[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ЯНВАРЬ 2009 ТЕВЕТ 5769 – 1(201)
Рабби Яаков-Йосеф из Полонного
Самуил Городецкий
Рабби Яаков-Йосеф а-коен был отпрыском знатного еврейского рода, потомком видных авторитетов традиции: среди его предков были каббалист рабби Шимшон из Острополя, каббалист и автор книги «Йесод Йосеф» рабби Йосеф Кац, а также составитель «Тосафот Йом Тов» рабби Йом Тов Липман Геллер.
Атмосфера дома, где рос рабби Яаков-Йосеф, была проникнута духом Талмуда и каббалы, этих двух основных сфер еврейской учености, и мальчик проявлял исключительные способности как в «пильпуле» – принятом в те времена способе изучения Талмуда, так и в глубинных каббалистических изысканиях. Но если в детстве он не отдавал особого предпочтения ни одной из этих областей, то, повзрослев и сформировавшись как личность, он явно предпочел изучение каббалы, в особенности лурианской. Впоследствии он вывел для себя определение, согласно которому «явная часть Торы является телом, а скрытая – каббала – душой».
Неизвестно, у кого он учился до встречи с Бааль-Шем-Товом: в своих сочинениях он часто упоминает разных раввинов своего поколения, но никто, кроме Бешта, не удостаивается титула «мой учитель» или «мой наставник», хотя и встречаются обобщенные высказывания типа «так слышал я от моих учителей» и т. п.
Местечко. Максимилиан Гиеримски.
1.
Рабби Яаков-Йосеф рано прославился глубокими талмудическими познаниями и был приглашен раввином в Шаргород. В тех же краях уже действовал Бешт – кочуя из города в город, он «творил чудеса», раздавал талисманы и самодельные лекарства. Подобного рода люди странствовали в ту пору часто и не привлекали к себе особого внимания, оттого и к Бешту поначалу относились спокойно. Однако ситуация изменилась, когда стало ясно, что он не только «врачует», но и поучает народ, указывая такой путь служения Б-гу, который отличается от принятого. Тогда-то и начали раздаваться протестующие голоса недовольных раввинов. Одним из главных противников Бааль-Шема выступил рабби Яаков-Йосеф. Странствуя, Бешт неоднократно посещал Шаргород, но городской раввин не только не соглашался на встречу с «чудотворцем», но и всячески старался умалить его влияние на народ. Бааль-Шем-Тов, напротив, искал возможность завоевать сердце раввина или, как говорят хасиды, «приподнять его». И вот как-то раз, придя рано утром в синагогу на молитву, рабби Яаков-Йосеф обнаружил, что в здании нет никого, кроме служки, который объяснил, что вся община столпилась на площади, окружила Бешта и слушает его. Пораженный раввин решил узнать поближе, что же представляет собой этот проповедник, и пригласил Бааль-Шема к себе. С тех пор рабби Яаков-Йосеф стал одним из его ближайших и любимых учеников, хотя до поры до времени их отношения оставались тайной для горожан, поскольку большинство из них, следуя недавним указаниям самого же раввина, были настроены против хасидизма и Бешта.
Неудивительно, что, когда факт превращения раввина в хасида стал общеизвестным, рабби Яаков-Йосеф подвергся нападкам, кульминацией которых стало изгнание его из Шаргорода. Это произошло в пятницу, незадолго до наступления субботнего покоя, и беглецу пришлось искать пристанища в одной из окрестных деревень. Случившийся неподалеку Бешт «прозрел» беду своего друга и сказал товарищам: «Надо поехать в такую-то деревню, ибо я знаю, что он пребывает в великой печали. Проведем там субботу и развеем его тоску».
Некоторое время спустя рабби Яаков-Йосеф был избран раввином Рашкова, а вскоре после того – Немирова, где он уже открыто начал вести хасидский образ жизни и проповедовал хасидизм при поддержке большинства еврейского населения города. Со временем он стал известен как один из столпов хасидизма и приобрел славу «чудотворца». Легенда гласит, что однажды своей молитвой он спас город от нашествия татар[1].
Хасидские летописи доносят до нас распорядок его дня в те годы: «По целым дням он занимался изучением Торы, облачившись в талит и тфилин. Еще до завтрака он заканчивал ежедневный урок в семь листов Талмуда и не прерывал учение даже во время еды. После трапезы он ложился немного отдохнуть, но очень скоро просыпался и продолжал занятия до молитвы минха. Штудии продолжались и в темное время суток – не проходило ночи, включая субботние и праздничные, когда бы он не вставал в полночь, чтобы продолжить учебу». Он также активно исполнял заповедь о выкупе пленных и давал пожертвования, тогда как сам жил весьма стесненно, хоть и был неприхотлив. О его религиозном экстазе свидетельствовали: при молитве и исполнении заповедей тело рабби дрожало от напряжения. Он часто говорил, что «легче осмыслить десять оттенков талмудического высказывания, чем один раз по-настоящему помолиться Шмоне эсре».
О том, как истово он молился, можно судить по такому преданию. Рассказывали, что случилось рабби Зусе из Аниполя, ученику Межиричского магида, молиться в некой синагоге, и он почувствовал, что его молитва была в тот раз необычно чистой и проникновенной, подобно молитве Бааль-Шем-Това. Рабби Зуся был изумлен и стал доискиваться причины этого происшествия. Оказалось, что на том самом месте в синагоге в свое время сидел и молился рабби Яаков-Йосеф.
Будучи приверженцем лурианской каббалы, предписывающей истязание плоти, рабби Яаков-Йосеф проводил много времени в постах, вопреки тому, что хасидизм не признает подобной практики. Он постился каждый день до захода солнца, а раз в месяц не притрагивался к пище целую неделю. Он считал, что материя и дух несовместимы, и одна живет за счет другого. Поэтому его кредо гласило: «Желающий жить да умрет. Пост и аскеза – залог жизни в этом и будущем мире». Тогда он еще не проникся одной из основополагающих идей хасидизма и не признавал, что тело и душа могут жить в гармонии, дополняя друг друга и используя материю в служении Г-споду.
Бааль-Шем-Тов резко порицал ученика за аскетизм и послал ему письмо следующего содержания:
Предполагаемый (по мнению современных исследователей, ошибочно) портрет Бааль-Шем-Това. Гравюра.
Возлюбленному моему, любимцу души моей, великому светочу, горы сворачивающему, венцу поколения, известному своим благочестием, совершенству мудрости, творящему необычайное, человеку, который ближе сердцу моему, чем брат родной, господину Йосефу а-коену.
Получив твое письмо, я увидел в первых строках, что ты считаешь, будто обязан поститься, и воспротивилась душа моя, прочтя слова эти. Заклинаю тебя ангелами небесными и именем Пресвятого, дабы не вводил ты себя в сию опасность. Ведь все это – от грусти и меланхолии, а Б-жественное присутствие снисходит не посредством печали, а лишь посредством радости исполнения заповедей, как я уже неоднократно тебе говорил, и да пребудут слова мои на сердце твоем.
А насчет мыслей, приводящих тебя к такому состоянию, дам совет, и да пребудет Всевышний с тобою, муж доблестный: каждое утро в час учебы прильни к буквам Торы в служении Творцу, да будет благословен Он и имя Его, и тогда силы суда будут «исправлены» в корне своем, и ослабят свои оковы, наложенные на тебя. А «от тела своего не отказывайся», не дай Б-г поститься больше, чем это положено и потребно. И если послушаешься голоса моего, пребудет с тобою Всевышний. Здесь я заканчиваю и прощаюсь. Исраэль Бешт.
Судя по письму, рабби Яаков-Йосеф не был уверен в правильности своего поведения и искал совета. С одной стороны, собственная привычка и влияние наследия рабби Ицхака Лурии, с другой – Бешт и хасидизм. Выразив свои сомнения в письме к Бааль-Шему, он получил ясный и однозначный ответ, который, несомненно, повлиял на него в пользу хасидского подхода.
Со временем он во всем начал следовать Бешту. Учитель, со своей стороны, сознавал величие ученика и понимал, как много тот может дать хасидскому движению. Когда рабби Яаков-Йосеф решил перебраться в Страну Израиля, Бешт отговорил его, рассчитывая на помощь в распространении своих идей. Вот отзыв о нем Бешта в письме шурину, рабби Аврааму-Гершону из Кут: «Деяния его желанны Всевышнему, и все его действия подчинены Б-жественной воле». Предание гласит, что Бешт как-то сказал: «Владыка мира! Не за свои деяния буду я просить у Тебя удела в будущем мире, а за то, что я дал Тебе такого Йоселе!» Даже рабби Борух из Меджибожа, который, как известно, резко высказывался почти обо всех цадиках, с похвалой пишет: «Известно мне, что раввину из Полонного являлся магид (вещающий ангел), который обучал его, но мой дед Бешт распознал, что этот магид не из тех, что сказывают истину. Он изгнал того магида и дал ему взамен другого, истинного». А Магид из Межирича, рабби Дов-Бер, друг рабби Яакова-Йосефа, пишет, что к тому приходил сам пророк Элияу, и даже более глубокие ступени откровения были явлены ему. Из всего вышесказанного мы можем понять, как уважали и ценили рабби Яакова-Йосефа учитель и друзья.
Торопись на шабат. Автор неизвестен.
2.
Седьмого числа месяца сиван 5520 (1760) года умер основатель хасидизма рабби Исраэль Бааль-Шем-Тов. Его сын, рабби Гирш[2], не обладал качествами, требуемыми для того, чтобы занять место отца. Тогда последователи Бешта выбрали из своей среды Магида – рабби Дов-Бера из Межирича. Старейший из учеников, рабби Яаков-Йосеф был обойден, так как по складу характера являлся скорее ученым и не обладал талантом вести за собой массы. Кроме того, его отличало еще одно неподходящее качество: суровость и нетерпимость; его раздражала каждая мелочь, идущая вразрез с его намерениями. Людская молва сохранила такой портрет: гневное выражение лица, строгий взгляд, брошенный из-под густых, низко нависающих бровей, обращал в бегство всякого, кто его удостаивался. Молодому движению, которое хотело разрушить крепость старого раввинизма и на его месте возвести новое здание хасидизма, требовался лидер, наделенный харизмой и могущий силой слова привлекать сторонников. Таким человеком оказался рабби Дов-Бер, и его резиденция в Межириче отныне стала для хасидов местом паломничества. Вначале рабби Яакова-Йосефа глубоко оскорблял такой поворот вещей, и он часто возмущался прилюдно, но вскоре, посетив Межирич, смирился и сказал: «Я вижу, что после смерти Бешта Шхина взяла свою котомку и, покинув Меджибож, решила осесть в Межириче».
С тех пор он забыл всякую неприязнь к Магиду и стал его близким другом. Оба почувствовали, что, именно объединив усилия, они смогут укрепить хасидизм и превратить его в истинно народное и развивающееся движение. Они положили воплотить в жизнь известное утверждение Бешта, которое, как тот сообщал в письме рабби Аврааму-Гершону из Кут, было услышано им от самого Машиаха. «Поднявшись на небеса», Бешт задал Машиаху вопрос: «Когда же Господин явится?» В ответ прозвучало: «Когда разольются источники твои повсюду!» Этот девиз, в котором отразилась надежда на избавление еврейского народа и был намечен путь к осуществлению всех его чаяний, друзья воплощали каждый по-своему. И если рабби Дов-Бер использовал свой ораторский дар, зажигая сердца проповедями, то орудием рабби Яакова-Йосефа стал литературный талант. Он записывал поучения Бешта, стараясь не упустить ни буквы, ни мысли из слов учителя, и давал к ним четкие, доступные пояснения, раскрывая и расширяя тему. Вскоре его признали наиболее квалифицированным знатоком учения и идей Бааль-Шем-Това, и многие обращались к нему с просьбой истолковать или прояснить те или иные положения хасидской мысли. Предание, восходящее к одному из учеников Межиричского магида, рабби Ейве, гласит: «Когда он [рабби Яаков-Йосеф] толковал слова Бешта, уста его были подобны факелу и вокруг бушевал огонь. Тело его воспаряло над кроватью на высоту нескольких ладоней, и вещал он так, как Моше на горе Синай, а вокруг сияли молнии и грохотал гром». В ряде случаев он предпочитал не объяснять слова учителя, а просто отвечал: «Так слышал я из уст учителя моего слово в слово, и книга – не место это пояснять» – или цитировал стих Писания (Мишлей, 25:2): «Слава Всевышнего – скрывать дело». С целью разъяснения хасидских идей он, помимо слов Бешта, использовал в своих трудах цитаты из классических еврейских книг: «Море невухим»[3], «Ховот а-левавот»[4], «Мивхар пениним»[5], «Сефер а-икарим»[6], «А-Акеда»[7], «Хесед ле-Авраам»[8], «Олелот Эфраим»[9], труды Рашаля[10], Альшейха[11], рабби Ицхака Лурии, рабби Хаима Виталя и Маарама Шифа. В качестве авторитетов упоминались также мудрецы последних поколений: Моариль Гусятнер, Моаран из Косиора, Моаран из Городка, рабби Менахем из Бер, рабби Шабтай из Рашкова и т. д. Его сочинения изобиловали также притчами и афоризмами.
В 1770 году в Полонном умер раввин Йеуда-Лейб, прозванный Обличителем, и рабби Яакову-Йосефу предложили занять его место. Он с радостью согласился, поскольку городок находился недалеко от основных центров хасидизма на Волыни и Подолье. Однако еще один хасидский раввин претендовал на эту вакансию – рабби Яаков-Йосеф, по прозвищу Реб Ейва, из Острога. Легенда гласит, что Бешт явился к рабби Ейве во сне и сообщил, будто на Небесах решено, что в раввинском кресле Обличителя воссядет Яаков-Йосеф. Спящий возразил и напомнил, что именно так его и зовут, однако Бешт ответил, что правильный Яаков-Йосеф должен быть коеном, и тем самым все сомнения разрешились. С тех пор и до наших дней имя рабби Яакова-Йосефа прочно связано с Полонным. Там он целиком сосредоточился на хасидизме и каббале и приобрел имя столь достославное, что даже великий сефардский мистик, прежде считавший каббалу своей вотчиной, обратился к нему с письменной просьбой разрешить некий сложный вопрос.
Так и работали два друга над распространением идей Бешта: один сидел, затворившись в комнате, собирал материалы, корпел над источниками, составляя первые книги по хасидизму, другой ораторствовал перед массами, рассылал посланников во все концы земли, собирал приверженцев, неся в мир новый свет. Но недолго длились спокойные дни – из Вильны, столицы литовского еврейства, главной обители раввинизма, на хасидов двинулась гроза. Хасидизм, который превознес сердце над разумом и предпочел мысль действию, встретил жестокий отпор со стороны раввинов Литвы, специализировавшихся в логических упражнениях над Талмудом и выводивших целые алахические кодексы из каждой буквы Писания. Восьмого дня месяца нисан 5532 (1772) года во всех синагогах был оглашен херем: хасидизм и его последователей публично предали анафеме. Этот акт отлучения хасидов был санкционирован высшими раввинскими судьями Вильны во главе с Виленским гаоном. В большой виленской синагоге зажгли тысячи свечей и под трубный звук шофара зачитали во всеуслышание слова херема, а списки с него разослали по всем крупным городам Литвы. С тех пор для хасидов настали черные дни гонений и унижений, но рабби Яаков-Йосеф упомянул о тех событиях более чем лаконично: «Случилось в среде служителей Г-спода, когда страдали именно те, кто наиболее предан Б-гу».
Молодое движение оказалось в бедственном положении – не успев окрепнуть, оно подверглось остракизму. Вскоре после оглашения херема, 19 кислева 5573 (1773) года, умер рабби Дов-Бер, Межиричский магид, и хасиды лишились талантливого руководителя, наследника Бешта, сумевшего увлечь новым учением тысячи евреев. Противники хасидизма увидели в этой смерти знак Б-жий и признание правильности своих претензий к хасидизму, на их улицах царили праздник и веселье, а среди хасидов – грусть и уныние.
Митнагеды хорошо знали рабби Дов-Бера, но рабби Яаков-Йосеф был известен лишь немногим. Они и не подозревали, что, закрывшись у себя дома, один из хасидов втайне готовит страшное оружие, которое, начав разить, превратит гонителей в гонимых, и свершится возмездие. Мы уже говорили: ораторский талант не был сильной стороной рабби из Полонного, но даром письменного слова он был наделен в высшей степени и смог использовать свои способности для спасения хасидизма от разгрома. Он нанес хулителям ответный удар и стал основоположником хасидской литературы.
Меламед и уснувший ученик.
Александр-Йосеф Камински.
3.
Говорят, чтобы построить храм, надо разрушить прежний. Рабби Яаков-Йосеф выразил ту же мысль такими словами: «Хороший врач, желая полностью излечить больного, сначала должен вскрыть раны и язвы, и лишь потом начинать лечение. То же касается наставления человека на путь истинный: кто хочет исполнить заповедь «возлюби ближнего своего», должен вскрыть язвы грехов его, а лишь тогда тот излечится». Он и сам действовал по этой схеме – прежде чем вести народ дорогой бештовского хасидизма и исправлять деяния поколения, начал «вскрывать раны», разрушая старый храм, от которого не оставил камня на камне, развенчивая кумиров и не взирая на лица. Со скрупулезностью хирурга он «разобрал по косточкам» всех авторитетов последнего поколения и всех вождей предыдущих времен и не забыл никого: ни раввинов, ни проповедников, ни меламедов, ни канторов, ни старост. С сокрушением он писал: «Глаза наши видят раввинов и знатных представителей общин, про деяния которых даже писать стыдно». Одной из основных бед поколения он считал «чрезмерное обилие предводителей»: каждый хочет называться «главой» и указывать путь.
Он рисует общую картину, в которой критически отражает нравы раввинов того времени: «Эти раввины – “молодые лисы, портящие виноградники” (Шир а-ширим, 2:15), они работают ради наживы и подобны незрелым юнцам. <…> Поначалу они ходили по деревням, чтобы наблюдать [за исполнением Закона] и помогать людям; они разрешали себе брать подношения за потраченное время и потерю возможности найти постоянную работу. Теперь же, когда поколение измельчало и опустилось, пользы от них никакой, а в деревнях они появляются только с целью собрать подарки». Все, что их интересует, это талмудические баталии и деньги, «язвят друг друга жалами языков своих, дабы показать остроту ума и доказать, что они умнее прочих», каждый кичится собой и заявляет: «Я главнее и мудрее». Раввины «обхаживают богатых, и те потеряли всякое уважение к учености». С горькой иронией рабби Яаков-Йосеф пишет, что «когда-то мудрецы, изучая Тору и выполняя заповеди, приближались к Б-гу. Если им и приходилось вещать перед толпой, перед простолюдинами, духовная дистанция между ними была подобна расстоянию между западом и востоком, оттого им приходилось снимать с себя одеяние святости и облачаться в одежды простые и низкие, дабы иметь хоть что-либо общее со слушателями… И лишь посредством этих мирских одеяний они могли установить связь с народом, толковать людям Тору, законы и наставления, а слова их находили отклик в сердцах, и люди приближались к Б-гу. Так было прежде, но в наших поколениях всего этого не требуется: у них [раввинов] и так слишком много общего с простым людом».
Принятый в раввинизме стиль изучения Торы тоже вызывал его нарекания. Он ценил и почитал исключительно духовность, говоря что «душа, заключенная в буквах, является связующей силой [между духовным и материальным миром], это есть чистый, девственный свет, вглядываться в который нам строго запрещено, дано только знать о нем и верить в его существование». Он говорил: «Суть Торы не в процессе учения как таковом, а в том, чтобы посредством Торы прильнуть к Его великому и святому Имени, что и является основной целью всего сущего». Изучение Торы должно вестись «в трепете и любви, ради славы Его», но «если учащийся намерен лишь прославиться и возвеличиться с помощью Торы, она станет причиной его падения». Разумеется, он был против казуистики пильпуля, господствовавшего в раввинизме способа изучения Талмуда путем хитроумных логических построений, и против хилуким, принятого в те времена поиска тончайших нюансов в законах. «Среди раввинов распространилась язва, – жалуется рабби Яаков-Йосеф, – во время самых важных проповедей в году, в Шабат а-гадоль (субботу перед праздником Песах) и в Шабат шува (субботу между Новолетием и Судным Днем), вместо того, чтобы показать народу, как можно усовершенствовать служение Б-гу, они занимаются отвлеченными рассуждениями и толкованиями с целью продемонстрировать остроту собственного ума и широту своих познаний». С иронией он толкует стих Торы (Шмот, 6:12) «ведь сыны Израиля не слушали меня»: «Изучающие Тору не слушали меня, когда я призывал их очистить помыслы свои. Школяры чем больше учатся, тем выше становятся в глазах своих, считая, что они выучили все, что требуется, хасиды же чем больше учатся, тем становятся скромнее».
Описывая современных ему меламедов (т. е. учителей первых лет обучения), он и тут не скупится на критику: «Чем целый год потеть, работая с учениками, им легче потрудиться несколько недель над тем, чтобы понравиться родителям мальчиков, тогда весь год можно особо не стараться».
Рабби Яаков-Йосеф находит изъяны во всех еврейских представителях эпохи. В общих чертах он рисует такую картину поколения: «мудрецы и люди Б-гобоязненные, называвшиеся “главой общества”, оказались внизу; мудрость книжников прогнила, а Б-гобоязненные презираемы, юнцы обижают стариков, а неотесанное простонародье правит, опираясь на силу мошны». C теми, кто ищет чистоты и праведности, вечно воюют. Никто не может противостоять падению нравов; нет человека, занимающегося спасением поколения, всюду мерзость, а в молитве, основе служения, небрежение особенно значительно: «Все авторитеты на протяжении поколений писали, что шлиах цибур (кантор, ведущий молитву) должен быть лучшим представителем общества, а сейчас выбирают худших. <…> Пока кантор выводит мелодии, все остальные болтают о пустом, прерывая молитву в местах, где это запрещено, и тем причиняют вред его душе и своей». Уже по этим отдельным высказываниям мы видим, насколько презирал рабби Яаков-Йосеф порядки, принятые в том поколении и публично порицаемых им предводителей народа.
Перевод с иврита Мордехая Гринберга
Продолжение следует
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.