[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ДЕКАБРЬ 2008 КИСЛЕВ 5769 – 12(200)
Кровь за кровь, миф за миф: наветы и ответы
Галина Зеленина
Продолжение. Начало в № 11, 2008
Гвардейское дитЯ и план Торквемады
В 1491 году в Кастилии прошел инквизиционный процесс, в результате которого несколько евреев и конверсо (крещеных евреев) были признаны виновными в ритуальном убийстве младенца в городке Ла-Гуардия под Толедо и сожжены. Это было самое знаменитое дело из немногочисленных подобных дел на Пиренейском полуострове, самый поздний средневековый кровавый навет – если ограничивать еврейское Средневековье изгнанием из Испании – и один из прекрасно срежиссированных поводов к этому изгнанию.
Процесс начался с ареста конверсо Бенито Гарсии из Ла-Гуардии по обвинению в приверженности иудаизму и контактах с иудеями; среди помогавших ему иудеев был назван Юсе Франко из соседнего городка. Ему в свою очередь инкриминировали совращение конверсо в иудаизм и участие в ритуальном убийстве мальчика (как якобы сознался Юсе – вместо «того человека», то есть Иисуса Христа), совершенном несколько лет назад в Ла-Гуардии. В результате по обвинению в «моисеевой ереси» и особых преступлениях против католической веры арестовали целую группу людей, евреев и конверсо. Выдвинутые изначально обвинения были довольно расплывчатыми, и облик преступления лишь постепенно сформировался в ходе расследования. Очевидно, подследственные, в надежде получить более мягкий приговор, частично признавали и даже развивали обвинения, но основную вину пытались возложить друг на друга (к примеру, сознавались в том, что присутствовали на церемонии, но ключевые действия приписывали другим участникам). Инквизиторы не смущались регулярными расхождениями между показаниями обвиняемых, и через несколько месяцев сюжет приобрел следующие очертания. В Страстную пятницу 1488 года необходимый для вредоносной магии квазиминьян, состоявший из пяти евреев и пяти христиан (в данном случае – конверсо), собрался в пещере недалеко от Ла-Гуардии. Кстати, пещеры – излюбленный locus delicti[1] в инквизиционных расследованиях, начиная еще с Альбигойских войн; согласно народным религиозным представлениям, усвоенным (если не сконструированным) католической пропагандой, преступление, совершенное в пещере, укрыто не только от людских глаз, но и от Господнего гнева, ибо Взирающий свыше не проницает земную твердь. Собравшиеся распяли христианского младенца и совершили над его сердцем вкупе с заранее украденной гостией магический обряд с целью заразить всех христиан бешенством. Очевидно, обряд не увенчался успехом, однако причины этого не раскрываются; также довольно амбивалентны показания касательно использования крови жертвы. Ответственность за колдовской замысел обвиняемые возлагали на двух докторов-евреев, известных как маги: один из них на момент следствия уже умер (клевета на умерших – как самая безобидная – широко распространена в инквизиционных материалах), а другой жил в Саморе, довольно далеко от Толедо. Примечательно, что первый не был осужден посмертно, как то было принято в инквизиторской практике, а второго не стали даже искать, что лишний раз выявляет полную сфабрикованность дела. Впрочем, главной проблемой, как мы видели – отнюдь не уникальной в истории кровавого навета, стало отсутствие жертвы. За давностью событий вопрос так и оставили нерешенным. Утверждалось, что в тот год в окрестностях Ла-Гуардии пропало несколько детей; некоторые обвиняемые, наоборот, говорили, что ребенка привезли из Мурсии или из Толедо. Следствие предпочитало игнорировать неясности и противоречия, дабы не задерживать ход процесса, и осенью 1491 года основных обвиняемых сожгли.
Это дело довольно необычно для Испании и особенно для Кастилии, где кровавый навет не получил распространения, а кроме того, ему присущи определенные странности формального свойства. Так, испанская инквизиция в то время занималась почти исключительно конверсо, подозреваемыми в тайной приверженности иудаизму, – иудеев как таковых она не преследовала и не имела на это права. Мало того что инквизиция вообще занялась этим делом – оно было поручено не толедскому трибуналу, к которому по географическому признаку относилась Ла-Гуардия, а более крупному и авторитетному трибуналу Сеговии, а затем Авилы. И наконец, дело было начато по специальному распоряжению генерального инквизитора Торквемады, в котором тот счел нужным упомянуть, что сам бы им занялся, если бы не другие неотложные обязанности, и поручил задание трем особенно опытным инквизиторам. Необычность ситуации заставила ученых предположить, что вся история со святым дитем из Ла-Гуардии была плодом политической мысли Томаса Торквемады: генеральный инквизитор задумал использовать безотказное средство воздействия на общественное мнение – популярнейший во всей Европе навет, – чтобы оправдать деятельность инквизиции, придав ей роль защитника старохристиан от коварства новохристиан, действующих заодно со своими бывшими единоверцами, а главное, чтобы легитимировать грядущее изгнание евреев – в глазах как общества, так и, возможно, самих Католических королей Фердинанда и Изабеллы. Однако тому нет документальных подтверждений; например, в Эдикте об изгнании евреев из Испании, изданном Их высочествами всего через несколько месяцев после завершения дела о ритуальном убийстве, оно вовсе не упоминается среди еврейских прегрешений.
Эдикт об изгнании евреев из Испании, подписанный Фердинандом и Изабеллой.
И наконец, вот что в 1940-х годах писал об этом деле Ицхак Бер, крупнейший исследователь испанского еврейства и видный представитель «слезной школы» в еврейской историографии:
Ясно одно: убийство в ритуальных или магических целях – преступление, абсолютно не совместимое с установками еврея. Материалы нашего дела не говорят ни о чем, кроме сфабрикованных обвинений и исков. <...> Совершенно очевидно, что обвинение выросло из антисемитской литературы предыдущего века, а не из признаний арестованных. <...> Нельзя даже допустить мысли о том, чтобы евреи стали использовать христианские культовые предметы или согласились на участие [в ритуале] конверсо, которых не считали иудеями и которые не были даже обрезаны. <...> Нет ни тени сомнения: обвинения в распятии ребенка и колдовстве были изобретениями антисемитской пропаганды[2].
Следует учитывать, что его точка зрения – применительно не только к делу в Ла-Гуардии, а к навету вообще – была и продолжает быть абсолютно нормативной для большинства еврейских исследователей.
От Первого крестового похода до Kristallnacht
Систематическое изучение кровавого навета и иных проявлений средневекового антисемитизма началось с середины ХХ века, порожденное Холокостом и разочарованием в прогрессе, неспособном истребить предрассудки, и породившее «теперь почти ортодоксальный взгляд на упорный марш европейской нетерпимости сквозь века, <…> от Первого крестового похода до Kristallnacht»[3].
Первым достижением исследователей этой проблематики стало проведение границы – в массовом сознании совершенно стертой – между кровавым наветом и обвинением в ритуальном убийстве[4]. Как явствует из предыдущих историй, ранние наветы – будь то в Норвиче или в Блуа – не включают в себя обвинение в использовании крови жертвы. Тема крови внедряется в историю с навета в германском городе Фульда в 1235 году и утверждается в каноне, появляясь в большинстве последующих случаев. Если классическое обвинение в ритуальном убийстве акцентирует сходство с распятием Христа (невинный младенец как невинный агнец Христос, терновые шипы, распятие на кресте или его аналоге, причем в Страстную пятницу, произнесение соответствующих формул), видя в этом оскорбление иудеями святой католической веры и месть поработившим их христианам, то кровавый навет зачастую забывает о Пасхе и ритуальном компоненте, расширяя компонент магический: полученная христианская кровь (или даже не только кровь, но и внутренние органы, особенно сердце, или, например, молоко кормящей женщины) служит и вредоносной (как в показаниях евреев из Ла-Гуардии), и целебной магии. Средневековые евреи, наследники древней и арабской медицины, ценились как врачи, в том числе врачи придворные, и фольклор приписывает им неоднократные попытки излечить своих августейших патронов кровью или сушеным и толченым сердцем христианского младенца.
Следующим вопросом, живо волнующим историков, было распределение активных ролей: кто режиссировал навет, кто его поддерживал, кто вел разбирательство, кто продвигал культ жертвы? Наконец, как сочетается традиционно покровительственное отношение высшей власти – как светской, так и церковной – к своим еврейским подданным с регулярным возникновением и успешным продвижением подобных наветов? Как мы уже видели из Трентского дела, папство занимало однозначно негативную позицию по этому вопросу, отрицая антиеврейские наветы. Эта позиция основывалась, в частности, на знаменитой булле папы Иннокентия IV от 1247 года:
Мы слышали слезные жалобы евреев на то, что против них изобретают безбожные обвинения, изыскивая повод, чтобы грабить их и отнимать их имущество. В то время как Святое Писание велит: «Не убий!» – против евреев поднимают ложное обвинение, будто бы они едят в праздник Песах сердце убитого младенца. Полагают, что это им повелевает их закон, который, наоборот, строго запрещает подобные деяния. Как только находят где-нибудь труп неизвестно кем убитого человека, убийство по злобе приписывается евреям. Все это служит предлогом для их яростного преследования. Без суда и следствия, не добившись ни улик против обвиняемых, ни собственного их признания, у них безбожно и несправедливо отнимают имущество, морят их голодом, подвергают их заточению и пыткам и осуждают на позорную смерть. Участь евреев под властью таких князей и правителей становится еще более ужасною, чем участь их предков в Египте под властью фараонов. Из-за этих преследований они вынуждены покидать те места, где предки их жили с древнейших времен. Не желая, чтобы евреев несправедливо мучили, мы приказываем вам, чтобы вы обращались с ними дружелюбно и доброжелательно. Если вы услышите о каких-нибудь несправедливых нападках на евреев, препятствуйте этому и не допускайте на будущее время, чтобы их подобным образом притесняли[5].
Фридрих II Гогенштауфен с соколом. Миниатюра из его трактата «Искусство охоты с птицами». Конец XIII века.
Еще раньше аналогичную позицию огласила империя в лице Фридриха II Гогенштауфена. После кровавого навета в Фульде император, известный своей склонностью к расследованиям и экспериментам, призванным проверить разные неоспоримые истины вроде наличия у человека души, собрал специальную комиссию из ученых крещеных евреев:
Этим последним <...> мы приказали, для отыскания правды, прилежно исследовать и нам сообщить, существует ли у них [евреев] чье-либо мнение, которое побуждало бы их совершать вышеупомянутые преступления. <...> Их ответ гласил:
«Ни в Ветхом, ни в Новом Завете нет указаний, чтобы евреи жаждали человеческой крови. Напротив, в полном противоречии с этим утверждением, в Библии, в данных Моисеем законах, и в еврейских постановлениях, которые называются Талмудом, совершенно ясно сказано, что они вообще должны беречься запятнания какой бы то ни было кровью. С очень большой вероятностью мы можем предположить, что те, кому запрещена кровь даже разрешенных животных, едва ли могут жаждать человеческой крови, потому что это слишком ужасно, потому что природа это запрещает и вследствие родства рас, которое связывает их с христианами, а также потому, что они не стали бы подвергать опасности свое имущество и свою жизнь».
Поэтому мы, с одобрения князей, объявили евреев вышеупомянутого местечка вполне оправданными от приписываемого им преступления, а остальных евреев Германии – от такого тяжелого обвинения[6].
Примечательно, что доказательство – в соответствии со средневековыми нормами – строится на auctoritas, авторитете, и ratio, разуме или логике. Авторитетом здесь выступают крещеные евреи, бывшие иудеи, начитанные в еврейском законе, и сам этот закон, или Библия и Талмуд; рациональные же аргументы дает как прагматика (евреи не стали бы совершать подобные преступления из соображений собственной безопасности), так и модная тогда теория естественности-противоестественности (contra naturae).
Как аргументы, так и выводы Фридриха повторил через три с лишним века Карл V Габсбург, властитель «империи, где никогда не заходит солнце», состоявшей из Германии, Австрии, Испании, Нидерландов, Неаполя, Сицилии и Сардинии, а также колоний в Новом Свете:
...Эти обвинения против евреев выставляются не на основании ясных и известных фактов или достаточных доказательств и показаний, но по подозрениям и сплетням или по простым доносам зложелателей (несмотря на то, что святые отцы и папы на этот счет давали разъяснения и запретили этому верить и что любезный наш господин и дед, император Фридрих блаженной памяти, после таких папских деклараций разослал строгие приказы всем сословиям Священной империи и каждому из них в отдельности, чтобы они прекратили такое поведение, не поддерживали бы и не разрешали бы его, но, напротив, где обнаружится такое отношение, донесли бы об этом Его Величеству, верховному господину и судье, которому принадлежит непосредственно весь еврейский народ, и всё это строго бы приказали). <...> Мы постановляем и желаем, чтобы отныне никто, какого бы сословия он ни был, не смел сажать в тюрьму ни одного еврея или еврейку без предварительного достаточного указания или доказательства со стороны достоверных свидетелей[7].
Но даже эти протекционистские заявления призваны были гарантировать не столько повсеместную защиту евреев от подобных обвинений, сколько контроль соответствующей инстанции – будь то апостольский престол или император, с XII века рассматривавший еврейское население как «рабов казны» (servi camerae). Клаузулы о «достаточных доказательствах» оставляли лазейку потенциальным зачинщикам наветов, каковые время от времени обнаруживались среди локальных властей, заинтересованных в канонизации умученного иудеями младенца и развитии прибыльного местного культа. Как показывает история Трентского дела, инициатива на местах вполне способна была перебороть вялое сопротивление центра.
И наконец, главная проблема, занимающая исследователей средневекового кровавого навета, это его генезис. Первым и самым очевидным путем ее решения был путь исторический – поиск прецедентов в античности. Наиболее подходящим примером здесь служит сюжет о регулярных человеческих жертвоприношениях в Иерусалимском храме, зафиксированный у Демокрита и Апиона, пересказанный и раскритикованный впоследствии Иосифом Флавием:
Глашатаем всех остальных стал Апион, который сказал, что Антиох нашел в храме ложе и лежащего на нем человека, перед которым был поставлен небольшой стол, исполненный изысканными яствами, плодами морскими и земными. <…> Тут-то он и узнал об ужасном еврейском обычае, ради которого его откармливали. Поймав какого-нибудь греческого бродягу, они в продолжение года кормят этого человека, затем, отведя в какой-то лес, убивают, тело его по своему обряду приносят в жертву и, вкусив от его внутренностей, во время жертвоприношения приносят клятву в том, что всегда будут ненавидеть эллинов.
(«Против Апиона», II:8.)
Сам Флавий предположил, что эта «эллинская басня» была состряпана с апологетическими целями – оправдать ограбление и осквернение Храма, произведенное по приказу селевкидского царя Антиоха Епифана, его праведным возмущением еврейским варварством и жестокостью, и предположение Флавия было подхвачено современными исследователями[8].
Еще несколько сюжетов о еврейских преступлениях против человечности предоставляет нам ранневизантийская литература: уже упоминавшийся выше exemplum про отца, посадившего собственного сына в печь, легенда о евреях-людоедах в Синопе, откусивших палец апостолу Андрею, рассказы о пуримских буйствах сирийских евреев, расправлявшихся с местными Аманами, и, наконец, наиболее близкая к средневековому навету история о распятии христианского мальчика, которую приводит константинопольский историк Сократ Схоластик (V век):
В одном месте, называемом Инместар, которое находится между Халкидою и сирийской Антиохией, у них был обычай совершать какие-то игры. Во время этих игр, делая много бессмысленного, они, упоенные вином, издевались над христианами и над самим Христом и, осмеивая как крест, так и уповающих на Распятого, между прочим придумали следующее: схватив христианского мальчика, они привязали его ко кресту и повесили, потом начали смеяться и издеваться над ним, а вскоре, обезумев, стали бить его и убили до смерти. По сему случаю между ними и христианами произошла сильная схватка. Когда же это сделалось известно царям, то областные начальники получили предписание разыскать виновных и казнить. Таким образом, тамошние иудеи за совершенное ими во время игр злодеяние были наказаны.
(«Церковная история», VII:16.)
Пример демонизации евреев в средневековом фольклоре и искусстве: легенда о еврее Теофиле, пособнике Дьявола в покупке христианских душ.
Миниатюра из Ламбетского Апокалипсиса. Англия. Середина XIII века.
Однако, сколь бы ни походили истории про древних и византийских евреев на экзерсисы, приписываемые их более поздним и более западным соплеменникам, в них нельзя с уверенностью видеть источник для Томаса Монмаутского и других летописцев кровавого навета, поскольку невозможно доказать знакомство последних с этими текстами, даже напротив – можно доказать обратное. Кроме того, признание в Демокрите, Апионе и Сократе Схоластике источников для автора «Жития Уильяма Норвичского» еще не объясняет, почему это обвинение возродилось именно в XII веке.
Этиологический вопрос вкупе с хронологическим пытаются решить различные теории средневекового антисемитизма. Одна из них, теория «преследующего общества» (persecuting society), используя модель, предложенную Эмилем Дюркгеймом, объясняет зарождение европейской нетерпимости следующим образом: в XI–XII веках католическая церковь намеренно создает образ Чужого и Врага, выделяет девиантные группы, дабы объединить против них христианское общество и тем самым сплотить его под собственным руководством[9]. В чужие естественным образом попадают разнообразные меньшинства: еретики, прокаженные, гомосексуалы, евреи. Причем последние не только интересовали церковь как предмет пропагандистских манипуляций, но и волновали клириков как потенциальные конкуренты – образованные, сплоченные, полностью лояльные – на место чиновников при королевских дворах.
Этнологическая теория антисемитизма видит в XII веке время формирования наций, а заодно и этноцентризма и вражды к другим нациям, что, однако, не объясняет активизацию именно юдофобии вместо любой другой межнациональной розни. Прочие теории: психоаналитическая (иудео-христианские отношения как Эдипов комплекс, где христиане – сын, желающий уничтожить своего отца в лице евреев)[10], проективная (христиане переносили свою вину за символический каннибализм евхаристии на евреев)[11], антропологическая (конфликта на поражение не было, было сосуществование, состоявшее из терпимости и нетерпимости, гармонии и насилия, согласно африканской пословице: «Они наши враги – мы на них женимся»)[12], кастовая (евреи как каста неприкасаемых в европейском социуме)[13], – тоже не могут удовлетворительно объяснить ни дату усугубления антиеврейских настроений в средневековой Европе, ни их конкретно-историческую специфику, ни собственно генезис кровавого навета.
Недостатки существующих гипотез, а также характерный для современной иудаики отказ от парадигмы «слезливости» и виктимности в пользу нормализующего и компаративного подхода привели к выдвижению в последние два десятилетия новых концепций генезиса ритуального навета, основанных на изучении еврейских реакций на христианскую агрессию и собственно еврейской агрессии по отношению к христианам.
Окончание следует
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.