[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АПРЕЛЬ 2009 НИСАН 5769 – 4(204)
ЛЮБИ СЕБЯ КАК БЛИЖНЕГО СВОЕГО
Анна Исакова
Амнон Данкнер родился в 1946 году в Иерусалиме. Человек он известный, но нелюбимый или любимый странною любовью, этакий экспонат израильского паноптикума неуравновешенных знаменитостей. Данкнер, что называется, «бахур цивони», пестрый парень, то есть нечто нестандартное, а потому подлежащее снисходительной и назидательной иронии, не слишком, впрочем, колющей и режущей, поскольку парень может и умеет дать сдачи.
Особость экспоната опять же особая и заключается в том, что ему совершенно плевать (или окружающим кажется, что плевать) на принятые условности. Он подчеркнуто не стесняется своего традиционного воспитания и религиозного образования, не пользуется политкорректным языком, не поддерживает прогрессивную левую идею и совершенно принципиально исходит из соображений кондового здравого смысла, наступая при этом с радостным гоготом на кисейный подол пугливой интеллигентской сверхпорядочности.
Вместе с тем этот острый на язык журналист, работавший почти во всех израильских больших газетах и имевший собственную программу на телевидении, никогда не скатывался до уровня желтой журналистики, умело балансируя на самой грани. Он явно не левый, но и не явно правый, не поборник пуританской морали, но и не разрушитель устоев, свой среди простого люда, но и столько же свой, хоть и чудной, в интеллигентских гостиных.
Когда этот неуклюжий мужлан с улыбкой доброго семьянина и грубоватым юмором таксиста был назначен главным редактором «Маарива», второй по величине ежедневной газеты Израиля, корпорация интеллигентных израильтян подняла бровь. Но когда Данкнер выпустил разоблачительную книгу о любимце этой корпорации Дане Бен-Амоце, личности еще более пестрой, но не выходящей за рамки салонно-богемного обихода, разразился скандал. И не то чтобы светско-богемно-интеллигентский Израиль не знал, что знаменитый (ныне покойный) писатель-журналист-сценарист-пример-для-подражания-и-обожания устраивал оргии с несовершеннолетними мальчиками и девочками, – но зачем об этом говорить? Разве в этом суть и важность? Надушенные платочки потянулись к чувствительным носам, фи! На какое-то время Данкнер стал во многих салонах персоной нон грата. Впрочем, обошлось. Не тот он человек, чтобы обращать внимание на надушенные платочки. Данкнер и назначения этих предметов не знает. Во всяком случае, делает вид.
Книга о Дане Бен-Амоце мне не понравилась, и не потому, что от многих страниц несет помойкой, – помойкой были события, описанные на этих страницах, и то, что автор не стал поливать их одеколоном, возражения не вызывает. Возмущает то, что Данкнер, как и остальные почитатели Бен-Амоца, обо всем этом знал при жизни своего героя, с которым близко дружил, но знакомства с педофилом не прервал, публично его не обличал, в полицию не заявлял и выступил со скандальной книгой только после смерти ведущей израильской знаменитости. Рассказываю же я о том полузабывшемся скандале, имея в виду обозреваемую книгу[1], ее девиз и отношение к ней критики, почти однообразно цыкающей презрением, но признающей, хоть и с большой неохотой, как определенные литературные достоинства, так и высокую читабельность этого черт знает чего.
С моей же точки зрения, за последние годы израильская литература не произвела на свет ничего более аутентичного, страстного по тону и занятного по фактуре. И хотя основные события происходят в 50–60‑х годах прошлого века, все в романе дышит сегодняшним днем, его тягой к освобождению от принятого кодекса политкорректной лексики, морали и навязанных социопсихологической инвективой понятий и представлений.
Начну, однако, с конца, поскольку только после 500 страниц запутанной истории автор произносит свой девиз: не запутывайся в психологических дебрях, не ищи себе оправдания или наказания у окружающих, правда и неправда не абсолютны, зло и добро перемешаны в человеческом обиходе в разных пропорциях, поэтому учись любить себя, наказывать и прощать себя самостоятельно. Звучит банально, этакий объективистский постулат, но в сочетании с материей романа и жизненной позицией автора банальность приобретает определенную остроту и блюда, как ни странно, не портит.
Девиз был старательно обойден критиками – и не случайно, поскольку ставит под сомнение моральный приоритет интеллигентского самоедства, возведенного в абсолютный принцип. Однако это самое интеллигентское самоедство все больше раздражает здравый смысл большинства израильтян, непрестанно входя в конфликт с потребностью самозащиты от не страдающего данным комплексом реального врага, да и в повседневной жизни, обусловленной моралью свободного рынка, жить не помогает.
Данкнер прекрасно понимает, что призыв жить не по правилам политкорректной морали, а соответственно здравому смыслу может звучать как обвинение в популизме, и ничуть этого обвинения не пугается. Более того, он совершенно демонстративно позволяет своим героям, тете Еве, которая на самом деле дядя, но без имени, и ее (вернее, его) юному воспитаннику промышлять писанием дешевых вестернов и романов для горничных. Таким образом, упомянутый девиз исходит от человека, противопоставленного интеллектуальной элите, но тем не менее обладающего высокими моральными качествами и справедливой мягкой душой.
Критика не закрывает глаза на вероятность высокой популярности романа Данкнера среди простого люда, но хочет видеть причину этой популярности в скандальности сюжета, – не каждый день выходит в свет художественное произведение, описывающее внутреннюю жизнь трансвестита. Правда, тетя Ева, проявляющаяся в романе то как мужчина, то как женщина не только ввиду периодической смены брюк на платье, но и соответственно с функциями, какие на себя принимает, вовсе не одержима идеей перемены пола. Женский облик является вынужденным житейскими обстоятельствами камуфляжем, и проблема секса в этой связи вообще не возникает: тетя Ева резко отклоняет сексуальные притязания мужчин, пользуясь при этом мужским – вплоть до угрозы ножом – способом защиты. Отметим, что он не имеет сексуальных притязаний и относительно своего воспитанника, хотя именно в этом подозревает его отец мальчика.
Пересказать сюжет романа непросто. Он невероятно запутан, и до самой последней главы автор позволяет себе водить читателя за нос, непрестанно меняя версии и изобретая способы уклониться от ответа на назойливые вопросы. В общем, дело обстоит так: мальчик, растущий без матери, погибшей в теракте, проживает в общей квартире, все жильцы которой пытаются в той или иной степени помочь сироте. Тепла, исходящего от чужих людей, явно не хватает для нормального созревания ребенка, которого в конечном счете предает и оставляет на волю судьбы даже собственный отец. В этот нелегкий момент в доме появляется беглец, переодетый женщиной, та самая тетя Ева.
Он заменяет мальчику и отца, и мать, заботится о его бытовых и духовных потребностях, спасает от неприятностей, но при этом и создает самим своим нелепым двуполым существованием много сложных коллизий, из которых парнишка должен выбираться самостоятельно, вырабатывая по ходу действия собственные этические нормы. Однако обстоятельства становятся все более экстремальными, и в определенный момент мальчик делает неверный выбор: предает тетю Еву. Причем предает так, что жизни и свободе его опекуна, друга и единственного любящего и любимого человека грозит реальная опасность.
В этот момент тетя Ева исчезает, и вокруг мальчика образуется злобная пустота: окружающие его взрослые создают свои версии предательства, превращая каждое звено произошедших событий в нестерпимую и жестокую ложь, из которой трудно выпутаться. Оболганный и ненавидимый всеми подросток, превратившийся в юношу, пытается скрыть позорную историю под слоями невольной и продуманной лжи, но так запутывается в собственных россказнях, что перестает понимать, где в его версии произошедшего правда, а где вранье.
Д. Бен-Амоц (на переднем плане) и А. Данкнер
Тем не менее семена, посеянные тетей Евой, прорастают. Одинокий, всеми преданный и брошенный мальчик становится известным журналистом, но тщательно скрываемое прошлое не позволяет ему строить нормальную жизнь. И тут на помощь снова приходит тетя Ева, жертвуя ради любимца собственной жизнью.
Последние главы романа, на страницах которых тетя Ева рассказывает воспитаннику свою жизнь, повторяющую историю мальчика, но в иных исторических обстоятельствах, вынесены в эпилог и, честно говоря, не должны были быть написаны. Тот факт, что тетя Ева – автор сентиментальных романов для горничных – может и даже должна позволить себе роскошь эффектной концовки со слезой, не спасает автора романа от ответственности за собственное произведение. Исчезни тетя Ева более капитально, поставив тем самым воспитанника перед необходимостью самостоятельно выбрать жизненную позицию, роман Данкнера мог стать значимой вехой в израильской литературе.
Вместе с тем густое месиво событий, основывающееся на точном до малейших деталей описании израильской атмосферы 50–60‑х годов, изобретательные речевые характеристики героев, даже грубоватый юмор, доведенный в отдельных местах до чисто карикатурного описания действующих лиц, а также обилие вони, спермы, крови и обнаженных нервных окончаний создают ощущение большой жизненной силы и достоверности. Литературного вкуса автору явно не хватает, но страстности и писательского таланта ему не занимать. И хотя там и сям во время чтения приходилось откладывать книгу в сторону, раздраженно отмахиваясь от пошловатого душка, я вынуждена признать, что потраченного на нее времени отнюдь не жалко.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.