[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ЯНВАРЬ 2009 ТЕВЕТ 5769 – 1(201)
Кровь за кровь, миф за миф: наветы и ответы
Галина Зеленина
Окончание. Начало в № 11, 12, 2008
Экклесия и Синагога в оформлении заглавной буквы T (французский манускрипт). XIV век.
Мессианский осел и ванны фараона
Иерусалимский исследователь Исраэль Юваль, самый известный представитель анти-«слезного» подхода, изучая ответ средневековых евреев на обвинения в ритуальном убийстве, обнаруживает его удивительную слабовыраженность – и не только в реальной жизни, где это, в общем-то, неудивительно, но и в литературе[1]. Три внятных ответа на эту проблему: мистический (легенды о големе, призванном «защитить евреев от всех зол и горестей, претерпеваемых ими от рук врагов», то есть в первую очередь – от наветов), силовой (предание о вормсских парнасах, заколовших членов городского совета в ответ на обвинение в отравлении колодцев) и вербально-рациональный (логические опровержения навета, встречающиеся у еврейских авторов, начиная с испанского раввина Ицхака Абраванеля) – относятся к XVI–XVII векам и отражают менталитет евреев уже раннего Нового времени, а не Средневековья. Их предки же были склонны не столько к опровержению наветов, сколько к их отражению: вы нас убиваете и проливаете нашу кровь, значит, вы – убийцы, а мы – жертвы. Модель «зеркала», отражающего те или иные топосы, универсально свойственна любым отношениям «свой–чужой», а уж тем более – иудео-христианским, в которых большинство топосов – общие. Здесь можно вспомнить полемику о Verus Israel, «истинном Израиле»: на этот статус претендовали и евреи – по праву рождения, и христиане, полагающие, что, не приняв Иисуса, евреи перестали быть истинным избранным народом, «Израилем по духу», и остались лишь «Израилем по плоти». С этой полемикой тесно связана борьба за правильного тотемного первопредка: евреи называли себя потомками Яакова, или Израиля (бней Исраэль), а христиан собирательно именовали Эдомом, потомками Эсава, или Эдома; последние же отвечали рокировкой праотцев. И еще один излюбленный парный символ в иудео-христианской полемике – Экклесия (Церковь) и Синагога. Персонифицированная Синагога на дюжинах витражей и соборных порталов выглядит зеркальным отражением своей соседки Экклесии, за исключением ряда знаковых деталей: Экклесия стоит прямо и смотрит горделиво, держа в одной руке потир, а другой сжимая крестообразный посох, Синагога же незряча – завязаны глаза, не желающие видеть истину, – и вся скособочена, посох ее (или штандарт) сломан, с головы слетает корона, а из рук выпадают и бьются скрижали Завета – Ветхого, разумеется, потому и бьются. Список подобных двойников и перевертышей можно продолжить. Возвращаясь же к отзеркаливанию кровавого навета, вспомним, что у евреев был свой культ невинно (и кроваво) убиенных младенцев – детей мужеска полу, на регулярной основе истреблявшихся, «когда рабами были мы в Египте». Этот культ особенно заметен в позднесредневековых ашкеназских агадах, и исследователи[2] резонно видят в нем реакцию на христианский кровавый навет. Одно из ритуальных блюд на пасхальном столе – харосет – современная агада предписывает вкушать в память о глине, из которой евреи в египетском рабстве изготавливали кирпичи, а средневековая агада – в память о крови убитых в том же рабстве еврейских младенцев. Эта же тема развивается и в агадических иллюстрациях: злобные египтяне топят младенцев в Ниле, а чаще – зарезают их, а кровь сливают в корыто, где фараон принимает ванну. Всем известно, что древние египтяне были знатными косметологами.
Отзеркаливание ритуального навета заметно и в литературе, – к примеру, в обсуждавшемся выше рассказе рабби Эфраима Боннского о навете в Блуа: еврейский нарратив тоже посвящен мученичеству и святости, только не виртуального младенца, чье утопление причудилось оруженосцу-подхалиму, а без вины виноватой еврейской общины, которая горела в огне, не сгорая, зато издавая сладкие звуки и источая сладкий же запах. Более доказательно, в экзегетической стилистике, отрицает и отражает кровавый навет Сефер ницахон яшан («Старая книга полемики») – основной памятник средневековой полемической литературы, обширная компиляция разнообразных антихристианских аргументов, составленная ашкеназским автором в конце XIII – начале XIV века. В полемическом комментарии на 12 главу книги Шмот еврейский экзегет разворачивает любопытную дискуссию о каннибализме, отталкиваясь от стиха «с пресным хлебом и с горькими травами пусть съедят его» (Шмот, 12:8). Стих на самом деле относится к предписаниям о пасхальном агнце, однако враждебный дискурс видит здесь намек на употребление евреями крови в Песах:
«С пресным хлебом и с горьким
и травами пусть съедят его» – это относится к тому, что народы принуждают нас к тяжелому труду, наполняют горечью наши жизни и оскорбляют нас, говоря, будто мы едим людей и пьем кровь христианских детей. Действительно, еретик может попытаться подкрепить подобное утверждение, приведя тот довод, будто Йехезкель имеет в виду этот обычай, говоря Земле Израиля: «Так говорит Г-сподь Б-г: за то, что говорят о вас: “ты – земля, поедающая людей и делающая народ твой бездетным”...» Народ Израиля также называют «землей», как сказано: «Вы будете землею вожделенной...» [Малахи, 3:12]; поэтому стих Йехезкеля должен относиться к народу Израиля. Ответ же на этот довод таков, что в Писании можно найти подтверждение и тому, что они [другие народы] тоже едят людей, как сказано: «Ибо они съели Яакова...» [Ирмеяу, 10:25][3].
В дальнейшем комментарии на ту же главу Шмот наш автор продолжает тему еврейского мученичества среди народов, постулируя даже его обязательность для каждого еврея:
«Но оставшееся от него до утра сожгите на огне» [Шмот, 12:10]. Это означает, что никто не должен избегнуть страданий изгнания, ибо тот, кто «останется» без страданий «до утра», то есть до утра избавления, будет «сожжен на огне», то есть отправится в ад[4].
Зеркальный каннибализм возникает и совсем в другом месте, где полемист поначалу фундированно опровергает кровавый навет, а под конец опять возвращает его противнику:
Еретики гневят нас, возводя на нас напраслину, будто мы умертвляем их детей и поглощаем их кровь. Ответь им так: ни одному народу столь строго не воспрещено убийство, как нам, и запрет этот распространяется и на убийство неевреев, ибо в стихе «Не возжелай» указывается «[ничего, что у] ближнего твоего», а в стихах «Не убивай», «Не прелюбодействуй», «Не кради» не указывается «ближнего твоего». Это доказывает, что «Не убивай» относится к любому человеку. <...> Кроме того, нам более, чем любому другому народу, запрещена кровь, ибо даже мясо кошерно зарезанного животного мы солим, и промываем, и долго возимся с ним, с тем чтобы удалить остатки крови. Дело же в том, что вы выдумываете обвинения против нас с целью оправдать убиение нас; и то, что вы притесняете нас, допускаете убиение нас и истребляете нас из-за нашего страха Б-жьего, соответствует пророчеству Давида в 44 псалме, и он молился за нас, говоря: «Б-же, Царь мой! Даруй спасение Яакову»[5].
Сефер ницахон яшан содержит и другие весьма радикальные антихристианские пассажи, включая собственно диффамацию Христа, основанную на упоминавшемся выше (см. «Лехаим», 2008, № 11) трактате Толдот Йешу, который – если верить показаниям слуг – цитировали за пасхальным столом трентские евреи. «Йешу повешенный» объявляется магом, научившимся колдовству в Египте, а также «сыном буйным и непокорным», который заслуживал побиения камнями до смерти (Дварим, 21:18-21), но своим колдовством спасся от столь лютой смерти и был просто повешен на дереве, как предписывает соседний стих (Дварим, 21:22)[6]. Если эти слова – признающие ответственность евреев за убийство Иисуса и легитимирующие его – шокируют вас как смелые до безумия, надо учесть, что большая часть представленных в Сефер ницахон ветус аргументов вряд ли когда-либо использовалась в реальных иудео-христианских диспутах, равно как и дерзкие насмешки трентских евреев – ежели они действительно звучали в подвале дома Самуила Нюрнбергского – не предназначались для посторонних ушей.
Еще один сюжет, демонстрирующий суровое отношение ашкеназских евреев к своему окружению, связан с представлениями о грядущем мессианском избавлении и участи, уготованной для неевреев:
Избавление, однако, вызовет крах, гибель, крушение и истребление всех народов – их самих, и ангелов, которые охраняют их, и их богов, как сказано: «посетит Г-сподь воинство выспреннее на высоте и царей земных на земле» [Йешаяу, 24:21]. И Ирмеяу сказал: «Не бойся, раб Мой Яаков, говорит Г-сподь: ибо Я с тобою; Я истреблю все народы, к которым Я изгнал тебя, а тебя не истреблю...» [Ирмеяу, 46:28]. Теперь вы видите, что Г-сподь истребит все народы, кроме Израиля...[7]
Ашкеназский эсхатологический сценарий, сопровождающий спасение евреев непременным уничтожением притеснявших их народов, Исраэль Юваль называет геула нокемет («мстительное избавление»), в отличие от куда более мягкого варианта, принятого среди сефардских евреев, – геула мегайерет («прозелитирующее избавление»), при котором народы мира примут иудаизм и спасутся вместе с евреями[8].
Та же геула нокемет, вкупе с жесткими антихристианскими пассажами, присутствует и в более ранних ашкеназских источниках, например в еврейских хрониках Первого крестового похода, описывающих погромы, учиненные крестоносцами в рейнских городах летом 1096 года:
И так драгоценные дети Сиона, жители Майнца, <...> принесли детей своих в жертву так же, как Авраам поступил с Ицхаком <...>. Отказываясь отвергнуть веру свою и заменить грозного Царя на омерзительного отпрыска нечистой и развратной женщины, они обнажили шеи свои для меча и отдали свои чистые души Отцу Небесному. <...> В один день <...> тысяча и сто святых душ были убиты и зарезаны, дети и младенцы, еще не грешившие и не преступившие, души невинных бедных людей. Сдержишься ли Ты после этого, о Г-сподь, ибо это за Тебя бесчисленные души приняли смерть! Отомсти за пролитую кровь рабов твоих, в наше время и на наших глазах! Аминь. И поскорее![9]
Призыву к мести предшествуют рассказы о мученичестве германских евреев, в том числе о случаях самоубийства и убийства ими собственных детей, с тем чтобы те не были насильственно крещены врагами:
Женщины с мужеством опоясывались оружием и убивали своих собственных сыновей и дочерей, а затем и самих себя. И многие мужчины собрались с силами и закололи жен, и детей, и младенцев. Самая нежная и мягкая из женщин зарезала свое любимое дитя.
…Госпожа Рахель <...> сказала своим подругам: «Есть у меня четыре ребенка. И не жалейте их, чтобы не пришли необрезанные и не захватили их живыми и не пошли бы они по их ложным путям. И с моими детьми, тоже, освятите Святое Имя Б-га»[10].
Кровавая ванна фараона. Ксилография. Пасхальная агада, Венеция. 1609 год.
Юваль предположил, что подобные акты мученичества, по всей видимости, многочисленные и происходившие на глазах у крестоносцев и горожан, и послужили главным стимулом к возникновению ритуального навета: если евреи с такой готовностью убивают собственных детей, да еще и видят в этом религиозный подвиг, жертвоприношение своему Б-гу, то естественно ожидать от них насилия по отношению к христианским младенцам, тоже с ритуальными целями. Эта гипотеза, высказанная в статье 1993 года, вызвала резкий протест еврейской читающей публики: ведь вина за кровавый навет – пусть косвенно – возлагалась на самих евреев, на их аффективное религиозное поведение и неверно понятое благочестие, на устроенный ими инфантицид, пробудивший в умах христиан, охваченных пламенем священной войны, страх инфантицида иного рода.
В той же работе Юваля содержался еще один достаточно радикальный тезис о том, что сугубая враждебность средневековых европейских евреев к своим соседям, отразившаяся в целом ряде источников – от еврейских хроник Крестовых походов и Сефер ницахон яшан до материалов Трентского дела, не являлась вполне естественной спонтанной реакцией на погромы, наветы и прочие преследования, а предшествовала им, будучи важным компонентом религиозной идеологии. Мотив мести неевреям в мессианские времена еще с X века присутствовал во многих ашкеназских литургических текстах и ритуалах, попав туда из раннесредневековой палестинской литургики и мидрашей. Литургия Йом Кипура включала в себя обязательное анафематствование неевреев, за пасхальным столом предвкушали многократное повторение для христиан казней египетских, а приход Мессии народная экзегеза рисовала следующим образом: Мессия является верхом на осле и сажает на него всех евреев, с тем чтобы отправиться – через моря-окияны – в Святую землю, неевреи же забираются на ослиный хвост, а осел, зайдя глубоко в море, опускает хвост в воду и все неевреи гибнут, как и положено по модели геула нокемет[11].
Особое место в этом мессианском сценарии занимает кровь: враждебные народы подлежат истреблению, поскольку проливали кровь евреев, а кровь верных рабов Всевышнего должна быть отомщена – к этому призывает хронист, описывающий погромы крестоносцев, об этом же просит известная молитва Авину Малкейну: «Отец наш, Царь наш, отомсти на наших глазах за пролитую кровь рабов твоих». В этом контексте центральным является живописный образ порфириона – Б-жественного пурпурного одеяния, пропитанного невинной кровью евреев и потому служащего вещественным доказательством на Суде:
Совершит суд над народами, наполнив землю трупами» [Теилим, 109:7]. Сказали учителя наши: Святой, да будет благословен Он, взял от крови каждой души, что Эдом [т. е. христиане] убил в народе Израилевом, и погрузил в нее свой порфирион, пока не стал он цвета крови; а когда придет день Суда и воссядет Он на престоле вершить Суд над Эдомом, то наденет этот порфирион и укажет ему [Эдому] на каждого убитого праведника, что записан на нем, как сказано: «Совершит суд над народами, наполнив землю трупами». И тот же час Святой, да будет благословен Он, вдвойне отомстит ему [Эдому], как сказано: Г-споди, Б-же отмщений, Б-же отмщений, яви Себя!» [Теилим, 93:1][12].
Мессианский осел (христианская версия).
Из Detectum velum Mosaicum Дитриха Шваба. 1666 год.
Акцентуация темы крови не осталась без последствий: и она внесла свою каплю в формирование христианского ответа на еврейскую схему «кровавое мученичество – кровавая месть» – этим ответом стал кровавый навет, подразумевающий мученичество христианского младенца и, естественно, месть за него, только в настоящем, а не в отдаленном мессианском будущем.
Смелость Юваля, чьи концепции еще далеки от общеакадемической легитимации, была недавно превзойдена другим израильским исследователем, профессором Бар-Иланского университета Ариэлем Тоафом, специалистом по средневековому итальянскому еврейству. В своей книге «Кровавые Пасхи: Евреи Европы и ритуальное убийство» (2007)[13], изданной, что примечательно, в Италии, а не в Израиле, Тоаф развивает то же направление, но идет дальше и обнаруживает у средневековых евреев не только ритуально и текстуально отрабатываемую ненависть к христианам, но и вполне криминальные действия – тем самым опровергая положения, аксиоматические для цитируемого выше Ицхака Бера, других классиков еврейской исторической науки и абсолютного большинства цивилизованных людей. Книга вызвала бурю возмущения в израильском обществе и академии[14], а также резкий протест итальянского раввината, так что автор был вынужден отказаться от своих выводов и даже отозвать тираж; впрочем, текст был выложен в Интернет и теперь доступен всем желающим. В феврале 2008 года книга была переиздана – с сохранением скандального названия, но в ином переплете; Тоаф предпослал к ней новое введение, где скорректировал свою позицию: если раньше он утверждал, что евреи могли быть виновны в ритуальных убийствах, то сейчас самый радикальный его вывод состоит в том, что некоторые ашкеназские общины употребляли высушенную кровь христиан в медицинских и ритуальных целях и существовал целый черный рынок торговли этим веществом. Покупали ценный продукт у добровольных доноров, а жесткое библейское табу на кровь обходили на основании того, что она употреблялась в сухом виде, а также благодаря склонности ашкеназских авторитетов отдавать предпочтение обычаю перед законом (минъаг vs. алаха).
Книга Тоафа построена во многом на материалах Трентского дела и демонстрирует «раскавычивающий» подход к показаниям, полученным под пыткой. Неразрешимая в целом проблема верификации инквизиционных свидетельств здесь решается довольно однозначно: автор доверяет полученной инквизиторами информации и строит на ней свою теорию, подкрепляя ее по возможности и другими источниками. Рецензенты не преминули упрекнуть Тоафа в непрофессионализме, некритическом отношении к источникам и «порочной историографической методе»; впрочем, надо сказать, что и Юваль местами доверяет враждебным свидетельствам крещеных евреев, но вспомним, что на доводы крещеных евреев опирался и император Фридрих II в своем опровержении кровавого навета.
Обложки книги Ариэля Тоафа.
(первое и второе издания).
При всех необходимых оговорках касательно этической сложности изучения подобных материй и технической сложности изучения подобных источников, последний вывод Тоафа вносит свежую струю в накаленные и неизменно мрачные дебаты о кровавом навете, предлагая третий ответ вместо бинарной альтернативы «виновен» / «не виновен». Ведь действительно, употребление крови, вполне распространенное, кстати, в магии и народной медицине, вовсе не должно быть сопряжено с убийством или насилием: у любого мальчика можно мирно купить несколько капель крови, выжатой из уколотого пальца.
История ритуального навета богата и многообразна и, хотелось бы надеяться, закончена. Историография ритуального навета не менее богата и многообразна и находится в самом своем расцвете, периоде освобождения от старых установок и генерации новых концепций. Пока можно, пожалуй, остановиться на следующей картине. Христиане и евреи, обычные соседи с длинной и сложной историей взаимоотношений, не исключающей близкородственных связей, общим подвалом и большими планами на чердак, зеркалили обоюдную враждебность и конкретные формы ее выражения; разница состояла лишь в том, что одни могли проявить ее в реальных действиях, а другие сублимировали в молитвах да обрядах.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.