Д.
[13] Сталин И.В. Соч. Т.
[14] РГАНИ. Ф. 5. Оп. 36. Д.
[15] РГАНИ. Ф. 5. Оп. 36. Д.
[16] Речь идет о еврейском поэте И.С.
Фефере, расстрелянном в 1952 году.
[17] РГАНИ. Ф. 5. Оп. 36. Д.
[18] Бетти Коэн (Bette Cohen) –
скульптор, жена Г. Фаста.
[19] РГАНИ. Ф. 5. Оп. 36. Д.
[20] РГАНИ. Ф. 5. Оп. 36. Д.
[21] РГАНИ. Ф. 5. Оп. 36. Д.
[22] РГАНИ. Ф. 5. Оп. 36. Д.
[23] Коваль Л. Говард Фаст – псаломщик
ревизионизма // Заметки по еврейской истории. Сентябрь
[24] РГАНИ. Ф. 5. Оп. 36. Д.
[25] РГАНИ. Ф. 5. Оп. 36. Д.
[26] Статья Э. Крэнкшоу в еженедельнике «Обсервер»
(Лондон). 1959. 24 мая (РГАНИ. Ф.
5. Оп. 36. Д.
[27] Матлин В. Как я однажды не
побеседовал с Говардом Фастом // Заметки по еврейской истории. Июль