Возвращение к будущему: еврейская книга на русском языке

[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАЙ 2009 ИЯР 5769 – 5(205)

Возвращение к будущему: еврейская книга на русском языке

17 февраля в рамках 24-й Международной книжной ярмарки в Иерусалиме состоялась презентация серии «БЕТ» («Библиотека еврейских текстов»).

«БЕТ» – издательский проект, основанный издательством «Лехаим» в 2007 году, – наиболее масштабное и значительное начинание в области еврейской книги на русском языке, в рамках которого планируется перевести на русский язык, прокомментировать и выпустить в свет классические тексты, составляющие своего рода «книжный шкаф», главную сокровищницу еврейской культуры. Книги серии «БЕТ» должны дать читателю достаточно полное представление о еврейской религиозно-философской мысли, законах и образе жизни. При благоприятном стечении обстоятельств в течение 20 лет увидят свет около 200 томов; среди них как цельные произведения относительно небольшого объема, так и многотомные издания, выпуск которых будет продолжаться много лет. В серии будут представлены практически все жанры и типы еврейской классики.

Серия «БЕТ» предназначена не только для евреев. Еврейская цивилизация многие века была замкнутой, и другие народы составляли представление о ней по явлениям, не всегда для нее центральным, книжная же премудрость как величайшее достижение евреев оставалась им, как правило, малоизвестна. Нередко именно в этом состоит одна из причин древнего и нового антисемитизма. Перевод еврейской классики на русский язык служит благородной задаче – ввести еврейские классические тексты в общекультурный обиход, представить русскоязычным читателям важнейшую сторону еврейского существования.

Подготовкой книг серии занимаются специалисты, обладающие глубоким знанием еврейских источников, а также опытом профессиональной литературной работы. Консультанты – раввины, известные знатоки Торы, владеющие русским языком и способные оценить издание, а также ведущие исследователи в различных областях иудаики. Многие из сотрудников Института живут в Израиле, но есть среди них и жители России, Украины, США, Германии и других стран. В общей сложности в этом проекте заняты около ста специалистов.

Мы предлагаем читателям выступления организаторов и участников проекта на презентации книжной серии «БЕТ».

Г. Казовский, М. Яглом, Р. Кипервассер

Реконструкция смысла, или Воплощенная утопия перевода

Менахем Яглом

Понимание – постижение и реконструкция смыслового содержания явлений исторической, социальной, культурной и природной реальности. Понимание – универсальная форма освоения действительности.

Современный словарь по общественным наукам (М., 2005)

Есть бородатый анекдот советской эпохи – о том, чем настоящий мужчина отличается от мужчины еврейского. Настоящий мужчина, как известно каждому, пьет все, что горит, и любит все, что шевелится. Еврейский мужчина не пьет, потому что не позволяет здоровье, и не любит, потому что не позволяет мама. Зато он читает все, что написано. Шутка эта на самом деле очень глубокая. Действительно, чтение – и не просто чтение, а еще и стремление максимально глубоко понять прочитанное – на протяжении веков было всеобъемлющей еврейской страстью. Собственно, вся еврейская классическая (и не только классическая) литература, как и само бытие еврейского народа, – это непрерывный опыт сосредоточенного прочтения Книги книг, Торы. Универсальная форма освоения действительности еврейской цивилизацией – это понимание Книги, вне которой не найти ни Б-га, ни самого себя. Об этом говорится в книге Зоар (3:73а): «Три ступени неразрывно связаны друг с другом – Святой, благословен Он, Тора и Израиль».

Однако основной инструмент понимания – язык – в силу тех или иных причин нередко забывается, и тогда прочесть Книгу становится нелегко. В основном еврейские тексты написаны на святом языке – иврите, частично – на арамейском, называемом в раввинистической литературе «языком перевода». Не владея этими языками, невозможно читать классические труды в оригинале. Но знание собственно языка, например владение ивритом, – условие необходимое, но недостаточное. Большинство светских израильтян, для которых иврит – родной язык, с трудом читают Танах (худо-бедно учили в школе), но уже Мишну понять не в состоянии, им не хватает понятийного аппарата, знания специфических выражений и терминов. Тогда на помощь приходят комментированные издания, а точнее – переводы с языка той или иной эпохи на современный разговорный иврит. Существует множество переводов еврейских книг на все языки, которыми сегодня пользуются евреи, – немецкий, французский, испанский, итальянский и др. По-английски, на универсальном языке ХХ века, можно прочитать большинство основных произведений еврейской культуры. В наихудшем положении находятся люди, читающие и думающие по-русски. На сегодняшний день классические еврейские труды им практически недоступны. Русских переводов таких книг очень немного, и большинство из них столь низкого качества, что взыскательного читателя они чаще отталкивают, чем привлекают. Качественные комментированные переводы вообще можно пересчитать по пальцам. Дело в том, что до недавнего времени специалистов, способных подготовить такого рода издания, попросту не существовало. Лишь в последние годы сформировалась профессиональная среда, способная взяться за столь непростую задачу, а развитие средств коммуникации позволило людям, живущим в разных странах, полноценно заниматься совместной работой.

«БЕТ» – это первый в истории опыт создания полноценной русскоязычной библиотеки классических еврейских текстов. Если проект осуществится, пусть не полностью, но в значительной части, это позволит русскоязычному читателю овладеть сокровищницей еврейской книжности, узнать и понять собственную культуру и духовность, ставшую по причинам исторического и социального характера далекой и чуждой.

Реалистичность этого замысла на первый взгляд представляется довольно сомнительной. И действительно, в процессе работы мы сталкиваемся с проблемами самого разного характера – как техническими и финансовыми, так и сущностными. Значительную часть технических трудностей мы уже преодолели: разработали методику перевода и комментирования, создали тезаурус еврейских терминов и понятий, выработали правила передачи еврейских терминов и названий, словоупотребления и оформления текста и т. д. На скорое разрешение финансовых проблем остается только надеяться, но мировые кризисы нередко скоротечны, а проект наш рассчитан на долгие годы.

Разрешить сущностные проблемы сложнее. Всегда остаются сомнения: возможно ли вообще полноценное понимание сложнейших еврейских текстов на другом языке и нужно ли переводить тексты чуждой культуры на другой язык и в другой культурный контекст? Не утопия ли это? Чтобы хотя бы попытаться ответить на этот вопрос, надо сказать несколько слов о различиях между европейским и еврейским утопизмом.

Европейская утопия, описанная Платоном, Томасом Мором и множеством других мыслителей различных эпох – это υ-τοπος – «не-место», «место, которого нет», и все жители там счастливы, богаты, здоровы, и у них никогда не болит голова с похмелья. Классическая утопия принципиально недостижима. Впрочем, некоторые мыслители ХХ века считали, что осуществление утопии возможно, и задача состоит в том, чтобы этого избежать, ибо реализация идеала обессмыслит и обесценит человеческую жизнь. И действительно, попытки воплощения в жизнь утопических идей обычно приводили к наихудшим последствиям – к рекам крови и страшному тоталитаризму.

В контексте еврейской культуры утопия – не место, а время, точнее – «не-время», «эпоха, которой нет», но которая была и будет. Ход человеческой истории определяется динамическим напряжением между «утерянным временем», безгрешным и совершенным состоянием Адама и Евы в Райском саду до грехопадения и изгнания, и «временем, которое не настало», – идеальным состоянием мира в эсхатологическую эпоху, когда последствия греха Адама будут полностью исправлены и падение первого человека завершится высочайшим взлетом человека последнего – Машиаха. Именно стремление к этому непостижимому и недостижимому времени, давно прошедшему, еще не наступившему, но при этом вполне осуществимому уже сегодня, делает евреев избранным народом. Еврейские мудрецы учат тому, что свет «не-времени» спрятан в Торе, а его отблеск, еженедельно освещающий день субботний, свидетельствует о предопределенности прихода Избавителя и совершенного исправления мира.

Действительно, перевод – это утопия. Даже люди, говорящие на одном языке, нередко не в состоянии понять друг друга. Тем более невозможен полноценный перевод с одного языка на другой. Перевод, по природе своей, всегда становится воссозданием оригинала на принципиально иных основаниях, то есть по сути новым текстом. Еврейская традиция относится к переводу амбивалентно: день, когда Писание было переведено на греческий язык, мудрецы Талмуда объявили постом, однако перевод Пятикнижия на арамейский обладает сакральным статусом, максимально приближенным к статусу оригинала: раввинистическое постановление предписывает прочитывать недельный раздел Торы дважды в оригинале и один раз – в арамейском переводе Онкелоса. Перевод, несомненно, опасен: в него можно привнести чуждые, не свойственные оригиналу идеи, а потом попытаться заменить им подлинник. Но отсутствие перевода представляет опасность не меньшую: элита, владеющая оригиналом, присваивает право на абсолютную истину и порабощает тех, кто с первоисточником не знаком. Такие ситуации случались в истории неоднократно – яркие примеры как того, так и другого подхода можно встретить, например, обратившись к истории Библии в христианском мире.

Согласно еврейской традиции, страшнее всего ситуация единомыслия, когда нет разных языков и нужды в переводе попросту не возникает. Об этом повествует библейский рассказ о Вавилонской башне. По мнению классических комментаторов, уже ее строительство было своего рода осуществленной утопией, возможной лишь потому, что «был на всей земле один язык и слова одни» (Берешит, 11:1). Тогда все люди мира собрались в одном месте, человеческая жизнь совершенно обесценилась, тоталитарные властители восстали против Творца миров, и лишь смешение, а точнее, разделение языков позволило человечеству не уничтожить самое себя, а расселиться по всему миру и продолжить историческое развитие. Единоязычие – не во вред, а во благо – возможно лишь вне истории – до нее, то есть прежде вавилонского столпотворения, или после – в конце времен, в эпоху Машиаха. В историческом времени объединяющим человечество фактором становятся многочисленные переводы.

Перевод, хоть и невозможен, но необходим, он позволяет разным народам и цивилизациям взаимодействовать и взаимно обогащаться; внутри еврейского народа он открывает Книгу для тех, кто не в состоянии овладеть оригиналом, обеспечивая им свободу и самостоятельность мышления. В эпоху Талмуда изложение Писания на «языке перевода», по-арамейски, считалось необходимым для тех, кто не хочет или не в состоянии предаться учению – для простолюдинов, женщин и детей. Но, открывая тайны простецам, перевод скрывает их от высших ангелов: согласно Талмуду, ангелы не понимают арамейского, поэтому некоторые сакральные фразы литургии и мистические тексты должны быть произнесены и написаны на «языке перевода». Это защищает людей от ревности высших сил и придает их Б-жественной свободе дополнительное измерение.

Русскоязычная библиотека еврейских текстов – это, несомненно, утопия, но утопия вполне осуществимая. Если этот проект и утопичен, то утопизм это еврейский, приближающий эпоху «не-времени».

Из истории национально-культурной утопии: еврейская иллюстрированная книга первой трети XX века

Григорий Казовский

Еврейская иллюстрированная книга первой трети XX века представляет собой одно из ярчайших достижений новой еврейской культуры того периода, который уже современниками был назван «еврейским Ренессансом». Своим появлением новый для еврейского книгопечатания тип художественных изданий во многом обязан стремительно развивавшейся в конце XIX – начале XX века еврейской литературе. Усвоив к этому времени мировые художественные стандарты, еврейская литература вместе с тем превратилась в важнейшую сферу выражения всего спектра еврейских национальных идеологий и социальных утопий. Она была чутким индикатором культурных новаций, стимулировала развитие всех областей национальной культуры и способствовала модернизации еврейского издательского дела. Во главе его встали ведущие идеологи национального движения, такие как Мартин Бубер и Нахум Соколов. Сами литераторы, в том числе крупнейшие: Хаим-Нахман Бялик, Ицхок-Лейбуш Перец, Шолом-Алейхем, Мордехай Спектор – стали чуткими ко всему новому и требовательными к эстетическому уровню книги издателями. Они стремились повысить престиж новой еврейской книги и превратить ее в важнейший инструмент современной национальной культуры и воплощения ее идей.

К изданию книг еврейские писатели привлекли деятелей различных сфер еврейской культуры и тем самым подтолкнули процесс формирования национальной артистической среды, объединившей представителей всех творческих профессий и, в частности, художников. В этой среде, модернистской по своему пафосу и характеру художественных устремлений, в которой еврейских писателей и художников объединяла общность эстетических и национальных идей, уже перед 1-й мировой войной были созданы первые образцы новой еврейской иллюстрированной книги. В модернистской культуре иллюстрированная книга как особый художественный объект – результат равноправного творчества писателя и художника – была одной из важнейших сфер синтеза искусств и художественных экспериментов. Вместе с тем еврейская иллюстрированная книга впитала весь комплекс присущих только еврейской литературе и искусству эстетических исканий и идеологических противоречий. Благодаря этому обстоятельству именно в книге сошлись важнейшие «нервы» новой еврейской культуры с ее напряженным стремлением к синтезу «старого» и «нового», «национального–еврейского» и «универсального–общечеловеческого», с ее утопической верой в новые идеалы и возможность их воплощения.

Эти особенности нашли свое частичное выражение уже в первой еврейской книге нового типа, в иллюстрациях Шимона-Бера Кратко (1884–1961) к драматическим произведениям Переца (третий том собрания его сочинений; Варшава, 1909), которые в совокупности с их художественным оформлением стали своеобразным манифестом нарождавшегося еврейского модернизма. Как и Перец, обратившийся для обновления еврейской словесности к национальному фольклору, Кратко искал основу для своей графики в традиционном и народном художественном творчестве еврейства. Обращение к таким образцам, убежденность, что именно они являются источником аутентичного «стиля» «современного еврейского искусства», на годы определили эстетическую программу многих еврейских художников, вероятно, наиболее ярко воплотившуюся именно в иллюстрированной книге. Этой программой руководствовались такие художники, как Марк Шагал, Элиэзер Лисицкий, Иосиф Чайков, создавшие шедевры еврейской книжной графики.

Вслед за выходом «Драм» Переца художественная книга (art book) на еврейских языках появилась в течение нескольких лет почти одновременно в разных центрах еврейской культуры. В каждом из них художественные принципы новой еврейской книги формировались под влиянием местных традиций искусства и особенностей еврейской культурной среды. Однако повсюду общим стимулом к появлению новой еврейской книги явились творческие контакты писателя и художника, которые возникли в конце первого десятилетия XX века и с этого времени стали устойчивой чертой еврейской литературной и художественной деятельности. Почти все еврейские модернистские литературные группы и объединения включали художников. С «Ди юнге» в Нью-Йорке сотрудничали Макс Вебер, Аврам Валковиц, Дженингс Тофель и Бенджамен Копман; членом «Юнг Чикаго» был Тодрос Геллер; в изданиях группы «Ренессанс» в Лондоне участвовали Дэвид Бомберг и Джейкоб Кремер; художник Янкель Адлер, игравший активную роль в группе «Юнг идиш» в Лодзи, публиковал в альманахах группы свои стихи на идише, а создатель группы, поэт Мойше Бродерзон, был в то же время художником и театральным режиссером; один из основателей «Халястре» в Варшаве, поэт Ури-Цви Гринберг, помещал свои рисунки в издаваемом им журнале «Альбатрос» вместе с графическими работами других членов группы, художников Хенрика Берлеви и Ицхока Бройнера; в Риге одним из руководителей группы «Самбатион» был художник Михаил Ио; в Киеве же Художественную секцию Культур-лиги, куда вошли Лисицкий, Чайков, Марк Эпштейн, Александр Тышлер, Соломон Никритин и Ниссон Шифрин, возглавил литератор Йехезкиэль Добрушин, автор статьи о принципах новой еврейской художественной книги. Она не только сводила воедино еврейских писателей и художников, но и объединяла все уголки огромной еврейской ойкумены, заменяя отсутствие государственной общности пространством единства культуры.

Еврейская книжная графика конца 1920‑х – 1930-х годов демонстрирует почти весь спектр направлений современного искусства. Конструктивистская стилистика обнаруживает себя в журнальной графике Луиса Лозовика в Америке, в фотомонтажных обложках Бенциона Михтома в Вильно, Терезы Жарновер и Бориса Аронсона. В духе сюрреализма выполнены иллюстрации Хенрика Штренга к роману-коллажу Дворы Фогель «Тог фигурн» («Дневные картины»; Львов, 1930). «Социальный реализм» («social realism») усилиями Вильяма Гроппера внедряется в дизайн еврейской книги в Америке, а еврейская книжная графика в России отражает тенденции советского книжного искусства. Вместе с тем еврейская книга оставалась для многих еврейских художников, вероятно, единственной сферой их творчества, в которой они находили для себя возможность выразить свою национальную индивидуальность, независимо от того, какие политические идеи они исповедовали и к каким течениям в искусстве они принадлежали. Даже художники полностью, казалось бы, порвавшие все связи с национальной художественной традицией, продолжая работать в еврейской книге, тем самым сохраняли для себя последнюю нить, связывавшую их с еврейской литературой и культурой во всем многообразии их форм и идеологий. Таким образом, новая еврейская иллюстрированная книга во всех своих инкарнациях является и поныне ценным и еще не до конца прочитанным документом драматической еврейской истории XX века.

«Пожар у Амрама»: история одной полемики в послании Рамбана

Хава-Броха Корзакова, переводчик «Писаний» Рамбана (Нахманида)

В 30-х годах XIII века, когда Нахманиду (Моше бен Нахман, именуется также Нахмани или, чаще, Рамбан, ן״במר – акроним словосочетания рабби Моше бен Нахман; 1194, Жерона – 1270, Акко) было около сорока лет, между мудрецами Прованса и Северной Франции разгорелся серьезный конфликт вокруг книг Маймонида (Рамбама): «Путеводителя заблудших» и «Книги познания» – первой философской части всеобъемлющего алахического кодекса Мишне Тора. Сторонники Маймонида поддерживали его тенденцию примирения Торы с греческой и арабской философией, а противники видели в таком примирении большую опасность и даже предлагали эти книги запретить. Среди противников Маймонида были известный и уважаемый рабби Шломо бен Авраам (известный также как рабби Шломо мин а-Гар) и два его ученика, рабби Йона бен Авраам Геронди (дядя Нахманида по материнской линии, чья дочь была замужем за сыном Нахманида) и рабби Давид бен Шауль из провансальской общины Монпелье. После того как эти ученые предложили запретить книги Маймонида из-за «чуждых идей», в них содержащихся, другие раввины Прованса, его ярые последователи, подвергли их отлучению. Тогда рабби Шломо обратился к мудрецам Северной Франции, которые никогда не пользовались греческими и арабскими методами исследования, с просьбой отлучить, в свою очередь, тех, кто осмелится изучать спорные книги. Это вызвало бурю во всех общинах диаспоры, так что в Испании многие стали призывать к отлучению рабби Шломо и порицанию его учеников. Обстоятельства побудили Нахманида попытаться примирить конфликтующие стороны, и он обратился к «князьям Арагона, дворянам Наварры, Кастилии власть имущим» с увещанием не соглашаться на такие крайние меры. По его мнению, мудрецы Испании должны были рассудить враждовавших французов и провансальцев и примирить их. Вмешательство Нахманида не помогло, и в 1232 году было объявлено об отлучении рабби Шломо и его учеников.

Не ограничиваясь призывами, Нахманид даже «разработал систему религиозного образования, включавшую изучение философии, в том числе философской части труда Маймонида Мишне Тора, в пропорции, представлявшейся ему правильной». Вот как об этом пишет Нахманид в своем послании:

...Пойду к великим [1], скажу вельможам, зиждителям поколения: «Пожар у Амрама! Пожар у Амрама![2] Нельзя допустить промедления!»

А вы, Израиля из мирных и верных людей [3], Ариэль, Ариэль![4]

Остаток народа, Б-жья порода [5],

Иерусалимцы, в Испании сущие [6], Князья Арагона, дворяне Наварры, Кастилии власть имущие,

Ученые, стойко таровитыми пребывающие [7], Писания почитающие, в синагогах воспевающие,

С народом разбитым, чей жребий таков, Что стал он хвостом у львов![8]

Дайте ваш совет [9], словом приветьте, Жителям этого острова [10] миром ответьте,

Ибо видел я уже словом смущающих [11], По дороге к нам поспешающих,

И в руках их писания гладкие [12], Для сердец и умов речи сладкие [13],

И пришлось мне вам уши открыть, И в дело вас посвятить,

Чтобы зифеянам вы не внимали [14], И Яакова на разор, а Израиля на позор не предали...[15]

М. Яглом, Р. Кипервассер, Х.-Б. Корзакова

Издание Мидраш раба на русском языке: несбыточная мечта или культурный прорыв?

Реувен Кипервассер, научный редактор и автор комментариев к Мидраш раба («Великому мидрашу»)

Мидраш раба – такое название закрепилось в книгопечатании за сборником мидрашей к пяти книгам Торы: Берешит раба, Шмот раба, Ваикра раба, Бемидбар раба, Дварим раба, – и к пяти свиткам, соответственно: Рут раба, Эстер раба, Коелет раба, Эйха раба. Таким образом, перед нами десять независимых произведений, в коих собраны многочисленные истолкования Писания талмудическими мудрецами и их последователями. Десять книг были отобраны средневековым издателем из многообразных произведений талмудической литературы и стали своего рода каноном традиционной еврейской книжности. Ни одно из этих произведений никогда не переводилось на русский язык, и предпринимаемая нами попытка по существу пионерская. Проект был выше определен как утопический, и действительно, люди, знакомые с прихотливым характером талмудической литературы и с читательским рынком, были скептичны по отношению к проекту и коммерческому потенциалу будущих книг. И все же не хотелось бы заранее определять это начинание как несбыточное, напротив, хотелось бы видеть в нем не лишенный практической сметки прекрасный порыв, осуществление которого сталкивается с финансовыми трудностями, как вполне прозорливое, хотя и не сулящее коммерческого успеха предприятие, учитывающее и предваряющее векторы развития еврейской культуры на русском языке. Заботливо вынашиваемый русский перевод Мидраш раба не первая в своем роде попытка, он опирается на опыт существующих изданий на европейских языках. Так, первый немецкий перевод (Wu..nsche August. Bibliotheca Rabbinica: eine Sammlung alter Midraschim. Leipzig: Otto Schulze, 1880–1883. / В 34 частях) был сделан немецким интеллектуалом и семитологом нееврейского происхождения для того, чтобы познакомить немецкоязычную культуру с наследием иудаизма. Однако издание, предназначенное для взыскательных любителей древних культур, со временем стало известно широкому кругу как еврейских, так и нееврейских читателей. Подобное издание на английском языке (The Midrash Rabbah / – Complete English Translation By Rabbi Dr. H. Freedman B. a., Ph.D. & Simon Maurice, M. A. 10 vols. London: Soncino Press, 1939), сделанное группой авторов, как правило выходцев из Восточной Европы, создавалось для англоязычных еврейских общин, учеников еврейских школ и колледжей, но вышло за рамки предполагаемого контекста и широко используется исследователями поздней античности, экзегетической литературы и просто людьми, которых влечет интеллектуальное любопытство. В наше переменчивое время трудно сказать, какой отклик в культуре вызовет издание Мидраш раба на русском языке и в каком культурном контексте оно окажется. Однако можно предполагать, что в случае успешного завершения оно сможет дать пищу для ума, стать духовным подспорьем еврейскому читателю и любому, кто интересуется еврейским наследием. Мы будем уповать на то, что, перефразируя талмудических мудрецов, Мера Милосердия возобладает над Мерою Суда, и тогда полный перевод на русский язык Мидраш раба займет достойнейшее место в собрании переводов еврейских книг.

В качестве иллюстрации приведем небольшой фрагмент из произведения, которое открывает цикл мидрашей. Это Берешит раба, антология толкований на книгу Берешит, составленная в Земле Израиля в V веке. Работа над переводом этой книги закончена, научное редактирование и комментирование находятся на стадии завершения. На этом примере я хочу показать особенности работы над текстами мидраша.

Берешит раба, 2:2

«Земля же была безвидна и пуста (тогу ва-вогу)».

Рабби Абау и рабби Йеуда бен рабби Симон.

Рабби Абау сказал: – [Притча] о царе, который купил себе двух рабов, обоих по одной купчей и за одну цену. Одному он повелел выдавать содержание из царской казны, а другому повелел трудиться и тем кормиться. Сел тот пораженный и смущенный (тоге у-воге) и сказал: – Мы оба [куплены по одной купчей и] за одну цену, этого содержит царская казна, а я трудом своим [должен кормиться] – как же так?! Так и земля была поражена и смущена (тога у-вога) и говорила: – Вышние и нижние [творения] сотворены одновременно, вышние питаются сиянием Б-жественного присутствия, а нижние – если не трудятся, то и не едят, – как же так?!

Рабби Йеуда бен рабби Симон сказал: – [Притча] о царе, который купил себе двух рабынь, обеих по одной купчей и за одну цену, одной он повелел не отходить от дворца, а другую обрек на тяжкий труд. Села та рабыня пораженная и смущенная (тога у-вога) и сказала: – Мы обе [куплены] по одной купчей и за одну цену, эта не отходит от дворца, а меня он обрек на тяжкий труд, – как же так?! Так и земля была поражена и смущена (тога у-вога) и говорила: – Вышние и нижние [творения] сотворены одновременно, почему же вышние живут [вечно], а нижние – умирают?!

Поэтому «земля же была пуста… (тога у-вога)».

Сказал рабби Танхума: – Притча о царском сыне, который спал в колыбели, а кормилица его поражалась и смущалась. Отчего? Потому что знала, что она получит свое [наказание] от руки его. Так и земля предвидела, что получит свое [наказание] от руки человека, ибо сказано: «Проклята земля за тебя…» (Берешит, 3:17). Поэтому «земля же была пуста…».

Мидраш, как правило, обладает стихоцентрической стратегией: толкователь извлекает стих из непосредственного контекста, вглядывается в него и усматривает в нем смыслы, неявные при первом прочтении. Хаос, который царит на земле в начале Творения, знаменитый стих из книги Берешит описывает выражением тогу ва-вогу. Этимология этих слов неясна, но из контекста ясно, что они обозначают состояние хаоса и энтропии. Методика мидраша, неспроста названная немецким ученым И. Хайнеманом «созидательной филологией», предлагает реконструировать этимологию слов при помощи других слов, уже укоренившихся в языке и омонимичных библейским лексемам. Рабби Абау и р. Йеуда бен рабби Симон, палестинские амораи третьего поколения, усматривают в выражении тогу ва-вогу связь с фонетически близкими глаголами «удивляться, поражаться», «недоумевать», «возмущаться». Отсюда первое толкование: только что сотворенная земля поражена и возмущена своей будущей участью – унижением и уничтожением населяющих ее созданий, что разительно отличается от совсем иной доли созданий небесных – ангелов. Толкователь, казалось бы, смущен обнаруженным мотивом несправедливости в мироздании, и его теологическое недоумение находит выражение в излюбленной для изложения проблематичных идей форме – притче, в данном случае о двух рабах. В соответствии с толкованием обоих мудрецов, рабби Абау и рабби Йеуды, в стихе содержится указание на провиденные при сотворении земли судьбы грядущих поколений. Но первый мудрец говорит о тяжкой доле человека, обреченного трудиться, второй же – о неизбежности смерти. Природа земли такова, что она пребывает вечно, а человек, увы, смертен. Это экзистенциальное недоумение облекается в притчу о двух служанках, одна из которых недоумевает о своем удалении из дворца. Особенность толкования р. Танхумы (трудно сказать, о каком из многочисленных носителей этого имени идет речь) по сравнению с предыдущими состоит в том, что он говорит не о страдании грядущих поколений, а о грядущих страданиях земли, которые причинят ей люди, унаследовав толику зла, свойственную всему сотворенному миру. Стих, в котором заложен конфликт между хаотичностью земли и порядком последующего Творения, был использован мудрецами для размышлений о судьбах человека, земли и об их отношениях друг к другу. Эти размышления носят характер диалога, к которому приглашают и читателя. Пригласить к диалогу современного читателя вообще и русскоязычного в частности непросто, причем одна из причин – языковой барьер. Планируемое издание поможет этот барьер преодолеть.

Умберто Эко однажды определил феномен перевода как попытку сказать то же самое другими словами. Пытаясь пересказать мидраш словами, понятными нашему читателю, при всей сложности отыскать те самые, нужные, слова, мы надеемся хоть в какой-то степени разрешить волновавший мудрецов конфликт между преходящим характером жизни и неизбывностью земли и оставить на книжной полке грядущих поколений слова мудрецов на языке, который был им неведом.

«Блям-блям – звенит динар в пустом кувшине»: пословицы и поговорки в талмудической литературе

Яаков Синичкин, переводчик Мидраш раба («Великого мидраша»)

При переводе любого текста любой эпохи самая сложная, но и самая интересная задача – это перевод идиом: пословиц и поговорок, крылатых выражений, метафор и иносказаний, шуток и анекдотов, понятных современникам и соплеменникам автора, но чуждых и туманных для прочих. Эта задача приобретает особую остроту при переводе талмудической литературы. Мудрецы широко используют народный и псевдонародный фольклор; пословицы приводятся для доказательства своего мнения в алахических спорах и рассуждениях, для иллюстрации мысли говорящего, для ругательств и проклятий в адрес оппонента и просто для красоты.

Часть встречающихся в Талмуде и мидрашах идиом родились в доме учения, в «фольклоре» мудрецов. Есть мудрецы, которые больше других любят пословицы и поговорки, например рав Папа, – и в их устах народные идиомы часто «весят» не меньше, чем стихи из Писания! Возможно, дело в том, что мудрецы стремятся сформировать алаху так, чтобы она была понятной и исполнимой для каждого, и это требует глубокого изучения психологии народа, а где она проявляется лучше, чем в народной речи? В Талмуде пословицы обычно вводятся словами ישניא ירמאאינשי, амрей инашей – «люди говорят», но множество идиом остаются без всякого особого обозначения, и тогда нам приходится только гадать – использует мудрец какое-то ходовое выражение или это «литературная», авторская метафора, сочиненная им только что.

При переводе талмудических поговорок часто возникает соблазн подобрать соответствующую русскую идиому; соблазн тем более велик, что мудрецы (или народ того времени) нередко используют для построения пословиц похожие образы, которые как бы сами «ложатся» в образный строй русского языка. Но такое ощущение возникает лишь в отрыве от контекста. Когда внимательно изучаешь употребление этих идиом в контексте, понимаешь, что такой подход приводит к ошибке практически почти всегда. Возьмем, например, простую пословицу םופל אמכש אלמג, ле-пум гамла шихма – «по верблюду и ноша». Автоматически можно перевести это выражение «аналогичным» русским – «по Сеньке и шапка», но это будет абсолютно неправильно. Русская идиома говорит о достоинстве, почете, славе – честь дается по заслугам. Арамейская поговорка говорит о бремени, ответственности, возможностях человека; самым близким будет выражение «кто везет, на том и едут», но даже это не передает оттенков смысла исходной идиомы. Видимо, правильно будет ее интерпретировать так: «никому не дается больше, чем он может вынести»; соответственно, при переводе можно будет «вывернуть наизнанку» русское выражение – «на ком едут, тот и вывезет»... Предоставляем читателю осмыслить, что говорит этот сдвиг смысла о психологии каждого из народов.

Теперь перейдем к рассмотрению конкретных поговорок; мы старались отобрать такие, в которых русский эквивалент напрашивается, при этом сдвиг смысла тоже хорошо виден и демонстрирует разницу в подходе к идиоматике и возможности перевода.

Первой хотелось бы привести пословицу, где русский эквивалент действительно был бы весьма близок к оригиналу. Она приводится в Вавилонском Талмуде, трактате Бава кама, 92б, где вообще содержится серия пословиц и поговорок, которые мудрецы связывают с библейскими выражениями, то есть мудрецы выполняют перевод идиом, подобный тому, которым занимаемся и мы. Пословица звучит так: ידשת אל הינימ תיתשד אריב אלק היב, бира де-шатет мине ла ташди бе кала; буквально: «В колодец, из которого ты пил, камня не бросай». Конечно, сразу приходит на ум русская пословица: «Не плюй в колодец, пригодится воды напиться», но нужно обратить внимание, что в русском варианте речь идет о предусмотрительности, тогда как в арамейском – о благодарности. Правильный перевод, на наш взгляд, будет звучать так: «Не плюй в колодец, он уже пригодился воды напиться».

Следующая идиома встречается в Вавилонском Талмуде, Эрувин, 3а: יפתוש יבד ארדק ארירק אלו אמימח אל, кдера де-бей шутафей ла хамима ве-ла карира, что буквально означает: «Общий котел – ни холоден, ни горяч». Вообще-то, по смыслу было бы уместно перевести ее русской поговоркой: «У семи нянек дитя без глаза», однако есть и важное различие. В русской поговорке речь идет о бестолковой суете множества людей, каждый из которых хочет только общего блага; в талмудической пословице речь идет о столкновении интересов, что точнее передавать образами вроде «лебедь, рак и щука», «тянуть одеяло на себя» или какими-то аллюзиями из социалистического прошлого.

Еще одну поговорку, в которой использованы образы, прекрасно ложащиеся в русскую идиоматику, можно обнаружить в Вавилонском Талмуде, Бава мециа, 59б. Она звучит: אמינ אל היקתוידב אפיקז היל ףיקזד אתיניב ףיקז הירבחל היל, ди-зкиф ле зкифа би-дьотке ло нейма ле-хавре зкиф бинита – «тот, у кого в семье повешенный, не скажет другому: повесь рыбу [скажем, для просушки]». Короче говоря, сразу ясно, что аналогом будет: «В доме повешенного не говорят о веревке». Однако после проверки талмудического контекста становится ясно: речь идет о том, что члены семьи повешенного сами должны стыдиться говорить о повешении. Таким образом, ближайшая русская идиома: «Чья бы корова мычала, а твоя – молчала». Здесь следует оговориться, что, как правило, каждая идиома приводится в талмудической литературе один раз, крайне редко можно увидеть ее употребление в разных контекстах. Кроме того, мы не знаем, как употреблялось то или иное выражение в живой разговорной речи. Поэтому возможно, что у определенных поговорок были разные значения или некое основное значение, которое мудрецы предпочли игнорировать, употребив в ином, чтобы проиллюстрировать свою мысль.

А эта поговорка – моя любимая. Звучит как песня, запоминается мгновенно. Она приводится в том же трактате Бава мециа, 85б: אירק שיק שיק אניגלב אריתסא, астера ба-лагина киш киш карья. Буквально это можно перевести так: «Сестерций в кувшине звучит киш-киш», или «Блям-блям – звенит динар в пустом кувшине», поскольку явно подчеркивается, что сосуд пустой – иначе монета не зазвенит. Напрашивается понимание «пустозвон», тем более что в талмудической литературе хватает образов такого рода. Однако контекст указывает нам на совсем другое значение – речь идет о мудреце из семьи простецов, слава которого больше, нежели у мудреца из знатной и известной семьи. Поэтому наилучшим русским аналогом будет: «На безрыбье и рак рыба».

И наконец, приведем шутку, явно вышедшую из дома учения. В Вавилонском Талмуде, трактате Сангедрин, 33а, два мудреца сравнивают себя с мудрецами прошлого. На вопрос одного из них, могут ли они сами называться мудрецами, другой отвечает: ןנא וטא ןנא אמגאב ינק ילטק, Ату анан катлей кана бе-агама анан – буквально: «А мы тут что – рубщики тростника на болоте, что ли?» И как же отчетливо звучит там родное: «А мы что, погулять вышли?»! Что и предлагается отвечать всем критикам нашего нелегкого переводческого труда!

Я. Синичкин

«Свеща святая и ярая»: о многоголосице в Шивхей Бешт

Михаил Кравцов, переводчик Шивхей Бешт («Хвалы Бешту»)

Я собираюсь рассказать о некоторых особенностях перевода классической книги хасидизма Шивхей Бешт. Но перед этим я хочу произнести несколько слов, имеющих существенное, хотя и не совсем прямое отношение к данному переводу, да и вообще к проблеме перевода еврейских текстов на русский язык.

Одно из предыдущих выступлений живописало нам процветание еврейского книгоиздательства на территории Европы. Можно было бы продолжить это описание и столь же живо рассказать о том, как быстро и трагично это процветание окончилось. И наверное, не впервые можно впасть в уныние при мысли о хрупкости и уязвимости культурных процессов и ценностей. Однако непреложным фактом является то, что духовные приобретения хрупки и уязвимы по своей природе, и их легко обратить в прах, не прибегая к таким радикальным мерам, как войны, тоталитаризм и геноцид. В качестве иллюстрации к этому банальному соображению я хочу привести вполне заурядный пример из своей жизненной практики. Чуть более десяти лет назад я принимал участие в проекте по переводу трактата Гемары на русский язык. Это была сложная работа, и помимо меня, переводчика, над созданием книги трудилась целая группа людей: координатор, научные и литературные редакторы, составители комментариев и так далее, очень серьезные и грамотные люди. Мы сделали книгу и, самое главное, приобрели тот бесценный опыт, который давал нам возможность квалифицированно трудиться над созданием новых книг. У меня, например, появился составленный для нужд перевода словарь терминов и выражений из Гемары, выработалось множество технических навыков, и – а это всего важнее – возникло ощущение того, что я ухватил что-то существенное в работе, понял, как надо переводить Гемару на русский язык. Однако продолжения этой работы не последовало. У издательства изменились планы, наша группа распалась. Это не было связано с финансовым кризисом, издательство продолжало свою деятельность, но вместо полноценных переводов Гемары выпустило в свет несколько антологий в невыразительных, на мой пристрастный взгляд, переводах и с невразумительными статьями.

Должен похвастать, мы сделали совсем неплохую книгу. Год назад я был в Москве и посетил там синагогу, так называемую «хоральную». После молитвы, когда я ставил на место сидур, я увидел в соседнем шкафу «свою» Гемару. «А вот еще один мой перевод», – сказал я своему знакомому. Это был учащийся местной ешивы, он знал меня в качестве переводчика Зоара, так меня всем и рекомендовал. «Да что вы говорите! – воскликнул он. – Это ваш? Я люблю эту книгу. Благодаря ей я впервые почувствовал вкус Гемары». Конечно, я порадовался его словам. Но потом мне стало грустно. На свете могли бы уже существовать две или даже три книги, гораздо более качественные, чем вот этот перевод. Но их нет и никогда не будет. Потому что время ушло, и все то, что было наработано тогда, теперь безвозвратно утеряно, а я слышал от одного компетентного философа, что в ту же самую струю дважды не войдешь.

Почему я рассказываю здесь эту незатейливую историю? Я воспользовался ею в качестве притчи, чтобы показать, что в таком молодом и еще не оперившемся ремесле, как воссоздание еврейских классических книг на русском языке, самым ценным и наиболее уязвимым является впервые приобретаемый опыт, на пустом месте возникающая школа перевода и комментария. И выразить надежду на то, что издательский проект «Библиотека еврейских текстов», в котором уже столько наработано, столько связано и столько разрешено, не постигнет по какой-либо причине плачевная судьба проекта переводов Гемары.

Теперь самое время приступить к существу моего сообщения. Речь пойдет о переводе на русский язык книги Шивхей Бешт. Это одна из наиболее читаемых и почитаемых хасидских книг. Книга эта – самое древнее и авторитетное собрание рассказов о жизни основателя хасидизма великого рабби Исраэля Бааль-Шем-Това (сокращенно: Бешт). Впервые она была опубликована на иврите в конце 1814 года в местечке Капустине, а сразу вслед за этим увидела свет и на идише.

Х.-Б. Корзакова и М. Кравцов

Наш перевод выполнен с ивритского издания. Однако в этом тексте, помимо ивритской лексики, в большом количестве присутствует лексика других языков. Там имеются арамейские слова и выражения, слова из идиша, польские и украинские. Эту языковую многоголосицу я попытался отразить в переводе. Так, для передачи арамейских слов и выражений я попытался использовать старославянский язык. Мне представляется, что в литературном контексте то соотношение, которое существует между русским и старославянским (или церковнославянским) языками, имеет немалое сходство с тем соотношением, которое существует между ивритом и арамейским языком. Историческая судьба этих пар складывалась по-разному. Церковнославянская литература долгое время преобладала над русской, и лишь потом под ее воздействием сложился литературный русский язык и возникла русская литература. Литературное взаимодействие иврита и арамейского языка складывалось прямо противоположным путем. У меня нет достаточных знаний, чтобы проследить, какими путями шел процесс взаимодействия внутри той или иной пары языков, но результат этого взаимодействия, как мне видится, оказался схожим. Славянское слово в русском контексте имеет схожую коннотацию с арамейским словом в контексте иврита. Как то, так и другое указывает на ученую речь, как то, так и другое может быть использовано для создания высказываний высокого стиля или изощренной иронии. Славянское слово, как и арамейское, более подходит для выражения абстрактных понятий, чем соответствующее русское или ивритское слово. Поэтому славянизмы и арамеизмы используются при создании терминов и научных понятий.

Я предлагаю вашему вниманию отрывок из перевода, где арамейские вкрапления оригинала переданы по-славянски:

Решил я, что сделаю благо не только детям своим, но и остальным сынам Израиля, а благословенный Б-г вменит это нам в заслугу и пособит мне стать одним из тех, кто увеличивает заслуги евреев, и дал я наставление своим отпрыскам, чтобы наделяли они каждого, пусть каждый читает. Произнесу гадания из древности [16], которые слышали мы и познали, и отцы наши поведали нам, и не заказано детям их рассказывать о славе Г-спода и о чудесах, которые Он содеял, и постановил устав в Яакове [17], и утвердил Тору в Израиле, и заповедал им, дабы возвещали они это детям своим, – о том, что слышали, чтобы знали поколения грядущие – «бодрый и святый от небесе сниде»[18]. Благословен Создавший светильники света: это они, они – души праведников! Это они, они – душа света вселенского, свеща святая и ярая – р. Исраэль Бешт и его сотоварищи, ибо он – искра р. Шимона бар Йохая. Ибо слышал я от сына р. Яакова из Меджибожа, прозываемого р. Якелом, о том, как однажды отец привел его в бейс-медреш, а Бешт с братией своей стоял и молился у ковчега, и сказал так: «Сын мой, смотри и вглядывайся, ибо не будет уже такого в мире до самого прихода Машиаха, оправдания нашего. Ибо они – это р. Шимон и сотоварищи его».

На этом примере видно, как выглядит в русском контексте славянская лексика, передающая арамейскую лексику оригинала.

Замечания автора комментариев, или Апология несерьезности

Меир Левинов, переводчик Мишне Тора («Повторения Учения») Рамбама и автор комментариев

Как известно, книжка должна быть интересной. Желательно, чтобы для множества читателей, хотя у любой книжки всегда найдется хотя бы один благодарный читатель. Например, для профессионала какая-либо книга по специальности может показаться крайне увлекательной, тогда как для других будет неудобочитаемой.

После этого предисловия поговорим о Рамбаме. Точнее, о его главном труде – Мишне Тора. Эту книгу издают уже девять веков – и это доказательство того, что она интересна многим. Поэтому для переводчика особой проблемы нет: переводи ее как есть, она интересна! То же относится и к составителю комментариев: интересное не так сложно объяснять. Вопрос в другом: следует ли делать книгу еще интересней? И если делать, то как? Речь идет не о специалистах, эта книга – одна из главных книг иудаизма – для них и так интересна. Речь идет о тех, кто еврейской культурой профессионально не занимается.

Четвертая глава законов, посвященных чертам характера, являет собой нечто вроде кодекса здоровья Рамбама, который был не только великим философом и законоведом, но и знаменитым врачом. Кодекс этот написан в XII веке, с тех пор медицинская наука изменилась, что-то устарело, а кое-что из этого кодекса непонятно даже врачам. Хотя, конечно, многое в нем не потеряло актуальности, хотя бы потому, что соображения эти трезвы и правильны. Например, меня поразила трезвость автора в обсуждении вопроса о вредной и здоровой пище:

И еще один закон известен науке о здоровье тела: все время, пока человек физически трудится, и сильно устает, и не объедается, и следит, чтобы не было у него запоров, – не постигнут его болезни, и сила его идет в рост, даже если он ест вредную пищу*.

Очевидно, что эта здравая мысль не требует объяснений, разве что стоит поставить акцент, чтобы читатель не прошел мимо. Можно, конечно, написать примечание:

* Не проходите мимо! Для человека, занятого физическим трудом, диета в разумных пределах несущественна!

Но так писать не принято, поэтому стоит поставить ссылку на другое место из трудов Рамбама, чтобы показать, что мысль эта для автора не проходная:

* В «Здоровом образе жизни» (4) Рамбам пишет, что небольшое количество вредной пищи наносит меньший вред, чем излишество полезных продуктов, а потому рекомендует не готовить слишком вкусно, чтобы не объедаться. Здесь Рамбам формулирует следующее правило: соблюдение трех условий – труд, умеренность в еде и нормальный стул – позволяет отступать от строгой диеты.

Вероятно, для пущей увлекательности можно было бы включить в рассказ о диете средневековые рецепты, но это было бы неправильно. Хотя бы потому, что сам Рамбама пишет: поваров волнует не здоровье едока, а вкус еды. Это врача волнует здоровье. Поэтому рецепт должен быть диетическим и одобренным Рамбамом. Например, Рамбам пишет о том, что утки и голуби вредны, а что полезно? А вот и рецепты самого Рамбама:

Суп должен быть вкусным, немного острым и лучше не соленым вовсе... Вареные, жареные и запеченные куры, сваренные со свежей кинзой, или, если в бульон добавить зеленый анис, – прекрасны зимой, а если добавлять лимонный сок или сок других цитрусовых, то это для лета. А если в куриный суп добавить миндаль, сахар, лимонный сок или вино, то это годится для любого времени года.

(Медицинские рекомендации, 4.)

Безусловно, это примечание нельзя расценить как серьезное раскрытие мысли Рамбама. Но ведь мы и думаем о том, как сделать текст привлекательней, а не как его сделать серьезней. Серьезности и у самого Рамбама хватает, а потому и в примечаниях приходится ставить множество ссылок и вводить рассуждения на серьезные темы. Например:

* Здесь Рамбам отвергает рекомендацию Талмуда есть чеснок вечером в субботу (Бава кама, 82а). В комментарии к Мишне (Недарим, 8:6) он пишет: «Чеснок был полезен <…> в соответствии с <…> режимом питания и климатом». «Чеснок вреден для глаз и для мозга, сжигает кровь и печень, а особенно вреден беременным и кормящим женщинам» (Яаков Цаалон, Оцар а-хаим).

И все же я считаю, что примечания существуют не только для того, чтобы сделать Рамбама понятней или объяснить ход его мысли, но и для того, чтобы неподготовленный читатель пришел в восторг от глубины мысли автора, от актуальности текста сегодня, здесь и для нас. А потому оставить медицинскую главу без перла мудрости Рамбама только потому, что этот перл записан в другой книге, мне кажется нечестным по отношению к читателю. Вот, например, рассуждения из книги «Здоровый образ жизни», которые я счел необходимым привести в соответствующем месте своего комментария:

Врач, поскольку он врач, обязан предложить пациенту пользительные действия, – неважно, запрещены они религией или разрешены. На больном лежит принятие решения, следовать этим советам или отвергнуть их. Наоборот, если врач промолчит и не упомянет все, что могло бы помочь, как запрещенное, так и разрешенное (в религиозном аспекте), то он виновен в обмане и не выполняет свой долг по отношению к здоровью пациента.

Как известно, религиозные предписания существуют, чтобы принести пользу для жизни грядущей, а запреты для того, чтобы убрать то, что вредит жизни грядущей. Врачи же дают советы в области того, что полезно телу, и отговаривают от того, что вредит в этом мире. Разница между религиозными предписаниями и медицинскими состоит в том, что религия требует делать то, что поможет жизни Мира грядущего, и заставляет исполнять это, и запрещает то, что вредит жизни Мира грядущего, и наказывает за это. Врач же указывает путь, который приносит пользу, и отговаривает от вредных поступков, но не заставляет и не наказывает тех, кто его не слушается. В результате пациенту полностью передано решение выполнять или не выполнять предписания врача. Причина тому очевидна: вред и польза медицинских советов становятся очевидными очень быстро. А вот плоды исполнения религиозных предписаний и нарушения религиозных запретов в этом мире заметны далеко не сразу, более того, невежественные люди могут вообразить, что описанное как зло не повредит, а добро не принесет пользы, ведь всего этого руками не пощупать. Именно потому, что благо и зло религиозных предписаний становятся известны только в Мире грядущем, религия предписывает и заставляет, запрещает и наказывает.

(Здоровый образ жизни, гл. 5.)

Вот за эту глубину, сочетающуюся с простотой, мы Рамбама и любим, и наша цель, чтобы читатель полюбил его в той же мере.

На презентации серии «БЕТ»

«Пой песню, о пчела, неспешным ладом...»

Шломо Кроль, переводчик еврейской поэзии

В середине X века молодой и амбициозный человек из Багдада прибыл в город Кордова в Андалусии, находившейся тогда под властью Омейядов. Был он учеником знаменитого ученого Саадьи Гаона и звали его Дунаш бен Лабрат. Приезд Дунаша в Испанию стал событием, положившим начало золотому веку еврейской поэзии в Испании.

Дунаш бен Лабрат, один из любимейших учеников Саадьи Гаона («Не было еще подобного ему в Израиле!» – сказал про него тот), был, как и его учитель, ученым филологом, хорошо знал грамматику иврита, Библию и Мишну и любил арабскую поэзию. Он был первым, кто ввел в еврейскую поэзию арабскую просодию.

Кроме просодии еврейская поэзия восприняла также все жанровое многообразие арабской поэзии – прежде светской еврейской поэзии не существовало. Евреи стали писать аззаль – стихи о страсти, хамрийят – стихи о вине, зухдийят – стихи о бренности мирского бытия, касыды – длинные стихи, обычно панегирического содержания, и стихи других жанров. Евреи создали и свои собственные жанры светской поэзии, такие как сиониды, – стихи о стремлении в Землю Израиля. Кроме того, метрика проникла и в религиозную поэзию (хотя и не вытеснила стихотворений, написанных «по-старомодному», без размера). Еврейский золотой век продолжался приблизительно до середины XIII века и дал еврейскому народу и миру таких великих поэтов, как Шмуэль а-Нагид, Шломо ибн Гвироль, Моше ибн Эзра, Йеуда а-Леви, Йеуда Альхаризи и других. Традиция еврейской поэзии в Испании распространилась впоследствии на ближневосточные диаспоры и оказала огромное влияние на развитие последующей еврейской поэзии: такие явления, как цфатский пиют и поэзия евреев Йемена, не возникли бы без испанских корней. Поэзия золотого века оказала огромное влияние и на еврейскую поэзию в Италии, в частности на творчество Имануэля Римского.

Перевод средневековой еврейской поэзии – дело нелегкое. Принципы передачи размеров на русский язык разработаны петербургским востоковедом Анной Долининой, а вот справиться с рифмой подчас бывает довольно трудно: еврейские средневековые стихи в основном моноримичны, то есть написаны на одну рифму, причем грамматической рифмы в них практически никогда нет. По-русски довольно трудно сделать монорим из семидесяти, например, строк, да что семьдесят, даже семь зарифмовать нелегко. Поэтому в длинных стихотворениях я часто пользуюсь приемом, который предложил переводчик Андрей Ревич при переводах арабских касыд: он переводил, например, десять строк одной рифмой, затем рифму менял, брал похожую рифму еще на десять строк и так далее. В конце он возвращался к изначальной рифме. Убедительно ли это получается, не мне судить.

Дунаш бен Лабрат

Он молвил…

Он молвил: «Ото сна

Восстань, испей вина,

Земля цветов полна,

Алой и мирр вокруг,

В саду растет гранат

И вьется виноград,

И сладок аромат,

Что источает луг.

Фонтан пусть нежит взор,

Пусть зазвучит киннор,

Под арфы перебор

Мы будем петь, мой друг!

Там ветви тяжелят

Плоды, лаская взгляд,

И сердце веселят

Нам щебеты пичуг,

И песня голубка

Приятна и сладка,

Трель горлицы мягка,

Как флейты нежный звук.

Так выпей же, восстав

Среди лилей и трав,

Напевами забав

Исполни свой досуг!

И вкусим меда сласть,

Ведь мы имеем власть,

Пусть пропадет напасть

И горе, и недуг.

Веселье нам к лицу,

Я лучшую овцу

Зарежу и тельцу

Открою кровь и тук.

И добрые масла

Нам ублажат тела,

Покуда не пришла

Погибель наша вдруг».

«Молчи, – сказал я, – нам

Веселье нынче – срам,

Коль топчет Б-жий Храм

Неверного каблук!

Слова твои пусты

И полны суеты,

Глупцу подобен ты,

Что не познал наук.

В Сионе – лис приют,

И Б-га предают

Те, кто в весельи пьют

В годину наших мук.

Стыду наперекор,

Как мы поднимем взор,

Коль наш удел – позор

Изгнанников и слуг?!»

Шмуэль а-Нагид

Ав мертв...

Ав мертв и мертв элуль уже давно,

Тишрей угас, тепло – с ним заодно.

Настали холода, и, отбродив,

Красно в кувшине свежее вино.

Так, друг мой, созови на пир друзей,

Что захотят – им все разрешено.

Они сказали: «Слышишь, гром небес,

Ты видишь небо, что от туч темно?

Вот снег и пламя жаркое костра:

Он вниз сошел – возносится оно.

Так пей из кубка, из кувшина пей,

И ночью пей, и днем – не все ль равно?»

Пред Тем, Кто содеял вас...

Пред Тем, Кто содеял вас, исправьте деяния,

Да будет наградою Его воздаяние.

Всевышнему часть лишь посвящайте

вы времени,

А части пусть будут для земного призвания:

Полдня – для Всевышнего, полдня будут

вашими,

А ночь – для вина вам до рассвета сияния.

Пусть свечи погаснут, осветится все чашами,

Пусть будет вам арфою из амфор журчание.

Ведь гробы без песен, без вина

и без дружества –

Удел вам, глупцы, за все труды и страдания.

Перед битвой

В напасти на меня взгляни,

Свой слух к мольбе моей склони,

Не посрами моих надежд,

Твое мне слово помяни.

Коль руку враг простер, Своей

Рукой меня оборони.

Ты чрез посланца Своего

Меня возвысил в оны дни;

Чрез воды я иду – меня

Из вод боязни зачерпни.

Через горнило я иду –

Да обойдут меня огни!

И если есть на мне грехи,

Что я, Твой раб, и что они?

В беде я и не множу слов.

Укрой меня в Своей сени,

Исполни то, к чему стремлюсь

И мне помочь не премини,

Меня для сына моего

И для Ученья сохрани!

Шломо Ибн Гвироль

Мой голос прерывается от боли...

Мой голос прерывается от боли

И не веселье – стон в моем глаголе.

Увижу радость – о своей заплачу,

Подобной цвету сорванному, доле.

«Мой друг, ужель в шестнадцать лет пристало

Скорбеть о дне своей кончины, коли

Ты мог бы к юным радостям стремиться,

К ланитам алым, как лилеи в поле?»

Измлада меня сердце осудило,

Моя душа его покорна воле.

Оно избрало знания и мудрость,

А душу стрелы гнева искололи.

«Что гневаться? Верь, от любой болезни

Есть снадобье. Терпи в своей юдоли.

И что рыдать о бедах? Неужели

Их от слезы твоей не будет боле?»

А сколько ждать? Вот, день за днем проходит.

Мне уповать и мучиться доколе?

Пока придет бальзам Гильада – сгинет

Душа страдальца бедного в Шеоле.

Пчела

Пой песню, о пчела, неспешным ладом,

Узнал «Шема» я, вняв твоим руладам:

Протяжное «Един» и звон «Запомни»

О Том, Кого узреть не можно взглядом,

Что мед вложил в уста твои, а жало,

На страх врагам твоим, наполнил ядом.

Пусть телом ты мала, но первородство

Тебе дано, и ты с почтенным рядом,

Очищенная прелестями, птицам

Подобна ты, не насекомым гадам.

Похитителю стихов

Украв мой стих, ты отрицаешь ныне?

Разрушив благочестия ограды,

Чужим кичишься ты в своей гордыне,

Чтобы снискать в нем помощь и награды?

Когда на небе солнце светит ярко,

То могут ли затмить его Плеяды?

В моих глазах проступок твой ничтожен:

Не вычерпаешь кадкой водопады.

Шлю я мольбу к Тебе...

Шлю я мольбу к Тебе, лишь заблестит восход,

Льну ввечеру к Тебе, моей души оплот.

О Грозный, пред Тобой я в страхе предстаю,

Ведь мысли сердца все Ты знаешь наперед.

Могу ли сердцем я и языком своим

Тебя воспеть? И что мой дух и мой живот?

От уст людей Тебе приятна песнь, и я

Пою, пока душа Твоя во мне живет.

Шею склонив...

Шею склонив и преклонив колена,

Я в страхе пред Тобой стою смиренно.

Лишь малый червь я пред Тобой, влачащий

Все дни свои во мгле земного плена.

Объявший мир, и ангелы не вместят

Тебя, а кольми паче дети тлена!

Мне ль восславлять Тебя? Твое величье

Безмерно, беспредельно, неизменно!

О, я умом стремлюсь к Тебе, Чье имя

Восславит все, что жизнью вдохновенно.

Йеуда а-Леви

Моя душа на востоке

Моя душа на востоке – я в закатной стране.

Найду ли вкус я в еде и наслажденье в вине?

И как обеты мои смогу исполнить, когда

Раб Идумеев – Сион, Араба узы – на мне?

Презрел бы я все сокровища Испании, коль

Узрел бы пепел святыни, что сгорела в огне.

Потоп ли мир сгубил?

Потоп ли мир сгубил в волнах потока,

И суши нет, куда ни глянет око,

И люди, и животные, и птицы

Прешли, погибли, мучаясь жестоко?

Мне горная гряда была б отрадой,

Пустыня – благостыней без порока.

Но только небеса вокруг и воды,

И в них ковчег стремится одиноко,

И лишь левиафаны пучат бездну,

И на море – седые оболока.

И стены волн скрывают судно, словно

Похищено оно рукою рока.

Бушует море – я ликую, ибо

К святыне Б-га я стремлюсь далеко.

Исполненный прелести...

Исполненный прелести, краса земель,

град царя,

Его я взалкал душой, от запада, чрез моря!

И жалости полон я о славе минувших дней,

Грущу об изгнаньи, о гибели алтаря.

Я прах напоил бы твой горькой слезой, когда

Умел бы достичь тебя, на крыльях орлов паря!

Радею о граде я, что днесь в запустении,

Дом царский, где змеи лишь кишат,

в нем пути торя.

Развалины, сладостью меду подобные,

Ах, как бы припал я к вам, любовью в душе горя!

Из дремы младенческой...

Из дремы младенческой восстань, проснись,

душа!

Едва расцвели, как летний пух летят лета!

Где юные дни твои? Воспрянь, послы седин

Пришли уж, рекут о благонравьи их уста,

Услышь их и суетность мирскую отряси

Как птицы – росу, когда уходит темнота.

Душа, взмой как горлица в край горний,

от греха

На волю: как буря в море – мира суета.

А ты к благостыне своего Царя стремись,

Как души, текущие в Г-сподние врата!

Имануэль Римский

В тишрей, Г-сподних праздников отрада

Уста пробудит, чтоб о страсти пели,

Нектар вкушу, на ивах наслажденья

Повешу я кинноры и свирели,

И слуг поставлю вкруг своих покоев,

Останусь с ланью ласковой в постели,

И царская еда, и сок граната,

И грозди кровь вселят в меня веселье,

Нужду забуду, буду петь, и словно

Огонь я воспылаю в ратном деле,

И в долг возьму у милой поцелуи,

И многократно долг отдам газели,

И восхвалю Всевышнего, что создал,

По мудрости, отверстья в нашем теле.

Подумав в глубине моей души,

Решил я: рая мне милей геенна,

Ведь там нектара сладость вожделенна,

Там женщины грешны и хороши.

На что дались мне рая шалаши?

Без милой загрущу я непременно,

Средь черных, как горелое полено

Старух, покрытых коркою парши.

Что до Эдема мне? Ведь там собранье

Уродливых, убогих и калек,

И потому противно в нем и гадко;

То ль дело ад! Там красоты сиянье,

Там средоточье радостей и нег,

Всего того, что глазу видеть сладко.

Грудь поднялась, и волос мой возрос,

И сяду обнаженною, срамною,

И женихи все минут стороною,

И скорбь я изолью в потоке слез.

Такую долю кто бы перенес?

Приданого с серебряной казною

За нами не дают. А предо мною –

Сестрицы три. И сердце извелось.

Сгорю ли я в неутоленном пыле

Иль пощадит меня коварный рок?

Летят года, уносятся как птицы...

И обо мне мудрейшие твердили,

Что в райский не впускается чертог

И в царство душ не принята девица.

Как быть мне бодрой? Горесть велика,

Отрады сердцу нет, одна отрава.

Коль ночевала б я в лесу Арава,

В стенанье б излилась моя тоска.

Ведь мой супруг – иссохшая река,

Я жажду – он не боевого нрава.

Ложусь я слева – он ложится справа,

И обо мне не вспомнил он пока.

Будь проклят наш союз. А я – телица,

Что любит молотьбу, и, как суда,

Душа моя к возлюбленным стремится,

И не зальет Евфрата вся вода

Мой пыл! Мечтаю я, сомкнув зеницы,

О юношах – и сладко сплю тогда.

И произнес я возвышенную речь, и сказал:

Перепелов и манну вижу глазом,

А мне твердят: прочь! Их не тронь рукой!

Исполнилась душа моя тоской,

Он сердце мне пронзил своим отказом.

Ведь лук подобен для меня алмазам,

Чеснок с пореем мне несут покой,

В них избавленье; с пищею такой

Любую немощь переносит разум.

Чеснок – краса земли и поля цвет,

Величья сын прекрасный, беспорочный,

В союзе с ним созвездия небес;

А лука сферы – как круги планет:

Одна внутри другой; порей же сочный –

Трость Елисея, полная чудес.

И сказал князь: Твоя речь весьма хороша, | и твоим стихам радуется душа. | Благословен Г-сподь, Израиля Б-г, | что не оставляет без наследника стихи и красивый слог.

добавить комментарий

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

[1] По Ирмеяу, 5:5.

[2] По Кидушин, 81а.

[3] По Шмуэль II, 20:19.

[4] Т. е. Иерусалим; Йешаяу, 29:1.

[5] По Цфанья, 2:9 и Хавакук, 2:8.

[6] По Овадья, 1:20.

[7] По Йешаяу, 32:8.

[8] По Йешаяу, 34:5.

[9] По Шмуэль II, 16:20.

[10] Испании.

[11] По Йешаяу, 29:21.

[12] По Теилим, 12:4..

[13] По Шмуэль II, 15:6.

[14] По Шмуэль I, 23:19 и далее: Зиф – город в горах Иудеи, жители которого были преданы Шаулю и выдали ему местонахождение прятавшегося Давида; игра слов с глаголом «зиеф» – «подделал», ср. Теилим, 54:2.

[15] По Йешаяу, 43:28.

[16] Теилим, 78:2.

[17] Теилим, 78:5.

[18] Даниэль, 4:6.