ВВОДНАЯ КОНСТРУКЦИЯ

Ада Ардалионова

Режиссер: Дэниел Левингард
Собственно говоря
(As a matter of fact)
США, 2008

Этому фильму, скорее всего, не суждено выйти за пределы специализированных фестивалей, что особенно жаль ввиду того, что он несет в себе месседж, не Б-г весть какой оригинальный, но подрывающий одну из ключевых установок современной американской цивилизации, наследницы кальвинистского этоса. Из конъюнктурных ли соображений (ради вписывания в вышеозначенные фестивали) или ради декларации дискретности бытия фильм построен как серия короткометражек с фиктивными титрами: режиссер Бу-бу-бу, продюсер Бла-бла-бла, в ролях Трам-пам-пам и Чири-бири-бом. В том числе и потому, что продюсер, режиссер и “в ролях” здесь, собственно говоря, почти одно и то же лицо – Дэниел Левингард.
Нью-йоркский невротик вудиалленовского типа, еврей-интеллектуал с букетом комплексов, в неизменных роговых очках, зеленых вельветовых штанах и мокасинах. У него дурацкое имя – Бруно Кальтенбруннер. Он говорит, что пытался когда-то сменить – то ли имя, то фамилию, но так и не собрался. Может, впрочем, это и не имя вовсе, а творческий псевдоним. Бруно – фотограф. Фотографирует индустриальные пейзажи, пожарные лестницы и помойные контейнеры, битые машины в Гарлеме и инсталляции из использованной бумажной посуды в фастфудовских забегаловках. Его фотографии вмонтированы в фильм и органично дополняют тот причудливый портрет Манхэттена, который создает эстет-оператор. Ибо второе лицо в этом фильме после режиссера и главного героя – это, конечно же, оператор, виртуоз, создающий свой Манхэттен – город, отраженный в зеркальных окнах небоскребов и очках мотоциклистов, в лужах и тонированных стеклах роллс-ройсов, город суровой неоготики и пожарных лестниц, голубей и крыс, спин и теней.
А еще есть Эллен. Просто Эллен. “Маленькая ухоженная женщина. Живет с дочкой и собакой. Серьезная и ответственная. Любит пряные духи, французские сыры и вводные конструкции”. Это то, что главный герой находит нужным сообщить о ней таксисту – случайному, но самому задушевному своему собеседнику. И это, собственно говоря, то, что мы о ней знаем. Больше мы о ней не знаем ничего. Мы ее даже не видим – только на паре фотографий, ну и еще в самом финале, когда герой идет по залитому солнцем тротуару и видит ее на другой стороне улицы. Он машет ей и собирается перейти к ней, но она улыбается в ответ столь умиротворенно, что он остается на своей стороне и продолжает путь. Нет-нет, это вовсе не признак разрыва, это просто так у них получается, ну, или не получается. Ее искусственное, вероятно, спокойствие и литературная речь одновременно и завораживают героя, и лишают его способности – или желания – действовать.
Хотя он пытается, и не раз. В каждом из пяти сюжетов Бруно задумывает воплощение разных сценариев: то мести библейского размаха – первому мужу своей возлюбленной, то библейской же патриархальности. Он хочет предложить Эллен руку и сердце, пригнав к ее дому три новеньких велосипеда – для будущих семейных воскресных прогулок. А потом звонит ювелиру и обсуждает нетривиальный дизайн обручального кольца. Он собирается жить с ней долго и счастливо, стать любящим отцом для ее дочери и завести с ней еще двух девочек и трех мальчиков, пускать петарды в рождественскую ночь, произносить благословение на вино в пятницу вечером, купить загородный дом в Пенсильвании и ловить там в озере радужную форель. Но прежде он, конечно, не может не позвонить ей и не спросить, нравится ли ей и дочке кататься на велосипеде или украшения из какого металла она предпочитает. И она отвечает ему что-то – мы не знаем что, – но он, слушая, встает, идет ставить чайник, делает себе тост, собирает объективы по карманам своих вельветовых пиджаков и под конец приглашает ее поужинать в одном милом веганском ресторанчике – он улыбается, но мы понимаем, что в затитровом пространстве, над морковным котлетками и грибными шницелями никаких брачных предложений не зазвучит. И так каждый раз. Ни один гештальт не завершен, ни один план не осуществлен – герои вполне довольствуются их обдумыванием и смакованием.
В картине последовательно воплощается чеховский принцип нереализованности, редкий в кино, искусстве сравнительно акциональном. Только здесь все смягчено этим парадоксально уютным невротизмом, растворенным в геометрии большого города, где стаканчик кофе из “Старбакса” вполне соразмерен браку, разводу и мировому рекорду. Чеховская неподвижность без чеховской депрессии, необязательность без охлаждения, ступор без фрустрации, бездействие без разочарования, неудача без надрыва. Поведение, максимально далекое от столь ценимой деловой культурой achievement orientation, – это anti-achievement anti-orientation. Это просто жизнь. Кто-нибудь спросит: зачем так жить? А, собственно говоря, зачем жить иначе?

 

 

  добавить комментарий

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.