[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АПРЕЛЬ 2009 НИСАН 5769 – 4(204)
ПЯТЕРО
Михаил Горелик
Во время седера за праздничным домашним столом читается «Пасхальная агада» – книга, в которой повествование совмещено с благословениями, инструкциями по проведению застолья и благодарственными псалмами. Далее для краткости я буду называть ее просто «Агада». Один из ее смысловых центров – повествование о четырех сыновьях, настолько отличающихся друг от друга по своему отношению к происходящему, что единый праздничный рассказ становится невозможен в силу своей безадресности: каждый из сыновей нуждается в индивидуальном научении, в словах, обращенных персонально к нему. «Агада» предлагает инструкции: что, как, кому говорить, точнее, общие принципы, исходя из которых любящий своих детей отец сможет разумно ответить на их вопросы. Даже на незаданные. Благодаря «Агаде» эти четыре сына присутствуют за каждым пасхальным столом.
Рассказ о четырех сыновьях
Благословен Вездесущий!
Благословен Он!
Благословен Давший Тору Израилю – народу Своему!
Благословен Он!
О четырех сыновьях говорится в Торе: один – умный, один – нечестивец, один – простак и один – не умеющий задать вопрос.
Что говорит умный сын? «Что это за свидетельства, правила и законы, которые заповедовал нам Г-сподь, Б-г наш?»
Так объясни же ему все законы Песаха, вплоть до того, что запрещено есть что-либо после афикомана[1].
Что говорит нечестивец? «Что это за служение у вас?»
«У вас», а не у него, тем что [он сам] исключил себя из общины, покусился на основы веры. Так притупи же ему зубы и скажи: «Ради этого сделал мне Г-сподь при выходе моем из Египта», моем, а не его. Если бы он был там, он не был бы освобожден.
Что говорит простак? «Что это?»
Скажи же ему: «Сильной рукой вывел нас Г-сподь из Египта, из дома рабства».
А к не умеющему спрашивать ты обратись сам, как сказано: «И расскажи сыну своему в тот день: “Ради этого сделал мне Г-сподь при выходе моем из Египта”».
Маленький текстологический комментарий
Текст предваряет блок из четырех благословений, каждое из которых относится соответственно к каждому из сыновей: «Благословен Вездесущий!» – к умному, «Благословен Он!» – к нечестивцу, «Благословен Давший Тору Израилю – народу Своему!» – к простаку, «Благословен Он!» – к неумеющему спросить.
Как это свойственно традиционной еврейской словесности, текст наполнен усеченными (в оригинале незакавыченными) цитатами, композицией цитат, которые без малейших усилий опознаются и реконструируются людьми, выросшими в этой культуре. И ссылки не нужны. Прием, кстати сказать, характерный для постмодернизма. Привожу соответствующие фрагменты из Торы в расширенном виде.
Умный сын. «Когда спросит тебя сын твой в будущем, говоря: “Что это за свидетельства, правила и законы, которые заповедовал вам Г‑сподь, Б‑г ваш?” – скажи сыну своему: “Рабами были мы у фараона в Египте, и вывел нас Г‑сподь из Египта рукою крепкою <…>”» (Дварим, 6:20).
Нечестивец. «И когда скажут вам дети ваши: “Что это за служение у вас?” – скажите: “Это жертва пасхальная Г‑споду, Который прошел мимо домов сынов Израиля в Египте, когда Он поражал египтян, а наши дома спас”» (Шмот, 12:26).
Простак. «И вот, когда спросит тебя в будущем сын твой, говоря: “Что это?” – скажи ему: “Силою руки вывел нас Г‑сподь из Египта, из дома рабства”» (Шмот, 13:14).
Неумеющий спросить. «И скажи сыну своему в тот день так: “Ради этого сделал мне Г‑сподь при выходе моем из Египта”» (Шмот, 13:8).
В этих фрагментах из Торы (они нам в дальнейшем еще понадобятся) ничего впрямую не говорится о четырех разных сыновьях. С другой стороны, явным образом ничего не говорится и об одном-единственном. Четырежды упомянутый персонаж Торы репрезентирует все поколения, которым не довелось быть участниками грандиозного события, но которые должны стать звеньями большой исторической цепи Предания: им передано от отцов – они передадут детям. Как легко видеть по приведенным цитатам, в самой Торе фрагменты эти и содержательно, и структурно очень близки. Расхождения – в нюансах: неназванные простак и неумеющий спросить не глупей умного, нечестивец мало чем отличается от благочестивого.
В «Агаде» нюансы вырастают до фундаментальных различий.
Возрастная типология. Невозрастная типология
Самое простое понимание текста «Агады»: речь идет о мальчиках разного возраста. Малыш мало что понимает – становясь взрослее, набирается разума. Как бы напрашивается. Из этой схемы несколько выбивается нечестивец, впрочем, по размышлении и ему находится место: подростки в какой-то момент бунтуют против родителей, время от времени им таки приходится «притуплять зубы», причем не только на седере, – ситуация едва ли не универсальная. Впрочем, ребята и сами в состоянии притупить зубы кому угодно – родителям требуется много любви, терпения и здравого смысла. Всем ли и всегда этого добра достает? Увы. А сколько переживаний! Молодым-то что, им как с гуся вода. Ничего, мы отыграемся на внуках.
Проходит время, гормональная буря успокаивается, бунтарь взрослеет – опыт непослушания и протеста только обогащает его. Мудрый отец знает, что именно так и будет. За исключением сыновей, застревающих на уровне подростка на всю жизнь.
В возрастном понимании нет ни загадки, ни драмы: сюжет прозрачен, чем дело кончится, заранее известно: неумеющий спросить, пройдя все стадии взросления, с неизбежностью превратится в умного сына – так устроена еврейская жизнь. В сущности, перед нами один и тот же персонаж, чудесным образом перенесенный на пасхальный седер из разных возрастов своей жизни.
Да, но почему непременно из разных? Почему бы не предположить, что сыновняя типология никак не связана с возрастом, что это разные лица одного и того же человека, не зависящие от возраста, постоянно пребывающие в нем, и отец тоже, своего рода шизофрения, почему бы и нет, по мне, так самое нормальное состояние, единственная относительно достоверная реальность (очевидное заблуждение), по-другому не живем, внутренняя драма, множественность «я», только что сын подсказал, один из четырех, подарил идею, пожалуйста, не жалко, бери, папа, можешь не ссылаться, да, но почему мне самому в голову не пришло, как это просто и ясно, подумал Пьер, как я мог не знать этого прежде, вот Чапек еще со своей обыкновенной жизнью.
А может, выйти из психоаналитической тьмы на свет, нет, не на солнечный – на свет пасхальных свечей. Пусть будут однояйцевые близнецы. Или даже не однояйцевые. Или даже вовсе не близнецы. Или даже вообще не родственники, а братья в широком смысле – сыны Израиля. Хорошо братьям быть вместе, это как елей, стекающий по бороде Аарона. Стол раздвинут до бесконечности, накрыт на множество кувертов, сидят разные, непохожие друг на друга люди, говорят, молчат, спрашивают, отвечают, возражают, поют, гул голосов, тихая перкуссия ножей и вилок, уста жуют.
Умный сын
Умный сын – очевидная педагогическая удача, гордость и радость родителей. Умный молодой человек, умеющий себя вести, много знающий, однако понимающий необходимость дальнейшей учебы, готовый учиться и любящий учиться, не склонный задирать нос, признающий авторитет отца, как бы его новая, обновленная редакция. Умный умеет задать вопрос, причем правильный, уместный вопрос, что в высшей степени ценится еврейской традицией.
Рав Адин Штейнзальц любит завершать свои выступления словами: «Теперь вы можете задавать вопросы – любые вопросы, кроме идиотских». После этого выступление обыкновенно сразу же и завершается, поскольку охотников задавать вопросы почему-то не находится. Так вот, умный сын задал бы Штейнзальцу вопрос, не испытывая никаких внутренних затруднений.
Благословение, соответствующее умному сыну, – «Благословен Вездесущий» – благословение Б‑гу, пребывающему в каждой точке сотворенного Им мира и за этим пасхальным столом (естественно), Б‑гу, выведшему нас из Египта и давшему нам заповеди.
Умный сын очевидным образом противопоставлен своему нечестивому брату. Однако такие качества, как интеллект и нравственность, все-таки не лежат в одной плоскости. Проблема филологического несовпадения: смысл слова «хахам», которое переводится здесь как «умный», а в других случаях как «мудрый», «мудрец» – в неразрывном единстве интеллекта и нравственности. Соответственно, безнравственность, понимаемая широко – не только в отношениях людей, но и в отношении Всевышнего, как отрицание Его и данных Им заповедей, – глупа до безумия. «Хахам» и «Раша́» (буквально «злодей») вполне симметричны.
Достойно внимания расхождение между Торой и «Агадой». Если вопрос, задаваемый умным сыном, идентичен в обоих текстах, то ответы отца принципиально различны. Ответ Торы – религиозно-исторический, ответ «Агады» – алахический. Что, в сущности, более логично: ты спрашиваешь про законы – тебе и отвечают про законы. Предполагается, что про исход из Египта умный мальчик и так знает – на то он и умный. В ответе, предлагаемом Торой и присутствующем в «Агаде» только имплицитно (еще лет двести назад «все» это прекрасно понимали), дважды повторяется местоимение первого лица множественного числа: мы были рабами, Б‑г вывел нас. Отец естественным образом идентифицирует своего сына с собой и всем народом Израиля. По контрасту с тем, что он скажет некоторым другим своим детям.
В ответе «Агады» подчеркнут приоритет алахи. И это принципиально. Исход из Египта связан с Дарованием Торы. Евреи вышли из Египта, чтобы принять Тору и исполнять ее заповеди, иначе Исход превращается просто в национальный эпос, лишенный с алахической точки зрения всякого смысла. В один из многих национальных эпосов. Это что, вроде «Илиады» и «Слова о полку Игореве»? Да кому придет в голову это праздновать?
Нечестивец
Однако же нечестивец вовсе так не считает. Он пришел на седер, следовательно, праздник Исхода – его праздник, при этом он решительно против алахической интерпретации. Исход – наш национальный эпос, праздник свободы, праздник освобождения от рабства. Ему предлагают заменить египетское рабство алахическим: хрен редьки не слаще. Он говорит: что это у вас за дела?! Стоило ли тогда выходить из Египта?! И вообще, давайте для начала выясним, что мы, собственно говоря, празднуем: выход из рабства, обретение свободы, момент нашего национального величия или что после афикомана ничего не едят? После афикомана! Это надо же! Где Исход и где афикоман!
Вопрос нечестивца одновременно и плох, и хорош. Плох своей нацеленностью на скандал, когда вся семья живет уже в атмосфере праздника. Неочевидно даже, что мальчик заинтересован в ответе, но очевидно, что он провоцирует отца, хочет поставить его в затруднительное положение, испортить семье праздник. В терминах Штейнзальца это тот самый «идиотский вопрос», во всяком случае, одна из его разновидностей. Хорош этот вопрос тем, что, если отвлечься от привходящих обстоятельств, от личности и мотивов задавшего его, от его формы, – он связан с реальной, более того, кардинальной проблемой празднования Песаха: что именно мы празднуем?
Благословение нечестивца: «Благословен Он». Всевышний для него не «Ты», к Которому можно обратиться, с Которым можно вступить в диалог, Который выводит тебя из Египта и дает заповеди, а некая абстракция, некое третье лицо, пребывающее в умозрительном далеко и никак не проявляющее Себя в нашем мире, – ничего общего с благословенным Вездесущим умного сына.
Комментаторы подчеркивают «у вас», которым нечестивец противопоставляет себя сидящим за столом: он не один из нас, и он это декларирует. Чтобы противопоставить себя всем, нужна интеллектуальная смелость, трудно тебе идти против рожна. Или наглость – все зависит от интерпретации.
Еще одно маленькое филологическое замечание. В оригинальном тексте Торы, как и в тексте «Агады», вопрос умного сына звучит так: «Что это за свидетельства, правила и законы, которые заповедовал вам Г‑сподь, Б‑г ваш?» – «вам» и «ваш». То же самое, что и у нечестивца. Переводчики меняют местоимение, чтобы артикулировать смысл. Во всяком случае, мне ни разу не довелось читать дословного перевода. Читая на иврите, разницу выделяют интонационно. Умный сын говорит, цитируя Тору: «вам» и «ваш», но он, в отличие от своего брата, не вкладывает в эти местоимения конфронтационного смысла.
Ответ нечестивцу («притупление зубов») состоит в том, что Б‑г, требующий соблюдения заповедей, не вывел бы из Египта человека, заведомо отказывающегося заповеди исполнять. Б-г вывел «нас» с нашим «служением» – поскольку ты не один из нас, ты бы там и остался. Вообще, пафос «Агады» – и это касается не только увещевания нечестивца – не в том, что мы вышли, а в том, что Б‑г вывел нас. Кого захотел – вывел, а кого не захотел – не вывел.
Жесткий ответ, но это все-таки ответ в диалоге, ведущемся за общим праздничным столом. Здесь отец мальчика, здесь его братья, здесь ему рады, здесь его место; несмотря на очевидную провокационность его поведения, за него переживают, с ним хотят говорить, мать приготовила фаршированную рыбу, – ты же любишь фаршированную рыбу? – и прочие вкусности, отец надеется, что, несмотря на зацикленность на себе и своих идеях, мальчик все-таки в состоянии услышать его.
Конечно, парня занесло далеко, конечно, он очевидным образом провоцирует скандал (скандал на празднике – ситуация вполне в духе Достоевского), но ведь он все-таки пришел, и он все-таки произнес благословение, и он все-таки сдержался, не нагрубил отцу, не покинул стол, не ушел из дому, не хлопнул дверью, не отряхнул прах: ешьте сами свою фаршированную рыбу! сколько можно! пропади она пропадом! с вами даже водки не выпьешь![2] Молча выдержал стоматологическую процедуру. Без анестезии. Какая глыба! Стоик! Муций Сцевола! Вряд ли отец убедил его, но он все-таки остался, он размышлял над словами отца, он провел с семьей седер. Или все-таки убедил? Понимай как знаешь. Да чего же и желать еще! И этот человек нечестивец?! Да он просто цадик!
Комментаторы обращают внимание, что нечестивец поставлен в перечне четырех не последним (симметрично умному брату), а вторым. Несмотря на опасность своих заблуждений, у него, в отличие от следующих за ним братьев, высокий уровень мотивации, духовный потенциал, собственная позиция, которую он готов отстаивать. Он горяч, про него уж никак не скажешь: ни рыба ни мясо. Горяч. Страстен. Раздражителен. Нетерпим. Боюсь, если увещевание отца возымеет действие и сей уверует, станет опасен для окружающих. Во всяком случае, куда более опасен, чем в своем первозданном нечестивом состоянии.
Нечестивец – любимец комментаторов: о ком же и писать, как не о нем. В нем есть сложность, есть объем, есть острота. Братья кажутся рядом с ним пресными. Вот о нем более всего и пишут. Ну да я прерву эту традицию.
Простак
Простак с его «Что это?» не в состоянии задать не то что «правильный» – он и «идиотский» вопрос задать не в состоянии. Тем самым он не может заявить свою позицию, как это сделали его (условно) старшие братья, – он в состоянии лишь обозначить общий интерес к происходящему. Интерес, основанный на декларации базисных ценностей, объединяющих его с отцом и умным братом. Об этом говорит его благословение: «Благословен Давший Тору Израилю – народу Своему!» Простак благословляет Всевышнего, давшего народу Израиля, а значит, и ему Тору как документ, обязывающий его лично. И он к этому готов. Он только не готов формулировать – не потому, что глуп: просто голова у него по-другому устроена, не расположен, вкуса нет, не по этой части. И потом, сколь многие готовы формулировать, но не готовы исполнять.
В ответе отца: «Сильной рукой вывел нас Г‑сподь из Египта, из дома рабства» подчеркнуто местоимение «нас». И в этом есть понимание, ободрение и стимул: простак ничуть не умален – он такой же участник большого процесса, как и мудрец, не меньше. Пусть он далек от интеллектуализма – он может приблизиться к постижению Всевышнего одним лишь только исполнением заповедей и тем самым, согласно еврейскому пониманию, приблизить к Нему весь мир.
Все это так, но при всем при том вопрос он мог бы задать и получше – ума у него определенно хватило бы. Видимо, он играл в футбол, а может быть, в покер, вы не играете в покер? Может быть, драш реб Жаботинского, Далила[3], и прелесть ее ручек, и жар ее перин, и у нее на груди засыпал, мягко спать, жестко просыпаться, ослеплен, материализация метафоры, как мог ты, смелый и свободный, забыть у ласковых колен, у ласковых колен чего только не позабудешь, рабби Амрам Праведный, ты не похож на рабби Амрама Праведного, и вышел из него столп огненный. Кто ж его знает, чем занимался простак, пока отец проводил время в Бней-Браке (или все-таки в Лоде?) в талмудических штудиях с нашими одаренными старшими братьями. Ну да еще не все потеряно – жизнь продолжается.
Неумеющий спросить
Неумеющий спросить – брат с невыявленной мотивацией: то ли его интеллектуальных способностей не хватает даже на «Что это?» (случай, близкий к клиническому), то ли, видя в отце рава Штейнзальца, боится задать «идиотский» вопрос, предпочитает помалкивать, трепещет – видать, строгий родитель запугал донельзя (так трепетала княжна Марья, когда старый князь мучил ее тригонометрией). Несмотря на интерес, если он еще не отбит родительской репрессивной педагогикой, стесняется как-то себя проявить, запуган, всегда плохо соображает – будто и не из нашей семьи, тут перестает соображать вовсе, ты что молчишь, к тебе обращаются, испуганно вздрагивает, втягивает голову в плечи, не смотрит в глаза, начинает заикаться, ужас!
Если бедолага доходит до такого градуса за домашним столом, какие муки он должен испытывать в публичных местах? Куда смотрела мама? Папа, понятно, смотрел в Талмуд. Не пора ли обратиться к психоаналитику? И давно это с вами? где вы были раньше? вы же интеллигентные люди, запущенный случай, посмотрим, можно ли что-нибудь сделать, да вы не волнуйтесь, и не таких на ноги ставили.
Пусть положит страдальца на кушетку, пусть спросит, как он в детстве относился к маме и папе (мы догадываемся), когда насильственной рукой оторван от груди и высажен на горшок, пусть напоит его живой водой с прозаком, пусть выведет рукою крепкой и мышцей простертой из депрессивной тьмы, на следующем седере будет как новенький: задает вопрос за вопросом, один лучше другого, сам же и отвечает, никому слова не дает вставить, нечеловечески красноречив, боек, остроумен, упоен, размахивает руками, глаза горят, перебивает отца – неслыханно – лезет со своими комментариями на каждый чих, знает, какая цитата под каким камешком лежит, кто, что, где, когда, при каких обстоятельствах сказал на языке оригинала от Великого собрания до седьмого Любавичского Ребе, не говоря уже о Танахе, Тору дословно от «Берешит» до «Исраэль» с ктив и кри, с конъектурами, с легкостью перелагает таргум на идиш, уверенно ссылается на Шмот раба, цитирует Рамбама по-арабски, возлетает от ришоним к ахроним, не чужд академической учености, дискутирует с профессором Ювалем, убедительно, умно дискутирует, дает точные ссылки, опровергает сам себя, острым умом вскрывает противоречия. Мы ошеломлены, – и все это от прозака? у вас, случаем, нет прозака? Я бы выпил. Или все зависит от времени приучения к горшку? Тогда непоправимо. Играет с пильпулем, подавляет чудовищной образованностью, откуда только набрался, чувствуем себя полными идиотами, сокрушены, боимся слово сказать, ощущаем культурную ущербность – простак в полном восторге, ничего не соображает, слушает с восхищением, умный потерял дар речи, усомнился в себе, нечестивец тих, кроток, забыл о нечестии, смят красноречием брата, страдает, ищет утешения у отца, в прошлом-то году помалкивал, не ценили, эдак мы до полуночи не управимся, и сей не умел спросить? Срочно позвать психолога, пусть вернет в первозданное состояние, пусть залезет в бутылку, запечатать сургучом немедленно, заткнуть фонтан пробкой, сколько можно! Всех достал! Да уймись же ты наконец! Ну и кто у нас теперь умный сын?
А может, все совсем не так, может, этот, не умеющий спросить, пришел на седер просто из чувства сыновнего долга, ладно, для папы и мамы важно, он посидит, им важно, ему пустяк, чтит пятую заповедь, не вникает, что там, за столом, происходит, продолжает жить внутренней жизнью, не отвлекаясь на мелочи: шлифует перевод Рильке, медитирует над очередным коаном, решает двадцать пятую проблему Гильберта (как раз сейчас ему в голову пришла хорошая мысль), бродит по весенним – размокшим, залитым солнцем, с набухающими почками, с величественными конными милиционерами – Сокольникам, вспоминает встречу с подружкой, вспоминает встречу с подружкой, вспоминает встречу с подружкой, быть может, как раз сейчас он вышел в астрал, а ведь это получается далеко не всегда, возможно, он просто спит с открытыми, но норовящими все время закрыться глазами, сидящий с ним рядом простак незаметно тычет его локтем в бок, но в том вопрос, какие видеть сны, быть может, ему снится, что он бабочка, которая спит и видит во сне, что она Чжуан-цзы, который спит и видит во сне, что он бабочка, что он выходит из Египта, что он сидит в родительском доме на седере, всех любит, все любят его, ест палочками фаршированную рыбу – так или иначе, его телесная оболочка, опершись, как положено, на левый локоть, левша, не расслабиться, возлежит за пасхальным столом, поет «Ма ништана», макает зелень в подсоленную воду, ест мацу, пьет вино, хотя и не в состоянии определить, какой именно по счету бокал, – сам он гуляет где-то на стороне или летает где-то на стороне, хотя и не очень высоко. А казалось в юности – высоко.
Отец понимает, что от этого интроверта вопроса не дождешься, и пытается достучаться до него, не дожидаясь сыновней инициативы. Надо ли отвечать на вопрос, который не задан? «Агада» считает, что надо. Во всяком случае, в этой ситуации – надо. Ответ на незаданный вопрос звучит так: «Ради этого сделал мне Г-сподь при выходе моем из Египта». Может, теперь, заинтересовавшись, высунется на минуточку из астрала: ради чего этого? Тут-то отец все ему и объяснит. Но как определить, где он пребывает во время объяснения, что доходит до обращенных вовнутрь, обильно поросших волосом ушей? Знаете ли вы, что у некоторых волосы из ушей начинают расти уже в весьма нежном возрасте? Признак большого ума. У Шимона Маркиша в школе росли. В параллельных классах учились. «Симка». 126‑я школа.
Считается, что неумеющий находится в большой опасности: если он не начнет спрашивать, то, весьма вероятно, пойдет по неверной дорожке своего нечестивого брата. Это более-менее общее мнение комментаторов.
Однако же, любящий свою семью и готовый терпеть ее скучные и бессмысленные церемонии, мальчик ушел от семейных ценностей много дальше своего проблемного брата, скорей уж он сам представляет для него опасность; интересующийся: «Что это у вас за работа?» – кажется рядом с ним большим еврейским мудрецом и праведником, а вовсе не апекойресом, как считают комментаторы: вопрос демонстрирует высокий уровень вовлеченности, различия нечестивца с отцом и умным братом ничтожны по сравнению с бездной, отделяющей всех их от прикидывающегося пнем молчальника, давно уже утратившего на своих духовных высотах рудиментарную способность отличать Песах от Пурима, проклятие Амана от благословения Мордехая – спиртного для этого ему не требуется.
Благословение неумеющего спросить – «Благословен Он!» – дословно совпадает с благословением нечестивого брата, но содержательно резко от него отличается, Пьер Менар, более того, не имеет ничего общего: если для нечестивого эта формула – плод размышлений и сознательного выбора, то для его брата – машинальна, лишена даже тени заинтересованности, церемониальная фонема, застрявшая в памяти, звук пустой, тень мантры, автоматическое порождение артикуляционного аппарата, не имеет к произносящему в наличном его состоянии ни малейшего отношения.
Интересно, что отвечать обоим этим сыновьям «Агада» предлагает почти идентично: «Ради этого сделал мне Г-сподь при выходе моем из Египта» – «мне» и «моем», а не «нам» и нашем». В случае с нечестивцем это добавлено прямым текстом: «моем, а не его. Если бы он был там, он не был бы освобожден». А неумеющему спросить не сказано прямым текстом, хотя догадаться несложно. Я же говорю, к нечестивцу «Агада» (а вслед за ней и комментаторы) относится много серьезней, неумеющим откровенно пренебрегает, он у нее на последней позиции. Что за смысл тупить зубы беззубому? Тупить зубы беззубому? Коан.
Пятый сын
У возвеличенных «Агадой» четверых сыновей, несмотря на все их различия, есть фундаментальное единство: все они сидят за одним столом, произносят благословения, участвуют в праздничной трапезе. Любавичский Ребе говорит еще и о пятом сыне: о том, кого нет за столом потому, что происходящее на седере ему совершенно безразлично, семейный долг ничего для него не значит или он понимает его как-то по-своему: во всяком случае, ему нечего делать здесь даже в том случае, когда ему нечего делать в других местах. Но и отсутствующий и ходящий где-то сам по себе сын – все равно сын, стол без него неполон. Любавичский Ребе призвал своих последователей сделать все возможное, чтобы в будущем году в отстроенном, надо полагать, Иерусалиме, сыновей за столом было бы пять.
Интересно, что приведет его за этот стол, какое благословение он произнесет, что спросит, какой ответ получит?
Таков комментарий, в той или иной форме воспроизводящийся во всех комментированных хабадских изданиях «Пасхальной агады», – само собой, в иной аранжировке и без моих необязательных маргиналий.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1] Афикоман – кусочек мацы, специально
отложенный для завершения трапезы.
[2] В еврейском доме в дни Песаха не должно
быть продуктов, компонентом которых является зерно в цельном или переработанном
виде. Кроме мацы.
[3] «В таком роде простаком был и Самсон
<…> доверчив был до того, что после трех обманов опять уснул на груди у Далилы».
Это из пасхального фельетона «Четверо» (1911) – одного из самых известных публицистических
произведений Жаботинского. Цит. по: Владимир (Зеэв) Жаботинский. Избранное. Библиотека-Алия,
1989. С. 178.