РАБОЧИЙ МЕХАНИЗМ ВЧЕРАШНИХ ИМПЕРИЙ

На четыре вопроса отвечают: Михаил Лотман, Михаил Одесский, Олаф Терпиц, Брайан Хоровиц

Беседу ведет Афанасий Мамедов

C 23 по 25 июня в Еврейском университете на горе Скопус проходила конференция («Международная мастерская») на тему «Ассимиляция и антисемитизм в русской литературе: новые аспекты».

Многие собравшиеся состояли в долгосрочных приятельских отношениях, а кое-кто и в научном родстве, что позволяло мастерской накаляться и остывать «по-домашнему». Практически все доклады – от «Еврейской темы в русском романтизме (по новым литературным источникам)» Михаила Вайскопфа до «Акима Волынского и нового еврейского самоощущения» Елены Толстой – оставили послевкусие незряшного пребывания в стенах одного из лучших университетов мира.

Ассимиляция и антисемитизм, рядившиеся в костюмы разных эпох, то дефилировали под ручку, то порознь, то вели под руки слегка пошатывающегося от жары и фрейдистских наездов «героя литтруда» и пламенного борца с мировым сионизмом Дмитрия Быкова (доклад Андрея Рогачевского «Ассимиляция и антисемитизм в романе Дмитрия Быкова “ЖД”: психоаналитический подход»). Рогачевский в своем докладе опирался на рецепцию этого замечательного произведения в прессе, опубликованной в России. Потом Вячеслав Лихачев рассказал об особенностях антисемитской пропаганды на Украине и условно разделил антисемитизм на «старый» и «новый». Потом эта парочка участвовала в поисках фантома чисто духовного искусства, потом кто-то из-за них, проклятых, отпадал от христианства, а кто-то крестился, продолжая интересоваться еврейской темой и иудаизмом...

Вообще-то, слова «ассимиляция» и «антисемитизм» в Израиле находятся в несколько другой, малопригодной для них атмосфере, нежели в той же России, в которой эти явления – все еще действующий механизм двух вчерашних империй. Но не переносить же иерусалимскую площадку в Москву на том лишь основании, что тамошние доклады в Златоглавой прозвучали бы куда злободневнее. Я выбрал именно этих собеседников, окажись на моем месте другой, он выбрал бы иных, и не сильно проиграл бы.

 

ДЛЯ МЕНЯ АНтИСЕМИТИЗМ – ОБЪЕКТ ИССЛЕДОВАНИЯ, А НЕ БОРЬБЫ

Михаил Лотман, профессор семиотики, заведующий отделением культурологии Таллинского университета, старший научный сотрудник Тартуского университета

 

– В одном из своих израильских интервью вы говорили, что вклад евреев-выкрестов в теорию антисемитизма «пугающе велик», что «большую часть злобных мифов об иудаизме и иудеях создавали сами евреи, перешедшие в другую веру». С этим трудно поспорить. Почему это так – высказывалось много предположений. Не могли бы вы поделиться своими мыслями по поводу этого прискорбного обстоятельства?

– Честно говоря, не помню этого интервью. Вероятно, имелось в виду следующее. Основные обвинения против евреев обосновывались – в числе прочего – свидетельствами самих евреев, причем не обязательно выкрестов: ортодоксы обвиняли в страшных грехах хасидов, сефарды – ашкеназов и т. п. Но это не значит, что они сами создавали эти мифы: выкресты говорили лишь то, что от них хотели услышать (или они считали, что это от них хотят услышать в доказательство искренности их крещения).

– Из вашего доклада я понял, что все антисемитские конструкции в той или иной степени работают против себя. А антисемитский анекдот от чисто еврейского отличается лишь интонационно. И все-таки, не могли бы вы на каком-нибудь примере показать, как это происходит, как антисемитизм переходит в свою противоположность – филосе­митизм.

– Все конструкции, в том числе антисемитские, могут работать против себя. В любом семантическом комплексе оценочный компонент – самый поверхностный и неустойчивый. В своем докладе я говорил о том, что нет специ­фических антисемитских идей и обвинений: все, в чем когда-либо обвинялись евреи (кровавый навет, всемирный заговор), было адресовано и другим национальным, социальным или религиозным сообществам. Когда мы говорим об антисемитизме, речь идет о двусоставном комплексе: во-первых, евреи не такие, как другие, и, во-вторых, это очень важно для нас всех или для меня лично. Понятно, что этот комплекс может быть повернут как юдофильской, так и юдофобской стороной. Например, «Протоколы сионских мудрецов» могут восприниматься и как еврейский, и как антисемитский документ. А примеров перехода от антисемитизма к филосемитизму много, равно как и примеров обратного перехода. Достаточно вспомнить Василия Васильевича Розанова, не раз переходившего от экзальтированного филосемитизма к юдофобии и закончившего чуть ли не просьбой о принятии в евреи.

– Слушая ваш доклад и следя за аудиторией, то и дело взрывающейся смехом, я вспомнил рассказ Владимира Набокова «Истребление тиранов», одна из идей которого – уничтожение тирании посредством смеха. Не кажется ли вам, что в определенном смысле и с антисемитизмом следует бороться именно таким образом?

– Боюсь, что одним лишь смехом тиранию не победить (хотя история показывает, что тираны действительно боятся стать посмешищем), но антисемитизм – не тирания. Он может быть частью идейной базы деспотии и бояться смеха, а может, напротив, сам носить протестный характер и пользоваться оружием смеха. Я не знаю, как бороться с антисемитизмом во всех его проявлениях; более того, не уверен, что это вообще достойное занятие. Если речь идет об антисемитских взглядах протестного характера, то каждый свободен иметь какие угодно убеждения, если же эти убеждения перерастают в инструментальную фазу, то это сфера компетенции правоохранительных органов. Меня антисемитизм интересует лишь в качестве одной из разновидностей культурных фобий, для меня это объект исследования, а не борьбы.

– В своем семиотическом анализе ксенофобии вы как-то вскользь заметили, что в Эстонии запрещены «Протоколы сионских мудрецов» и вообще книги подобного свойства. Говорит ли этот факт о том, что ксенофобии в Эстонии стало меньше? Или же, вступив в Евросоюз, нужно соблюдать правила «хорошего тона»?

– Эстония – правовое государство, поэтому не может быть и речи о запрете «вообще книг такого свойства». Речь может идти даже не о запрете некоторого произведения, но лишь конкретного издания. Имелся в виду эпизод, когда в начале 1990-х годов (до всякого Евросоюза) по решению суда был конфискован и уничтожен тираж эстонского перевода «Майн кампф» Гитлера и «Протоколов сионских мудрецов». Мое отношение к этому – что тогда, что сейчас – резко отрицательное: свобода слова важнее любых злоупотреблений ею. Привело ли это к уменьшению ксенофобии – сомневаюсь. Я же приводил это в качестве примера благотворности антисемитизма: был короткий период, когда эстонские переводы были изъяты, а русские свободно продавались. Так вот, эстонские наци вынуждены были читать Гитлера по-русски (я русский бы выучил только за то...). Даже сейчас, когда все доступно в Интернете, большинство антисемитских построений в Эстонии все еще имеют российскую «огласовку». Другие расистские и ксенофобские идеи (например, антиисламские) поступают преимущественно с Запада, а антирусского добра – в смысле: зла – и своего хватает.

 

НИЧТО НЕ МЕШАЕТ ПРЯМО НАЗВАТЬ ЕВРЕЕВ ВАМПИРАМИ

Михаил Одесский, филолог, профессор кафедры литературной критики факультета журналистики РГГУ

 

– Почему тема вампиризма и сегодня продолжает работать, ведь мы же стали старше на век и тысячелетие? Вампиризм евреев – открытие, актуализированное в массовом сознании людей нашего времени. Есть ли этому какое-то культурологическое объяснение? Как пересекаются антисемитизм, который продолжает цвести пышным цветом, и надуманный вампиризм?

– Ответ на первый ваш вопрос мучает меня самого. Здесь важно, во-первых, констатировать тот ускользающий от внимания исследователей факт, что вера в вампиризм не угасает (как положено суеверию), а распространяется. Ведь вампиризм уже стал известен не в виде фольклорных записей народных верований, а в качестве содержания полицейских протоколов, составленных в XVIII веке – в эпоху Просвещения! Это – с одной стороны. С другой, в XX веке (а также нынешнем) вампиризм не только завоевал беспримерную популярность в искусстве, но и оказывает впечатляющее воздействие на социальное пространство. В коммунистической России А.А. Богданов пытался трансформировать вампиризм в проект «физиологического коллективизма» – кровного братства представителей общества будущего. В посткоммунистической Румынии туристические маршруты прокладываются по местам исторических деяний воеводы Влада Дракулы и персонажа Стокера. Существует также молодежная мода (точнее – стиль жизни), ориентированная на «готику» и поэтику вампиризма. Так что факт – вещь упрямая. Другое дело – объяснение этого факта. По-видимому, вера в вампиров (действительная или фиктивная, то есть разрешаемая себе при контакте с псевдореальностью искусства) удачно резонирует с бессознательным современного человека. Отсюда возможность ответа на второй вопрос. В традиционных верованиях евреев подозревают в пристрастии к христианской крови, так как евреи якобы признают превосходство крови христиан; используют ее в медицинских и магических целях; буквально реализуют евангельское проклятие о крови Иисуса и так далее. Однако среди перечисленных мотиваций нет вампиризма как своего рода квазифизиологической потребности. Напротив, в современной ментальной ситуации – когда антисемитизм остался, а система традиционной логики разрушилась – такого рода нюансы нейтрализуются, и ничто не мешает прямо назвать евреев вампирами, да и причислить к евреям самого Дракулу (например, сочинение Владимира Попова «Возвращение Руси [На пути к Русскому государству]» и интернет-реакция на него).

– Почему в постстокеровской культуре постоянно переписывают «вампирический кодекс»? Почему вчера еще от вампира можно было отбиться головкой чеснока, а сегодня оказывается, что вампиры чеснок все же едят и отбиваться следует с помощью серебра и кольев?

– Художественное открытие Стокера – которое позволило роману «Дракула» функционировать в качестве хрестоматии вампиризма – подразумевало трансформацию борьбы сил добра с абсолютным злом в борьбу двух «команд», то есть в ситуацию отчасти игровую, основанную на выработке и строгом соблюдении правил. Как известно, нет ничего безусловней, чем условность игры. В неоромантической литературе Стивенсон применил игровое построение к пиратам, а его младший современник Стокер – к вампирам (кстати, не всегда аккуратно: в романе истребитель вампиров Ван Хелсинг бойко замазывает щели в склепе освященной облаткой, поясняя, что приобрел индульгенцию и тем загодя искупил прегрешение, – это поступок не католика, а ведуна, применяющего сакральные объекты для достижения магических целей). Потому закономерно, что дальнейшая литературная эволюция стокеровского вампира выражается в эволюции игрового кодекса. Кроме того, для некоторых потребителей массовой продукции художественная фикция превращается в реальность, а размышления о правилах игры превращаются в разрешение философских вопросов.

– Мог ли Брэм Стокер быть посвященным в какие-то магические тайные обряды, хотя бы через того же Вамбери?

– Посвященность Стокера в тайные обряды – интересная научная проблема. С Вамбери это никак не связано, однако дискутируется вопрос о принадлежности или, осторожнее говоря, близости Стокера к известному оккультному обществу «Золотая Заря», куда входили будущий нобелевский лауреат Уильям Батлер Йейтс и другие интеллектуалы. Как бы то ни было, автор «Дракулы» бесспорно демонстрирует компетентность в вопросах оккультизма. Вамбери не фигурирует в романе, но упоминается как друг Ван Хелсинга. Реальный Вамбери был популярен в Великобритании и как общественная фигура – постоянный критик политики Российской империи, и как автор увлекательных сочинений о своих экзотических путешествиях (в обличии дервиша) по неведомому Востоку, которые читал весь мир. А значит, его репутация знатока тайных знаний могла объяснять и специфическую эрудицию Ван Хелсинга. Соблазнительно предположить, что венгерский еврей Вамбери (и автор истории Венгрии) мог также консультировать Стокера о Дракуле, но документальных свидетельств тому, насколько мне известно, не обнаружено.

– Каковы ваши впечатления от прошедшей конференции? Будете ли вы и дальше исследовать выбранную тему?

– Конференция была очень удачной, я признателен организаторам за возможность услышать столь информативные доклады. Причем это не просто доклады специалистов в одной области на тему из другой области: к примеру, славистов – об авторах или персонажах семитофильских или антисемитских текстов. Напротив, конференция сложилась таким образом, что стало очевидно: вырисовывается некая особая область науки, может, некая разновидность иудаики. Значит, те, кто интересуется этой областью, получат возможность публиковаться в таких изданиях, где их работы достигнут специалистов. Это – с практической точки зрения. А с теоретической – необходимо поставить вопрос о том, что формирует данную область как особую область гуманитарного знания. Так, открывается соблазнительный путь собирания, исторического изучения, классификации топосов, которые определяют узнаваемость текста как семитофильского и антисемитского. Это позволит определить и устойчивые элементы, и те, которые порождены конкретной эпохой. В том числе – современностью, когда антисемитизм сохранился, но порой принимает новые (или кажущиеся новыми) формы. 

 

ЕВРЕЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА – ЧАСТЬ ЕВРОПЕЙСКОЙ

Олаф Терпиц, литературовед, культуролог (Институт им. Симона Дубнова, Лейпцигский университет)

 

– На конференции вы делали доклад под названием «Ассимиляция или взаимопроникновение культур? Черты авантюрного романа в “Записках еврея” Григория Богрова и “Бурной жизни Лазика Ройтшванеца” Ильи Эренбурга». Вы согласны с мнением ряда участников «международной мастерской», что тема, на которую вы вышли, полна лакун или, как говорят у нас в России,  «поле непаханое»?

– В последние годы, особенно начиная с 1990-х годов, был опубликован ряд очень интересных, захватывающих монографий в контексте русско-еврейской культуры и литературы, появились на сцене молодые исследователи и в России, и в Израиле, и в Европе, и в Америке. Тут, мне кажется, существует значительный потенциал на уровне исследовательского интереса, фокуса и объема. С другой стороны, остро чувствуется потребность теоретического и методологического обрамления нашего предмета. Нужны размышления и дискуссии по основным вопросам, как, например: «является ли русско-еврейская литература дисциплиной сама по себе, и если да, то какие у нее предположения, теоретические подходы и тому подобное?»

– «Записки еврея» Григория Богрова, несомненно, носят автобиографический характер, а теперь и исторический. Эренбург же, работая долго (по эренбурговским меркам) над «Бурной жизнью Лазика Ройтшванеца», неоднократно менял свою писательскую позицию, в том числе и взгляды на еврейство, и в ходе этих перемен, по моему мнению, автобиографические черты стирались. Не думаете ли вы, что роман Эренбурга, как это ни покажется парадоксальным, литературно ближе к «Запискам авантюриста Феликса Круля» Томаса Манна, нежели к «Запискам еврея» Григория Богрова?

– Вы касаетесь очень любопытной и многослойной проблемы, которая включает и литературоведческий вопрос о жанре автобио­графии, и культурологический вопрос о взаи­модействии между литературами, в конечном счете – о существовании европейской или даже, по выражению Гете, мировой литературы. Одним из центральных признаков жанра автобиографии является динамичное отношение между «реальностью» и «фиктивностью», причем момент накопленного опыта писателя важнее, чем сама «действительность». Еврейская же литература – будь она написана на русском языке, на идише, на иврите или еще на каком-либо языке – часть европейской литературы. «Феликс Круль» и «Лазик Ройтшванец» – плутовские романы, то есть они разделяют тот же самый метод восприятия мира. С этой точки зрения Эренбург, конечно, ближе к Манну. С точки зрения сюжета, однако, – несмотря на его художественную обработанность, – он ближе к тем писателям, которые старались учитывать свое амбивалентное отношение к еврейству в модерне.

– Леонид Кацис считает, что главное отличие авантюрных романов Григория Богрова и Ильи Эренбурга состоит в том, что Богров писал как бы изнутри, в рамках закрытого пространства, которое условно можно назвать хаскальным российско-еврейским пространством конца первой половины ХIХ века, а Эренбург после крещения писал явно извне этого пространства. В ваших исследованиях это обстоятельство как-то учитывалось?

– Безусловно. Жизненные обстоятельства писателей и их «идеологические» позиции находятся в центре моих исследований. Но я рассматриваю их в рамках культурологических вопросов, то есть в фокусе трех концепций, а именно «языка», «перевода» и «культурного трансфера». Этот подход создает возможность взглянуть более нюансированно на процессы трансформации самосознания, на взаимодействия, на всякие влияния и последовательные реакции. Conditio писателя, таким образом, служит признаком того, что происходит в самих текстах, каковы отношения между творчеством, современными дискурсами и позицией индивидуума (то есть «частного места» писателя). Богров и Эренбург писали в очень разных общественных обстановках, оба «боролись» со своей принадлежностью к еврейству, и оба в конечном итоге не нашли удовлетворительного в интеллектуальном и эмоциональном смыслах решения этой проблемы.

– Вы живете в Лейпциге, городе, который мне очень нравится. Несколько раз я заходил в популярное среди лейпцигской молодежи кафе «Телеграф», даже читал там главы из своего романа. Уверен, что и вы мимо этого известного заведения, пропагандирующего интеллектуализм и свободу нравов, не проходили. Возможна ли ситуация, когда «Телеграф» захватывает антисемитски настроенная группа молодежи, начиная пропагандировать совершенно иные ценности? Или в Германии, пережившей коллапс в середине ХХ века, это невозможно?

– «Телеграф» является одним из самых моих любимых кафе в Лейпциге. Не хочется думать, что оно когда-то превратится в место, где встречаются люди, пропагандирующие антисемитские и ксенофобские настроения. Я, конечно, не владею умением предвидеть будущее, но мне кажется, что сегодняшнее немецкое общество – общество стабильной демократии. Тем не менее, боюсь, существуют группы и частные лица, которые высказывают антисемитские мнения. Хотя наблюдается это явление по всей Европе. Германия несет особую ответственность, и государство, судя по его законам и действиям, поступает соответственно: поддерживает еврейские общины, иммигрантов-евреев из бывшего СССР. В Лейпциге, например, с 1990-х годов снова активно развивается еврейская жизнь и культура. Остается надеяться, что это будет и дальше продолжаться.

 

«ПЕРЕПИСКА» КАК ОРГАНИЗОВАННОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ СОБЫТИЕ

Брайан Хоровиц, профессор, заведующий кафедрой иудаики Тулейнского университета (Новый Орлеан, США)

 

– Михаил Гершензон пишет Вячеславу Иванову: «Наша случайно начавшаяся переписка из угла в угол начинает меня занимать». Скажите, верите ли вы в «случайность» такой переписки? Не кажется ли вам, что оба они, проживая в одной комнате, только в разных ее углах, прекрасно понимали, что́ ткут и для кого ткут? Что они понимали: частное, очень интимное, может стать коллективным знанием?

– Все реальные детали переписки – правдивы. Они оба находились в санатории – но Вячеслав Иванов хотел и в конце концов заставил Гершензона писать. Суть произведения состоит, по крайней мере частично, в том, что и тот и другой обсуждают кризис культуры, в то время как сами же его и переживают, включая нешуточное испытание голодом. Эта книга стала общеизвестной и до какой-то степени важной для элитарной прослойки интеллигенции в России, да и всей Европе, пожалуй. Я не уверен, что авторы книги знали или хоть как-то были уверены, что их «Переписка» обернется таким оглушительным успехом. Видимо, им просто хотелось продать рукопись и заработать хоть каких-то денег. Иванову – на выезд, Гершензону – на лечение.

– Странный выбор жанра для того, чтобы заработать денег. Согласны ли вы с положением, которое было высказано в ответ на ваш доклад, будто бы Гершензон не столько отрицает самую культуру, сколько коллективный опыт религиозного постижения, и что рассматриваемый опыт, коллективный опыт предков, для него как бы «омертвел»? Или вам ближе другая позиция, согласно которой Гершензон в «Переписке» скорее занимает позицию еврейско-сионистскую? Что философия Гершензона более чем конкретна, а мы ее сегодня читаем неправильно – как некое абстрактное философствование на тему?

– Слово «культура» у Гершензона объемлет куда как большее концептуальное пространство, нежели то, которое мы привычно понимаем под этим словом. «Отрицание культуры у Гершензона» – вероятно, неправильная формулировка. Скорее всего, это лишь метафора о правильном восприятии индивидуумом мира. Культура у Гершензона обозначает все, связанное с ценностями, которые используются современным человеком, не отдающим себе отчета, откуда, собственно говоря, они к нему пришли, какой путь проделали. «Чтобы личное стало снова личным» – одна из главных целей Гершензона. Нужно, чтобы каждый человек создавал свои собственные ценности, а не пользовался готовыми. Как я старался объяснить в докладе, гершензоновская позиция является результатом пережитой им войны и революции. Ценности, которые он хвалил и которые правили его жизнью, оказались испорчены. Нужно было создавать новые, но как?.. Ницше тут не помощник, его идеи насыщены насилием, религия – слишком отвлеченное учреждение, сионизм – это политика, которая никогда не сможет ответить на сущностные запросы человеческой души. Для Гершензона помощь может прийти лишь из ретроспективной утопии Руссо или любимых им славянофилов. У них ведь тоже проявляется идея, что когда-то в далеком прошлом люди жили лучше, чувствовали интенсивнее, любили глубже. Но, как тогда, так и как сейчас, культура (цивилизация) мешает нам. Один из основных выводов моего доклада был таковым: Гершензон выражает в «Переписке» концепцию целостного здорового человека, который и ценен-то благодаря особенному, исключительно своеобычному восприятию мира. Гершензон, я так считаю, пробовал развить эту идею раньше, в своих исторических работах о славянофильстве. О сионизме Гершензона... Нет, пожалуй, я не согласен с повторенной вами точкой зрения, но сейчас могу лишь сказать, что Гершензон, как известно, сотрудничал с сионистами в разных проектах, разных публикациях, и в конце концов недвусмысленно выказал свое отношение к самому движению и его идеям в книге «Судьбы еврейского народа», вышедшей в 1922 году.

– Мне кажется, что в переписке, чем-то напоминающей блистательно разыгранную шахматную партию чемпионов мира, первым сдался Вячеслав Иванов, его подвела не столько позиция – безоговорочная вера в культуру, – сколько происхождение: под конец спора он воспользовался тем, что является представителем титульной нации. А как вы думаете?

– Должен признаться, я раньше не рассматривал эту ситуацию под таким углом зрения. Что ж, может, вы и правы. В каком-то смысле защищать культуру – это все равно что ломиться в открытую дверь. Позиция Гершензона намного непривычней, неожиданней позиции Вячеслава Иванова. Позиция Гершензона лишает нас привычного уже комфорта проживания жизни. Он должен был знать, что он «проиграет», если мы с вами условились именно так выражаться, но его цель, несомненно, была подвергнуть цивилизацию острой критике. И это ему, безусловно, удалось. Гершензон во многом напоминает Шамая, который отвечает школе Гилеля загадками и новыми подходами. Шамай почти всегда терпит поражение, но его идеи заставляют нас думать. Его задача показать, что нам только кажется, будто мир построен таким, каким мы его воспринимаем, на самом же деле он другой или, может, построен совсем иначе.

– Гоголевское отношение к культуре и образованию схоже с гершензоновским и, если забыть о гоголевском антисемитизме, органично вливается в нашу беседу. Он говорил, что люди начали думать, будто образованием выгнали злобу из мира, а злоба с другой стороны входит в мир дорогой ума: «Уже одна чистая злоба воцарилась на место ума». Как вам кажется, почему новая волна антисемитизма стала в известной мере неожиданностью для ряда европейских стран?

– Для еврея антисемитизм не может быть «неожиданным». Что для меня неожиданно – так это духовное здоровье и успехи еврейского народа в следующие за Холокостом годы.

 

В университетском туннеле, в ожидании автобуса № 4 «Алеф», я был склонен поспорить со Жванецким, утверждающим – пусть в шутку, – будто евреям рассеяние на пользу, тогда как вместе они теряют в интеллекте. Нет, просто становятся другими – немного соседями, немного дальними родственниками. Да и интеллект не единственное достоинство евреев.

Скорее прав Губерман, говоря, что в Израиле живут евреи многих национальностей.

И все, в той или иной степени, прошли через ассимиляцию и антисемитизм. Правда, не уверен, что йеменских или французских евреев новые аспекты в изучении ассимиляции и антисемитизма занимают в той же степени, что и русских. Ну да буде иначе, не было бы, наверное, ни этого университета на горе Скопус, ни этого автобуса, любезно отворившего передо мною двери, ни этого водителя, поторапливающего на живом иврите то ли японских, то ли корейских студентов.

  добавить комментарий

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.