[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ЯНВАРЬ 2009 ТЕВЕТ 5769 – 1(201)
Дагерротип распада
Анастасия Лихтентул
Режиссер Алексей Балабанов
Морфий
Россия, 2008
Алексей Балабанов умеет взболтать общество. После его «Брата» все говорили о ксенофобии режиссера, опираясь на цитаты из фильма: «Евреев я как-то не очень» и «Не брат ты мне, гнида черножопая». После «Груза 200» кричали о том, что у режиссера нет любви к родине. Теперь, после «Морфия», холодного и прозрачного фильма о распаде и неизбежной смерти, все эти разговоры пошли по второму, третьему, девятому кругу. Балабанов, видимо, как-то так устроен, что вызывает желание поговорить о национальном вопросе и об отношении к родине. Тем более, что в «Морфии» есть и «жидовские твари» (точная цитата), и заснеженная глушь, где живут неграмотные люди. Они выманивают младенца на свет, вложив роженице сахар во влагалище, а к врачу не идут, пока смерть не встанет совсем близко.
Так вот, новый фильм Балабанова если и повод говорить о чем-то, то о жизни, смерти и кинематографе. «Морфий» поставлен по сценарию Сергея Бодрова-младшего, по ранним рассказам и отчасти дневникам Михаила Булгакова. Бодров-младший наложил автобиографическую повесть «Морфий» на цикл «Записки юного врача», притупив всю страсть «Записок», а заодно и весь кошмар революционной зимы. Молодой врач Поляков (Леонид Бичевин) приезжает куда-то в далекую провинцию работать и подсаживается там на морфий – прозрачные белые кристаллы, навевающие золотые сны. Вместе с ним морфинисткой становится акушерка Аннушка (Ингеборга Дапкунайте). Вокруг маленькой больницы воет метель, в окрестных деревнях болеют люди, и Поляков пытается спасти хотя бы тех, кого можно спасти. Себя он спасти не может.
Главное отличие булгаковского «Морфия» от балабановского – не в сюжете и не в персонажах, а во времени. В книге слухи о первой – Февральской – революции следуют сразу за описанием действия морфия, в каком-то смысле Февральский переворот становится частной галлюцинацией доктора Полякова. Вторую революцию («стрельбу и переворот») доктор пересиживает в лечебнице, где пытается справиться со своим морфинизмом. То есть революция – просто один из симптомов ломки. У Балабанова все иначе, в начале фильма революция уже случилась, и морфий – способ притупить боль.
Одна из центральных сцен фильма – вечер у помещика (Сергей Гармаш) в деревне Кузяево, куда герой попадает, заблудившись в метель. В повести Булгакова этой фантасмагории нет. Здесь поют романс «Кокаинетка», неприятный врач Лев Ароныч Горенбург (Юрий Герцман) признается, что он член РСДРП, некрасивая институтка поднимает юбку перед зеркалом, пока доктор Поляков трясется в морфиновой ломке. Это своеобразная отвальная перед тем, как сойдет на воду неповоротливый Ноев ковчег новой истории. Здесь, в Кузяево, собраны представители всех классов, от помещика до будущего комиссара-еврея, и от развратной вдовушки до мужика-пожарного, но корабль окажется «Титаником». Помещика сожгут свои же крестьяне. Комиссар-еврей с полными морфия карманами нарвется на пулю. А главный герой, сторчавшийся врач Поляков, пойдет стреляться в синематограф, – для Балабанова главным наркотиком, конечно, является кино.
Когда режиссера в интервью журналу «Empire» спросили, зачем вообще в «Морфии» появился Лев Ароныч Горенбург, «инородец, несущий горе», он ответил: «А революцию кто сделал? Идея была еврейская». Позже, правда, Балабанов объяснял, что Горенбурга придумал Сергей Бодров-младший. За «жидовских тварей» Балабанова еще долго не простят, хотя в дневниках Булгакова эти «евреи-комиссары», «сделавшие революцию», присутствовали. На самом деле в фильме нет никакого особенного антисемитизма: режиссер просто показывает физиологию распада. Запечатлеть момент бесконечно длящегося перехода из одного небытия в другое – вот что лучше всего ему удается. И в «Грузе 200», и в «Про уродов и людей», и в «Замке» он предъявляет публике дагерротип распада с искренней надписью: «Привет из вечности». А какая может быть в вечности ксенофобия, когда там все – одинаково чужие, одинаково не приспособившиеся к жизни?
Главный герой фильма – не врач Поляков, и даже не история, а именно морфий, и каждому он навевает свои сны. Кому-то, как Горенбургу, революционные, кому-то, как Полякову, кинематографические, кому-то из зрителей – патриотические, а кому-то – антисемитские. Спите, метель скоро стихнет, и дом наш накроет белыми кристаллами снега.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.